Офицер взглянул на Фультремона, все еще не смевшего подняться, и спросил:
– Кто этот господин?
– Негодяй! – взревел Лефор так громко, что офицер нахмурился и отступил назад. – Негодяй, которого я пощадил по доброте душевной.
Отец Фовель заметил, что у сержанта ноздри раздуваются от гнева. Тот закричал:
– Я арестую того, кто так отделал этих людей. Надеюсь, вы нам поможете, отец мой?
– Да, – кивнул монах, – сделаю все возможное и даже больше.
– Вы должны нам помочь, – изрек сержант, – ведь здесь трое людей вот-вот испустят дух.
– Ничего, – успокоил его отец Фовель. – Считайте, что я уже наполовину отслужил мессу, заутреню и вечерню!
– Вы надо мной смеетесь?
– Именно этот вопрос я себе задаю уже некоторое время, – послышался с порога голос, и Лефор с отцом Фовелем узнали отца Фейе.
Глава доминиканского ордена вышел вперед. Он стал перед сержантом.
– Сын мой! Вот человек, – указал он на флибустьера, – о котором я почти ничего не знаю, и монах, который украл у меня требник и силой заставил пропустить гаврский дилижанс ради удовольствия привезти меня сюда верхом на лошади. У меня разламывается поясница. И что я вижу по приезде? Разбойник вывел из строя нескольких достойных господ в таверне, где я надеялся лечь в мягкую постель. В моем приключении немало темных и сомнительных моментов, которые, по-моему, прояснить сможет разве что начальник уголовной полиции…
– Требник, лошадь, кража, начальник полиции! – воскликнул сержант. – Все в одну кучу! Все это мне, наконец, надоело. Не понимаю, почему вы, два монаха, жалуетесь один на другого!
– Мне всегда говорили, – насмешливо произнес отец Фовель, – что парижские судебные власти начинают заутреню с кашля, а ужин – с вина. Теперь я и сам вижу, что все здесь идет наоборот: в заутреню пьют, по вечерам кашляют – кто кого громче!
– Отец мой! – оскорбился сержант. – Я уважаю вашу сутану, но поберегите свой нос: он слишком длинный, а если вы и дальше станете оскорблять полицию, я прикажу вам его укоротить!
– Черт возьми! Отрежете мне нос? Только потому, что он кажется вам чересчур длинным? – изумился отец Фовель.
– Если он и впрямь такой длинный, – рассмеялся Лефор, – значит, наш монах занял первое место на ярмарке носов!
– Нет и нет! Если мой нос такой длинный, то потому, – пояснил святой отец, – что, согласно истинной философии, у моей кормилицы были мягкие соски, так что, когда я сосал молоко, я погружался в ее грудь носом, словно в масло. Только у кормилиц с твердыми сосками питомцы выходят курносыми!
Сержант недоумевал: что за компания, в которую он попал? Внезапно он подал знак своим подчиненным, и те, как по волшебству, окружили Лефора и отца Фовеля.
Только тогда отец Фейе осознал возможные последствия этого шага. Он поспешил загородить собой Лефора и обратился к офицеру:
– Не арестовывайте их! Во всяком случае, не теперь. Я за них ручаюсь…
– Как?! Теперь вы за них ручаетесь? А кто пришел ко мне и клялся Богом, что они перережут весь Париж?
– Да не эти, а вон те разбойники… Он указал на бандитов, стонавших по разным углам зала.
– Можно подумать, – возмутился сержант, – что все монахи будут вечно досаждать соседям звоном колоколов или разглагольствованиями! Лучники, арестуйте этих людей!
Лефор отступил на шаг и поднял шпагу.
– Кого арестовать? – медовым голосом пропел он. – Уж не моего канонира, надеюсь! Черт побери! Он веселый, честный, свободный и, несмотря ни на что, совсем не ханжа! Я уж не говорю о себе, мессир: меня и сотней лучников не запугать! Ну, давайте! Только посмотрите сначала, что тут было сделано до вашего прихода. Хотите посмотреть, как управляется с обидчиками ваш покорный слуга?
– Сопротивляться?! – вскричал сержант. – Пригвоздите этих людей к стене!
– Нет, нет! – вмешался отец Фейе, побледневший сильнее, чем мертвый Гараби. – Оставьте их! Я же вас позвал, чтобы вы помогли им! Они имели дело с разбойниками, которые хотели…
– Отнять у меня кошелек, – договорил Лефор, указывая на свой пояс. – В этом кошельке пятьдесят тысяч ливров золотом!
Сержант пожал плечами. Ему все это казалось пустой похвальбой.
Однако, подумав, он вздрогнул, осознав, о какой огромной сумме идет речь, и ему стало совершенно ясно: «Пятьдесят тысяч ливров, – сказал он себе, – такие деньги можно только награбить! Значит, передо мной опасные злодеи! А доминиканец и иезуит? Да настоящие ли они монахи? Сомневаюсь!»
Он засеменил по направлению к доминиканцу и подозрительно его оглядел:
– Прекратите этот маскарад!
– Маскарад? – не понял отец Фейе, а монах рассмеялся и закричал:
– Отлично сказано, сержант!
– Вы тоже раздевайтесь! – еще более угрожающим тоном приказал офицер.
– Бедняга заговаривается! – посочувствовал отец Фейе, подходя к Лефору, чтобы на всякий случай приготовиться к обороне.
– Сын мой! – проговорил отец Фейе. – Я – глава ордена доминиканцев в Сен-Пьере на острове Мартиника…
– Не знаю такой епархии…
– У меня поручение Высшего Совета Мартиники к его высокопреосвященству кардиналу Мазарини, в чем вы можете убедиться, изучив эту грамоту…
Он раскрыл требник и протянул листок офицеру, а тот пробежал его взглядом. Но он не знал грамоты, и впечатление на него произвели лишь восковые печати. Он вернул послание доминиканцу, а в это время Лефор заявил:
– Мне тоже необходимо увидеться с его высокопреосвященством кардиналом Мазарини, о чем свидетельствуют письма, которые я привез от командора Лонгвилье де Пуэнси, генерал-губернатора Подветренных островов…
– Хм, хм… – растерялся сержант.
– Я завтра же отправляюсь ко двору с шевалье де Виллером за обещанным мне полковничьим патентом, – прибавил флибустьер, опираясь на шпагу.
– Зачем же вы перебили всех этих людей? – удивился командир лучников.
– Да они хотели отнять у меня кошель…
Сержант надолго задумался. Он не знал, на что решиться: принять ли ему на веру заявление монахов и Лефора? Тем временем Фультремон и двое его раненых друзей стонали, поглядывая на дверь. Но ее надежно охраняли лучники, у негодяев не оставалось ни малейшей надежды улизнуть.
– Ваше дело слишком для меня запутанное, – объявил наконец командир лучников. – Будете объясняться с начальником уголовной полиции Жаком Тардье…
Лефор не знал, что делать дальше. Он слыхал, что иногда людей арестовывают ни за что и невинные сидят под замком, даже не зная причины собственного заключения. Но для него самое страшное заключалось в том, что, если бы их увели сейчас всех троих, на следующий день они не смогли бы явиться в Лувр. А тем временем шевалье де Виллер будет действовать и одержит победу.
Отец Фейе понял его сомнения. Он тоже говорил себе: «В конце концов, я не уверен, что этот флибустьер и этот монах меня обманули. Какие у них для этого причины? А если они говорили правду, то только они в силах помочь мне довести дело до конца!»
Он обернулся к Лефору:
– Сын мой! Прошу вас не сопротивляться и следовать за лучниками по доброй воле. Мы скорее договоримся с начальником полиции: у нас довольно бумаг, способных подтвердить нашу добрую волю!
– Сдайте шпагу! – потребовал сержант. Лефор протянул оружие и заверил, что, если бы сержанту пришлось иметь с ним дело, ни один черт не спас бы его от смерти!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Действия уголовной полиции
Полиция в те времена, по поручению парижского прево Пьера Сегье, находилась под началом королевского судьи Жака Тардье и его помощника Антуана Феррано, которые исполняли приказания парламента и производили аресты при помощи лучников.
Вдвоем им было чрезвычайно трудно поддерживать порядок на улицах Парижа, так как и сами-то они не чувствовали себя в безопасности в собственном доме.
Один смутьян по имени Ланье как-то ночью проник в дом лейтенанта Тардье, угрожая поджогом и смертью. Молодые люди, отпрыски знатных фамилий из Марэ, не побоялись поджечь лестницу правосудия, расположенную на углу улиц Тампль и Вьей-Одриет. На улице Фелипо воры средь бела дня обчистили огромный дом и заставили кучера перевезти украденную мебель на площадь Мобер, чтобы там все продать. Королевские мушкетеры остановили на бульваре Кур-ля-Рен кареты графа де Монтревера и графа де Рошфора и отняли у них штаны и кошели. Заместитель королевского прокурора подал жалобу в парламент на солдат, открыто обкрадывавших гвардейцев, находившихся под охраной конных жандармов, которые оказались соучастниками солдат.
Рассказывали о судебном исполнителе, явившемся описывать имущество к аббату де Суршу, брату главного местного прево Острова: рассвирепевший хозяин приказал слугам и пажам обрить беднягу и избить хлыстами до крови.
Особняки высокопоставленных особ всегда были местом преступления; заместитель королевского прокурора пожелал провести обыск в особняке Суассон: в разодранной в клочья одежде он был вышвырнут за дверь.
Было известно, что королева Анна приказала жандарму вырвать из рук правосудия двух своих лакеев, осужденных на галеры за убийство торговца. Аббат де Фиек, отпрыск знаменитого графского рода, решил силой занять место кюре в церкви Сен-Сюльпис и атаковал своего предшественника во главе вооруженного отряда.
В ту самую минуту, как Лефора и его товарищей уводили лучники, в монастыре Великих Августинцев была организована настоящая осада против лучников парламента. Недавно одиннадцать священников были препровождены в Консьержери, но на следующее утро Мазарини приказал их освободить и отправить в монастырь в королевских экипажах!
Всякий раз, когда парламент жаловался на эти бесчинства офицерам Шатле, те отвечали, что не в состоянии им противостоять, так как лучники получают по три с половиной су в день, как во времена короля Жана, да и то нерегулярно! И что должно было произойти при таких условиях, то и происходило. Лучники извлекали выгоду из собственного попустительства и сговора с бессовестными мужчинами, а также с дурными женщинами. Нередко случалось, что лучники выслеживали пассажиров дилижансов, прибывавших в Париж в надежде найти работу; стражники хватали их, обвиняя в бродяжничестве, дезертирстве или неправедном образе жизни. Затем препровождали одураченных провинциалов в темницу и, заставив уплатить за ужин, говорили: «Давайте денег, и мы вас отпустим!»
Те, кто не мог удовлетворить их требований, оказывались в тюрьме, где могли провести остаток жизни, так никогда и не узнав точной причины ареста.
Если бы Лефор это знал, он, конечно, добровольно не отдал бы свою шпагу сержанту лучников; но он приехал с островов, да и молитва отца Фейе его смягчила. Он приехал из края, где нравы были совсем иные; вопреки значительному числу искателей приключений, полиция на островах была организована много лучше и, уж во всяком случае, не была такой продажной. Сверх того, Лефор уважал отца Фейе. Тот возглавлял орден доминиканцев, ему было дано поручение, и Лефор тайно поклялся ему помогать, так как от успеха этого дела зависело будущее и счастье Мари Дюпарке.
Но когда Лефор очутился в тюрьме на улице Омри в компании обоих монахов – тюрьму эту прозвали в народе Дамской крепостью, потому что она примыкала к аббатству Монмартрских бенедиктинок, – он взъярился и от злости совершенно замкнулся.
Отец Фейе встретил неволю с большим смирением. Он испытывал огромное облегчение прежде всего оттого, что ему больше было не нужно сидеть верхом на лошади. Кроме того, с тех пор как доминиканец ступил на французскую землю, он пережил столько приключений, что отныне встречал самые страшные удары судьбы с полнейшим равнодушием.
По правде говоря, он был уверен в себе благодаря письмам Высшего Совета Мартиники, своеобразным верительным грамотам, которые ему надлежало вручить кардиналу. Он считал, что кардинал не оставит надолго в тюрьме служителя церкви, тем более столь почтенного, как он.
Отец Фовель принимал все с ним происходившее с присущей ему невозмутимостью. Он многое перевидал на своем долгом веку, а по своей наивности и простодушию часто становился жертвой бессовестных авантюристов, но в то же время умел им противостоять, а потому не сомневался, что и на сей раз с честью выйдет из переделки.
Так прошла ночь. Троим путешественникам удалось заснуть, и не успели они поутру протереть глаза, как четверо лучников явились за пленниками, чтобы препроводить их к начальнику уголовной полиции Жаку Тардье.
Лефор счел добрым предзнаменованием, что этот дворянин прислал за ними свою карету. Действительно, поступать так не было в обычае важного чиновника, но на замечание флибустьера доминиканец напомнил, что накануне у них отобрали бумаги, благодаря которым начальник уголовной полиции мог составить впечатление о том, с кем в действительности имеет дело.
* * *
В своем особняке в Шатле Жак Тардье после неудавшегося покушения на его жизнь окружил себя охраной более строгой и надежной, чем на часах в Лувре. Когда пленники прибыли в его апартаменты, главу ордена доминиканцев ждал сюрприз: начальник уголовной полиции изъявил желание переговорить не с ним, а с капитаном Лефором, его-то вооруженный алебардой охранник и пригласил первым в кабинет королевского судьи.
Лефор был без оружия, однако сумел уберечь роскошную шляпу и, гордо ступая, прошел в дверь.
Он увидел коротконогого человечка лет пятидесяти, который беспрестанно накручивал на палец кончик бороды, венчавшей его подбородок.
Облаченный в одежды из малинового бархата, тот прицепил к поясу парадную шпагу с нарядной чеканной рукоятью, украшенной драгоценным камнем. Его лоб морщила складка, но не от гнева, а как у человека, застывшего в напряженном ожидании, умирая от любопытства и жажды занятного зрелища. Он заметно вздрогнул, увидав перед собой великана внушительных размеров.
Лефор свободно подошел к нему, широко взмахнул шляпой и ловко поклонился, что было удивительно, учитывая его огромную фигуру.
– Вы – капитан Лефор? – спросил судья. Флибустьер еще раз поклонился.
– Ив Гийом Лесеркей к вашим услугам, господин начальник уголовной полиции, – гордо отрекомендовался он звучным голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53