По ее словам, у нее явилась уверенность, что все кончится благополучно. Он не стал разубеждать ее, хотя сам был настроен более пессимистично. То, что сравнительно легко было сделать в Тунисе, было почти неисполнимо здесь, где они натыкались на какую-то стену, такую же безличную, как те стены арабских домов, которые обращены к улице. Куда они бы ни бросались – попадали в тупик. Весь город был настроен враждебно, не к ним лично, а к представителям другой религии. Недаром Керуан всегда считался оплотом фанатизма.
– А как ваши раскопки? – спросила Джоконда, меняя тему разговора.
– Сегодня работ нет – еще продолжается праздник Муледа. Праздников у нас вообще хоть отбавляй. Мусульмане не работают в свои праздники, а святые отцы приостанавливают работы в свои. Мы же, археологи, не чтя ни те, ни другие, готовы бы работать круглый год, – пожалуй, даже в гражданские праздники.
Они вернулись в отель. Риккардо сообщил телеграммой, что будет на другой день. Время тянулось убийственно однообразно. Никаких известий о пропавшей девушке не поступало. Джоконду дважды допрашивали какие-то чиновные люди, заставляли подписывать бумаги.
На следующий день повторилось то же самое. Получена была телеграмма от Риккардо, что он приедет лишь к вечеру. Чтобы развлечь Джоконду, Джованни повел ее в арабский город. Они пришли к священным колодцам, воды которых, по поверию, сливаются под землей с водами священного меккского родника Земзем. Вокруг колодца шагал верблюд, обреченный до самой смерти вечно кружить под журчание вытекающей воды.
Оттуда Джованни и Джоконда прошли к Великой мечети, самой большой африканской мечети, где гибкий гений арабских архитекторов запечатлел в мозаике величие двух цивилизаций и двух религий. Пересекши обширный двор, они поднялись на минарет, откуда открывался вид на весь Керуан, белый и цвета слоновой кости, окруженный высокими стенами. На этом минарете находились мраморные солнечные часы, устроенные так, что они отмечали лишь часы молитв, – характерная принадлежность города, в котором зовы муэдзинов раздавались с восхода до заката солнца по пять раз в день в течение тысячи с лишним лет. Здесь солнце пылало как будто жарче, небо казалось бездоннее. Тишина, солнце, синева небес… Джоконда почувствовала, что мир и покой сходят ей в душу.
Риккардо не терял времени в Тунисе. Надо было посвятить Сальваторе в различные детали дела, уладить кое-что с властями в связи с признанием Кальтанизетти. К его удивлению, Сальваторе не только не предал огласке исчезновение сестры, а напротив, позаботился о том, чтобы газеты ничего о нем не упоминали. Риккардо всех поднял на ноги и добился обещания, что будут приняты самые энергичные меры для отыскания пропавшей девушки. Тем не менее, уезжал он в Керуан с тяжелым сердцем. Он все больше и больше проникался убеждением, что лишь один человек мог помочь ему – Си-Измаил. Если он и не имел прямого отношения к похищению, то ему, во всяком случае, стоило пальцем шевельнуть, чтобы привести в движение тайные силы, с которыми не могла конкурировать вся полиция Северной Африки вместе взятая. Обратиться к нему – значило идти на капитуляцию, признать себя побежденным. Но раз нет другого выхода – придется расплатиться таким способом.
В записной книжке Риккардо лежало письмо, полученное им утром в день своего отъезда из Керуана. Штемпель был тунисский.
«Повторяю мое предложение. Если вы сообщите мне подробности исчезновения вашей кузины, о котором извещают из Керуана, я постараюсь помочь вам отыскать ее.
Константин Конраден»
Риккардо вынул из записной книжки узкий конверт. В то же время из книжки выскользнул и упал на пол сложенный лист бумаги. Он поднял его и узнал сформировавшийся детский почерк Мабруки: эту записку она дала ему в ту ночь, когда была у него. Он перечел то, что нацарапала танцовщица, и положил оба письма рядом. Записка Мабруки была сильно надушена. За плохо составленными французскими фразами чувствовалось ее личное обаяние. Письмо Си-Измаила было написано четким писарским почерком. Действуют ли Си-Измаил и эта женщина заодно? Искренне ли предлагала ему Мабрука свою помощь? Или это новая ловушка?
Он думал об этом по дороге в Керуан. В поезде было невыносимо жарко и грязно. На станциях стояли бесконечно. В Керуан поезд пришел лишь около семи часов. В вагоне единственными пассажирами кроме Риккардо были трое американцев, пропустивших обычный сезон туристов; их сопровождал необыкновенно расфранченный драгоман, которого они называли Юсуфом. Риккардо позабавился, глядя на эту компанию.
Джоконда и Джованни встретили его на вокзале. Одного взгляда на них ему было достаточно, чтобы угадать их ответ на его нетерпеливый вопрос: «Ничего нового».
Он многое успел рассказать им по пути в отель, а сам, со свойственной всякому сицилийцу чуткостью, заметил, что в обращении друг с другом его спутников появилось что-то новое – какая-то доверчивая близость, результат двух дней, проведенных с глазу на глаз.
За обедом три туриста, приехавшие вместе с Риккардо, громко жаловались на все решительно: на то, что поезд шел слишком медленно, что вина плохи, город грязен, арабы нелюбезны. Когда они узнали, что не могут уехать на другой день в полдень, если хотят побывать на служении в мечети Айсове, они приняли это за личное оскорбление.
– Надо поговорить с Юсуфом, – решительно заявила женщина.
Но Юсуф только подтвердил сказанное кельнером. Он ведь предупреждал мадам, что придется провести в Керуане две ночи.
– Отчего бы им не служить утром?
Юсуф пожал великолепными плечами.
– Завтра праздник, мадам, и время молитвы – пять часов.
– Ужасно неудобное время!
Сицилийцы, столько времени обедавшие одни, прислушивались с интересом.
– Вот как держат себя туристы в святом городе! – вполголоса сказал Джованни Джоконде.
– Что такое Айсова? – спросила она его, когда они вышли в садик перед отелем.
Риккардо предоставил Джованни объяснять и немного отстал от них, чтобы лучше обдумать план действий. Он твердо решил обратиться к Мабруке и этим же вечером разыскать ее в месте, которое она указала. Теплый воздух, напоенный пряными незнакомыми ароматами, прозелень сумерек, шорох пальм в сквере – все это вызывало в нем ощущение, будто он подошел к какому-то поворотному моменту своей жизни. Вспомнилась ему женщина, к помощи которой он решил прибегнуть. Томление этой ночи и запах роз воскрешали перед ним Мабруку, кокетливую, причудливую и обаятельную, и волнение охватывало его при мысли, что он скоро, быть может, увидит ее.
ГЛАВА VI
Риккардо выждал пока Джоконда и Джованни вернулись в отель, а потом быстро направился в туземный город. В воротах Баб Джеллэдин он остановился. Позади, в тумане, светились огоньки французского квартала. Перед ним, в подковообразной рамке ворот, змеилась извилистая, неровно освещенная арабская улица, по которой медленно, бесшумным кошачьим шагом двигались белые фигуры. Как только он остановился, его окружила толпа оборванных мальчишек, которые, смеясь и толкая друг друга, громко клянчили: «Подайте! Подайте!»
– Не давайте им ничего, месье, – зашептал ему в ухо жирный голос. – Если, по великодушию своему, месье откроет кошелек, ему проходу не будет.
Быстро обернувшись, Риккардо увидел вездесущего армянина, который приставал к нему накануне вечером. Он воспользовался случаем.
– Сколько вы хотите за вечер? – прямо спросил он армянина.
– Десять франков, месье!
– Вдвое больше, чем за весь день?
– Совершенно верно, месье. Сейчас время отдыха, и в городе небезопасно эти дни.
– Я дам вам пять франков.
Армянин запротестовал было, но, в конце концов, согласился.
– Куда мы пойдем, месье?
Риккардо колебался. Спросить его сразу о Якорях Ноя значило возбудить в нем подозрение.
– А который час?
– Четверть десятого.
– Я скоро поверну обратно. Пройдемся.
Они переходили из улицы в улицу; все улицы были безлюдны, плохо освещены, часто зловонны. Армянин был разочарован; вот так времяпрепрождение – колесить по боковым уличкам Керуана!
– Скажите, – спросил, наконец, Риккардо, здесь, говорят, есть какие-то древние якоря?
– Якоря Ноя? Да, месье. Арабы утверждают будто их за одну ночь перетаскал из порта Фари некий марабу. Да! Доверчивый народ арабы!
– Я хотел бы посмотреть Якоря Ноя.
– Это надо днем. Они очень велики. Но ведь и ковчег Ноя был велик. Они лежат в одном дворе. Хорошую картинку можно сделать с них машинкой, месье.
– Где же они?
– О! Очень далеко отсюда! – Он неопределенно помахал рукой.
– Но где же? – нетерпеливо спросил Риккардо.
– Подле мечети Мечей, месье.
– Значит, вовсе не так далеко.
– Там заперто, месье.
– Все равно. Мы дойдем туда и повернем обратно. Я хочу узнать дорогу, чтобы как-нибудь прийти туда с аппаратом.
Армянин решил, очевидно, что мсье сумасшедший, и, не возражая больше, повел его к мечети, как бледный призрак выступавшей на густо усеянном звездами небе.
– Где же якоря?
– Погодите, месье. – Он с таинственным видом обошел мечеть и остановился у деревянных дверей.
– Загляните в замочную скважину, месье.
Риккардо так и сделал. Среди пустого двора, на высохшей траве лежало несколько огромных, старинного образца якорей. Они отбрасывали причудливые тени; само присутствие их здесь, в этой безводной стране, казалось чем-то мифическим.
– Фотографию можно снять прекрасно. Я непременно приду сюда днем, как только будет время.
– Месье хочет вернуться обратно?
– Да, самым коротким путем.
Риккардо внимательно запоминал дорогу. Когда они подошли к воротам Баб Джеллэдин, он достал пятифранковик и франк и вложил обе монеты в протянутую руку армянина.
– Я пойду дальше один.
Армянин думал было запротестовать, но потом, сообразив, очевидно, что не в его интересах идти дальше, пожелал спокойной ночи и свернул на главную улицу.
Риккардо быстро дошел до отеля и вызвал одного из привратников, с которым был в сравнительно дружеских отношениях.
– Меня знобит немного, а хочется еще погулять, – не дадите ли вы мне свой бурнус?
Тот поспешил принести бурнус. Риккардо закутался в него, а отойдя подальше от отеля, подкачал брюки, спрятал в карман панаму и натянул капюшон на лицо. В таком виде он мог сойти за араба.
Он шаг за шагом проделал весь только что пройденный путь и вторично подошел к мечети Мечей.
Кругом было тихо, но вот запел петух, ему ответил другой, третий, все городские петухи. Арабские петухи кричат только в полночь и проделывают это не за страх, а за совесть. Салют длился минут пять, а тем временем Риккардо рассматривал глинобитную стену против мечети. Наконец он обнаружил деревянную калитку, выбеленную, как вся стена, и потому едва заметную. Он решил постучать в нее. Молчание. Снова стук. По-прежнему молчание, ни признака жизни. На третий раз он как будто услыхал шарканье ног. Он нагнулся, прислушиваясь, и вдруг отскочил – чья-то рука легла ему на плечо. Кто-то бесшумно подкрался к нему сзади.
Это был негр, сгорбленный старик. Он смотрел на Риккардо с любопытством и вместе с тем дерзко. Риккардо не знал – говорить ли пароль. Пока он соображал, как быть, старик оттолкнул его, вынул из кармана заржавленный ключ, открыл дверь и, войдя, захлопнул ее перед самым носом Риккардо. При этом он издал какой-то хрип, и Риккардо с ужасом заметил, что язык у него отрезан.
Риккардо услышал звук задвигаемого засова и принялся снова колотить в дверь, на этот раз не щадя своих сил.
Прошло довольно много времени; дверь снова открылась, и на пороге показалась укутанная по самые глаза в потертый черный хаик женщина. Судя по сгорбленной фигуре, она тоже была стара, что и подтвердил надтреснутый голос, когда она заговорила. Из-за ее спины выглядывал давешний старик. Риккардо не слишком силен был в арабском языке, чтобы ответить на их вопросы, и удовлетворился лишь тем, что произнес: «Сиди Бель-Гассан!» А видя, что сомнения их все-таки не рассеиваются окончательно, нагнулся и начертал на полу пятиконечную звезду. Этого, очевидно, оказалось достаточно. Женщина схватила Риккардо за руку и потащила его за собой, а старик зажег фонарь, осветивший маленькую, сводчатую, совсем пустую, если не считать циновок на полу, комнату. За ней была другая – убогая жилая комната, в которой стояли огромная двуспальная кровать, со звездой и полумесяцем наверху, ткацкий станок и несколько мешков, должно быть, с сушеными финиками. От всего этого шел прогорклый запах верблюжьей шерсти. Старик тотчас вышел, оставив Риккардо наедине со старухой; скрипучая дверь захлопнулась за ним. Старая особа сбросила свой хаик, открыв отталкивающе безобразное, но доброе лицо. Она была мулатка, по-видимому, очень старая, но еще деятельная и болтливая; она говорила не переставая, но Риккардо не понимал ни слова из этого потока речей. Попутно она раздувала огонь в глиняной жаровне. Риккардо видел, что она готовила ему кофе. Пока он пил его, сидя на красной подушке, которую она стянула с кровати, она уселась против него на корточки и с веселым любопытством разглядывала его. Потом понемногу стала замолкать; наконец, уронила голову на грудь и захрапела. Риккардо начинало разбирать нетерпение. Прошло уже минут двадцать. Глядя на спящую красавицу, он чувствовал, что его самого одолевает сон, – ведь он не знал отдыха последние дни, – и напряженно прислушивался, не раздадутся ли шаги. Наконец, снаружи послышалось шарканье, дверь раскрылась, и Риккардо увидел старика, который знаками приглашал его следовать за ним.
Медленно шли они боковыми уличками. Риккардо почти засыпал на ходу. Наконец, негр остановился у обитой гвоздями двери и постучал. Риккардо впустили. Неряшливо одетая девушка-мулатка повела его через темный двор по лестнице на верхний этаж. Через несколько минут он стоял в пышно обставленной комнате. Усталый взгляд Риккардо сразу оценил нелепую мешанину стилей. Париж и Восток старались сообща. Прекрасная старинная медная лампа освещала беспорядочную комнату, кресло с перламутровой инкрустацией, диван Людовика XV, позолоченные часы, тяжелые ковры, разбросанные по полу подушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26