– Я предлагал купить тебе новые драгоценности…
– На что они мне? Собака! Собака!
Пот выступил у него на лбу. Он долго смотрел ей в глаза, метавшие молнии, потом вдруг встряхнул головой, коротко рассмеялся – он овладел собой. Опустившись на край широкого дивана, покрытого красным ковром, он попросил пить.
Она отошла в угол и вернулась с полным стаканом какого-то питья. Он залпом выпил его и, вернув Мабруке стакан, притянул ее на диван рядом с собой. Стакан выпал из рук девушки и разлетелся на мельчайшие куски. К величайшему изумлению де Коломбеля, Мабрука на этот раз не сопротивлялась, и он душил ее поцелуями, шепча слова любви.
Наконец она высвободилась. Зрачки, у нее сузились, как у хищного зверя.
– Ты сказал, что подаришь мне драгоценности?
Он снова обнял ее.
– Мабрука, бога ради, мне надо идти.
– Ты сказал… – начала она опять.
– Да, да… – нетерпеливо оборвал ее де Коломбель.
– Сегодня вечером подаришь? – медленно, с удареньем спросила она.
– Сегодня вечером.
– И деньги тоже?
– Принесу и деньги. Но к чему это, сердце мое? Тебе не нужны здесь деньги.
– Так… хочется… в руках подержать… вообразить, что я богата… – Окрашенные охрой до первого сустава пальцы зашевелились, будто перебирая монеты. – Приятно трогать деньги и драгоценности тоже. Я надену их и буду плясать для тебя и думать, что я пляшу перед великим шейхом.
Кровь бросилась ему в лицо.
– Ты получишь их.
– Это правда?
– Правда, Мабрука.
Он двумя руками взял ее за лицо и испытующе заглянул ей в глаза. Лицо было бесстрастно, как высеченное в камне египетское изображение, и таких же совершенных линий.
– Я буду допущен сегодня вечером?
– Ты будешь допущен.
Он поднялся.
– Сердце мое, помни, я друг тебе!
– Я знаю.
Он снова с сомнением заглянул ей в глаза. Она ответила улыбкой, бесконечно печальной улыбкой женщин ее расы.
– Иди пока, Помпом.
Он нагнулся и перецеловал кончики ее пальцев, один за другим. Потом поцеловал ее в губы.
Когда он вышел, она несколько мгновений сидела неподвижно.
Доносившийся с улицы гам заглушал шум его шагов на скрипучей лестнице.
Она не шевелилась. Наконец, нагнувшись, хладнокровно плюнула на то место, где он только что стоял. Плюнула второй, третий раз, а затем, подойдя к дверям, позвала Неджму.
Старуха вошла, боязливо поглядывая на свою госпожу.
– Неджма, я хочу надеть твои серьги.
Старуха с трудом вытащила большие ободки из сморщенных ушных мочек, сильно оттянутых книзу тяжелыми серьгами. Серьги были кабильские, туземной работы: золотые, искусно вычеканенные, украшенные янтарями и кораллами, – предмет гордости Неджмы.
Госпожа ее взяла их, подержала на руке, затем, подойдя к висевшему на стене треснувшему зеркалу, продела их себе в уши.
– Теперь давай браслеты.
Неджме удалось снять лишь полдюжины с запястьев. Остальные были надеты ей на руки, когда руки были тоньше и стройнее, и снять их не было никакой возможности. За запястьями последовала серебряная цепочка с амулетами, – словом, весь скромный запас драгоценностей Неджмы.
Мабрука рассматривала себя в мутное стекло, поворачивая голову из стороны в сторону, как красивый пестрый попугай.
– Мои были красивей…
– Но эти тоже идут тебе, друг мой, – сказала старуха. – Если бы Измаил видел тебя…
Мабрука вдруг опустилась на пол к ее ногам и разразилась рыданиями.
ГЛАВА V
У французов офицеров, стоявших в Тунисе, вошло в обыкновение обедать в небольшом итальянском ресторанчике, помещавшемся в арабском квартале. Повар там был прекрасный, а в знойные дни большое преимущество представляла прохладная каменная веранда, на которой расставлялись столики.
Не успел де Коломбель присесть к одному из таких столиков, как к нему подошел знакомый штатский.
– Вы будете вечером у мадам Тресали? – спросил он.
– Загляну, вероятно, ненадолго.
– Это почему? Мадам Тресали будет разочарована. На последнем приеме вам выказана была особая благосклонность, все обратили на это внимание.
– Все, кроме меня, очевидно.
Собеседник расхохотался. Де Коломбель зевнул, проглядывая меню.
– Сказать правду, Бурдон, дама, на мой вкус, чересчур стара, чересчур прославлена и чересчур набожна.
На этом разговор оборвался.
Час спустя де Коломбель раскланивался перед хозяйкой дома.
Мадам Тресали играла видную роль в политических сферах Туниса. Говорили, что оккупация его французами совершилась мирным путем именно благодаря ее стараниям. Итальянка по происхождению, она действовала в интересах французского правительства и умело пользовалась для этой цели своими многочисленными дружескими и любовными связями, – она была исключительно красива, хотя и перешагнула уже за пятый десяток. Генерал Тресали, обходительный человек и большой любитель карт, занимал при бее высокий пост, но всеми давно было признано, что руководящая роль в их ассоциации принадлежит жене.
– Мне надо поговорить с вами, – шепнула она де Коломбелю, когда он здоровался с ней. – Подойдите ко мне через час.
Де Коломбель раскланялся. Он не любил м-м Тресали, несмотря на ее ум и красоту, не любил за склонность к интригам.
Он прошел в зал, где танцевали, потом – в комнату, где играли в баккара. Шел как автомат. Душой он был далеко от этой толпы. За одним из карточных столов он заметил приятельницу м-м Тресали, красивую молодую сицилийку. Она встретилась с ним глазами, улыбнулась, сбросила свою последнюю карту.
Де Коломбель с оттенком сожаления смотрел ей вслед, когда она с несколько скучающим видом направилась к мужу. Но вдруг при мысли о том, что через час он будет держать в своих объятьях Мабруку, огонь пробежал у него по жилам. Ее своеобразие, примитивность, ее мягкость зажгли его страстью, какую никогда не могла внушить ему ни одна женщина его расы, и страсть разгоралась все сильнее оттого, что Мабрука сопротивлялась.
В ее лице он столкнулся с натурой гораздо более сложной, чем можно было предположить. В Батне, когда выяснилось, что планы у них совершенно разные, она, после бурной сцены, бежала от него, и он лишь с помощью Рашида выследил ее в Тунисе. Дорогой у нее украли деньги и драгоценности, так что она вынуждена была принять предложенную им помощь, но видеть его отказывалась, ссылаясь на нездоровье, до сегодняшнего дня. А сегодня…
Тут чья-то рука тронула его за локоть, и он увидел м-м Тресали.
– Выйдем на балкон, – сказала она вполголоса. – Нам там не помешают.
Она увела де Коломбеля в самый дальний угол балкона и опустилась в кресло. Он последовал ее примеру.
– Я слыхала, месье де Коломбель, что вы знакомы с Си-Измаилом бен-Алуи, что вы гостили у него недавно?
– Только что приехал.
– О нем-то я и хотела поговорить с вами. Мы с мужем собираемся на экскурсию в те края, и было бы очень мило, если бы вы дали нам рекомендательное письмо к нему.
– С удовольствием. Но муж ваш так известен и настолько близок со многими видными арабами, что в письме нет надобности.
– Все же лучше иметь письмо от его личного друга. Мне очень любопытно посмотреть на Си-Измаила. Расскажите, как он живет. Какой резкий переход – из Парижа в пустынную деревушку, на роль местного святого! В резиденции говорили на днях, что он наш главнейший оплот на юге – в смысле политическом, что он и сердцем и душой предан Франции. Каково ваше мнение?
– Мы с ним политики не касаемся.
– Ведь отец его поднял восстание семьдесят первого года.
– Слыхал об этом.
– Но отец… – Она колебалась. – Месье де Коломбель… – вдруг заговорила она другим тоном. – Признаюсь вам, что наш визит к нему имеет основания политического характера. И я хотела бы заручиться вашей помощью.
– Сожалею, что ничего сделать не могу. Как я уже сказал, мы никогда не касались политики.
– Но он ведь фанатичный магометанин?
– Магометанин, разумеется, но он слишком широких взглядов человек, чтобы быть фанатиком.
Он знал, что она мысленно честит его отъявленным дураком.
Но ничего больше не прибавил. На этом разговор и прекратился.
Час спустя он вернулся к себе в отель, достал из чемодана небольшой сверток, который положил туда днем, не переодеваясь спустился по лестнице и, минуя кланявшегося заспанного швейцара-араба, вышел на площадь. Ночь была не темная, хотя молодой месяц давал мало света. Знакомая улица Казбы была пустынна, но он шел осторожно, чтобы не поскользнуться на нечистотах, и прошло минут десять, пока он подошел к «гостинице». На его стук дверь открыла итальянка – еще более обыкновенного растрепанная, в кое-как застегнутой кофте и измятой юбке.
– Думала, месье уж не придет, – проворчала она. – Полночь миновала.
– Можете ложиться. Будьте спокойны, я не забуду, что помешал вам спать.
Он быстро, с бьющимся сердцем, взбежал по лестнице. В дверях его встретила Неджма. Вид у нее был встревоженный.
Он вошел. Комната имела праздничный вид. Женщины раздобыли сласти с подозрительного вида липкими украшениями, пирожные и леденцы, разложили их по тарелкам, расставленным на полу, зажгли свечи. Пестрое постельное покрывало и два одеяла манчестерского происхождения играли роль скатерти и ковров.
Мабрука стояла посреди комнаты. В колеблющемся свете свечей ее желтые и красные одежды горели как лепестки роз или как огненно-красные жилки в темном опале. У него перехватило горло, такая она была особенная, – совсем живое пламя. Он сразу заметил большие серьги у нее в ушах и амулеты, покрытые незнакомыми письменами, на шее.
– Мир вам, – сказала она на своем родном языке.
Он подошел и поцеловал ее.
– Как ты хороша, боже! Как ты хороша, маленькая дикарка!
Она, как и поутру, покорно сносила его объятия, не отвечая на них, но и не отталкивая его.
– Правда? Я красивей тех женщин, что были на балу?
Сравнение было настолько неуместное, что он рассмеялся, опускаясь на приготовленную для него низенькую скамеечку. Она села на пол, подле свечей.
– А мои драгоценности? – спросила она.
– Я принес.
Она внимательно, со странным выражением взглянула на него.
– Поедим сначала.
Неджма внесла кофе на медном подносе и, поставив его перед своей госпожой, села у стены.
Де Коломбель не мог ни есть, ни пить. Неджма беззубыми деснами грызла пирожное. Мабрука отломила кусочек и тотчас отложила его в сторону.
– Нет, я хочу сначала посмотреть, что ты принес мне.
Он молча вытащил из кармана сверток, который захватил, уходя из отеля. Он принес ей золотую цепочку, бирюзовый, оправленный в изумруды подвесок туземной работы, который он купил для нее днем, и браслет французского изделия. Она брала вещи одну за другой, взвешивала их на руке и подносила к свету, как бы оценивая. Потом заставила его назвать цену каждой из вещей. Неджма молчала, но блестевшими из-под морщинистых век глазами следила за каждым движением своей госпожи. – Довольна ты? – спросил де Коломбель.
– Довольна, да. Но я надеялась… – Она указала на бриллиантовые запонки в его манишке.
– Надеялась получить бриллианты? – Его забавляла ее алчность. – Ничего не поделаешь, я не миллионер, а этих отдать тебе не мог бы: они подарок моей тетки и стоят очень дорого.
Он вынул одну из запонок, и Мабрука двумя пальцами поднесла ее к свету.
– Сверкает! – воскликнула она. – Как лезвия маленьких кинжалов. Кажется, будто что-то живое заключено в нем и старается выбраться. Вот почему мне нравится.
Она вернула ему запонку и в то же время мягким движением прижалась к нему. Потеряв самообладание, он обнял ее – запонка упала на пол. С неожиданной для него покорностью отдавалась Мабрука поцелуям, которыми он осыпал ее рот, шею, и де Коломбель не замечал ненависти, таившейся в сузившихся глазах.
– Пусти, – шепнула она, как только он дал ей возможность говорить, – камешек упал…
– Неважно…
– Нет, давай поищем.
Она начала шарить руками между тарелками со сластями и подсвечниками.
Он опустился на колени подле нее.
– Не закатился ли под ковер?
Она поднялась на ноги.
– Я подержу свечу.
Он продолжал искать между складками. Не хотелось терять ценную вещь. Неджма не пыталась помочь им. Она сидела у противоположной стены. И вдруг рассмеялась коротким истерическим смешком.
И в это самое мгновенье де Коломбель почувствовал толчок и жгучую боль… Он пошатнулся.
– Боже! Ты заколола…
Он не договорил. Стальной клинок вонзился снова, на этот раз в горло. Де Коломбель упал навзничь. Струя крови хлынула у него изо рта.
Неджма опять рассмеялась. Она дрожала всем телом, но не двигалась с места.
– Помоги мне, – сказала Мабрука низким голосом. – Бриллианты пригодятся нам.
Но Неджма не шевельнулась.
Тогда Мабрука нагнулась и, бледная, но с твердо сжатыми губами, вынула две запонки из окровавленной манишки убитого. Третья была у нее в руке. Потом она собрала полученные от него подарки, завязала их в узелок, который спрятала на груди, и вынула из ящика расшатанного итальянского бюро два темных хаика.
– Идем! Нам надо спешить! Живо!
Она подняла старуху на ноги и накинула на нее хаик. Оделась сама.
– Теперь ступай вперед и открой дверь. Я запру эту за нами.
Старуха повиновалась, дрожа с головы до ног.
Мабрука на мгновенье остановилась на пороге и оглянулась. Одна из свечей упала. Пламя уже лизало волосы убитого. Мабрука вернулась и, нагнувшись, затушила огонь. Постояла немного, потом плюнула в лицо убитому, как плюнула утром на то место, где он перед тем стоял, и, низко надвинув на самые глаза свой хаик, неслышно притворила за собой дверь, заперла ее на ключ и скользнула вниз по темной лестнице.

Часть II
ТАЙНА ГОРОДА
(Прошло девятнадцать лет)
ГЛАВА I
– Который час? – спросили звонким молодым голосом с койки каюты второго класса парохода «Аврора», совершавшего рейсы между Сицилией и Северной Африкой.
Потом, сообразив, что он уже расстался со страной мягких согласных, заспанный пассажир повторил свой вопрос по-французски.
– Шесть часов, месье, – ответил проходивший мимо стюард.
– Земля уже видна?
– Да, месье.
Молодой сицилиец соскочил с койки. Четверть часа спустя он уже стоял на палубе, устремив взгляд на горизонт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26