Единственное, на что я могу надеяться, – образумить его. Может быть, мне удастся расшевелить в нем добрые чувства, доказав, на чьей стороне справедливость и все права; возможно, я задену его самую чувствительную струну – честь!
Жак Тардье с сомнением покачал головой. Постепенно он начинал осознавать, что стоящий перед ним герой и силач невероятно наивный человек. Судье стало жаль флибустьера, который, точно невинный ребенок, попал в огромный город и теперь беспомощно озирался. Что он будет делать? К чему придет? В Париже одной шпагой не повоюешь. Напротив, все подчиняется законам тончайшей дипломатии, придворной закулисной игре. Судьбы всех без исключения находятся в руках кардинала и его величества. Нет, Ив ничего не добьется.
Жак Тардье прочистил горло, погладил бородку, потом поднялся и подошел к флибустьеру:
– Я думаю, что, действуя, как вы это себе представляете, вы лишь вооружите против себя врага. Он узнает, что ему нечего вас опасаться. А вот если он по-прежнему будет видеть в вас своего друга, вы, может быть, сумеете воспользоваться этим недоразумением и увидеться с королем раньше шевалье.
– В этом-то все и дело! – вскричал Ив. – Нам с отцом Фейе как можно раньше нужно увидеть короля или его высокопреосвященство!
Жак Тардье замешкался, но быстро взял себя в руки и принял твердое решение:
– Карета, доставившая вас сюда, ждет внизу. Едемте в Лувр вместе с отцом Фейе. Я скоро увижу кардинала и попытаюсь добиться у него аудиенции для вас. Но ради всего святого, прошу вас не произносить моего имени рядом с именем Виллера…
– Я обязан вам до гробовой доски, – поблагодарил Лефор. – Клянусь честью, никто лучше меня не знает, что значат эти слова…
– Идемте, – просто сказал начальник уголовной полиции, надевая широкополую шляпу.
Он увлек Ива за собой. На лестнице их ждали отец Фейе и отец Фовель, снедаемые беспокойством. Появление обоих собеседников их успокоило. По приглашению королевского судьи они последовали за ним и Лефором к карете. Вскоре она покатила к Лувру.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В Лувре
С первых лет своего правления Мазарини, крестный отец короля, поселился в Пале-Рояле, рядом с королевой; для нее он хотел быть рабом, поклявшимся своей повелительнице в верности. Король и королева в те времена, находясь в полном одиночестве из-за собственного всемогущества, искали такого преданного человека; и услужливый неаполитанец завоевал полное доверие королевы, что позволило ему самому составить свое состояние и завоевать власть.
Юный король, его крестник, вынужден был таить от столь изворотливого, скрытного министра, как и от придворных, свои сокровенные мысли. Некоторые поговаривали, что король сердится на кардинала за то, что тот завладел сердцем его матери; но юноша был благодарен этому иноземцу, потому что мог полностью на него положиться, к тому же кардинал спас ему корону, а может быть, и жизнь во время Фронды, когда королю пришлось бежать от гнева народа. Он уважал и почитал своего крестного отца, а тот относился к августейшему ребенку, как к родному сыну.
Позднее Мазарини занял апартаменты в Лувре, над спальней короля, и почти не жил в роскошном особняке Тюбеф, перестроенном по его приказу, украшенном с ревностной старательностью и ставшем дворцом Мазарини. Для хозяина он был чем-то вроде retiro, куда он с удовольствием удалялся отдохнуть среди собранных там диковин; там же он давал приют своим племянницам и надушенным обезьянкам.
Улочки Центрального рынка были по-своему знамениты и достигали пяти, а то и восьми туаз в длину; они вели к Лувру. Улицы были извилистые, с выщербленными плитами и образовывали между двумя рядами домов темные коридоры всего в два-три фута шириной.
Некоторые из улочек были вымощены огромными плитами из твердого камня, однако подрядчики ради дополнительной выгоды, даже рискуя крупными штрафами, нередко заменяли прочный камень хрупким. Мостовую было не разглядеть под толстым слоем грязи и нечистот, лошадиного навоза и мусора, оставленного базарными торговцами или выброшенного из окон хозяйками. Сверх того, за неимением сточных канав вода застаивалась на улицах, и ее смрад отравлял воздух.
Людовик XIV был вынужден из окон Лувра вдыхать отвратительный запах, доносившийся с набережной. Он неоднократно пытался оздоровить Париж, по его указанию начальники полиции издавали указы один за другим, а квартальный надзор со своей стороны грозил наказанием жителям, которые не мели мостовую перед своими домами; однако сточные канавы по-прежнему оставались редкостью. Вот почему его величество проводил больше времени в Сен-Жермене и Версале, чем в Лувре.
Там воздух был чище. Кроме того, многочисленные печальные примеры свидетельствовали о том, что надежнее было находиться подальше от Парижа во избежание мятежей и бунтов, жертвой или пленником которых можно было оказаться. Непрерывные поездки были хороши тем, что заставляли перемещаться многочисленный двор, так как король, королева, кардинал и влиятельные лица королевства имели каждый свою карету, а потому производство экипажей процветало. Самые удобные и роскошные кареты производились тогда во Франции.
К Сене вела грязная зловонная улочка. Экипаж начальника уголовной полиции туда свернул, но Лефор не удостоил взгляда дворец, к которому они подъезжали.
Он предоставил Жаку Тардье ввести отца Фейе в курс дела и рассказать о предпринимаемой ими попытке встретиться с кардиналом, сам же не раскрывал рта.
Лувр оживал в пять часов утра; стояла зима, а потому в это время зажигались факелы. Когда карета начальника уголовной полиции въехала во двор, в Садах инфанты уже сновали придворные, солдаты, посыльные и лакеи. Ив едва взглянул на витражи, украшенные тремя золотыми лилиями, зато внимательно осмотрел конюшни, более просторные и роскошные, чем сам дворец, поскольку страсть к лошадям была основной чертой личности Короля-Солнца.
Вскоре Лефор ступил на огромный двор, мощенный большими плитами. Он не запомнил, как сюда добрался.
Отец Фейе следовал за провожатыми без единого возражения. Сказать по правде, святой отец не очень хорошо понимал, в какое приключение он оказался втянут.
Отцу Фовелю же было весело. Он всем восторгался с детской непосредственностью. Да и не разделял он опасений капитана Лефора относительно исхода их предприятия.
Выходя последним из кареты, Жак Тардье обратился к отцу Фейе и в то же время к Иву:
– Отец мой! Я попытаюсь добиться аудиенции у кардинала. Подождите меня в Садах инфанты. Я знаю, отец мой, что вы и сами можете попросить встречи с его высокопреосвященством; учитывая ваши верительные грамоты и доверенное вам поручение, вы, несомненно, были бы приняты. Но главное – выиграть, а если мне удастся убедить Мазарини, что ему следует в высшей степени опасаться происков и бесчестных действий со стороны шевалье де Виллера, полдела для вас будет сделано. Его высокопреосвященство примет вас тем благожелательнее, чем скорее будет предупрежден о вашей благородной миссии.
– Сын мой, – перекрестился глава ордена доминиканцев, – я отдаю себя в руки Господа. Ему я обязан тем, что встретил вас на своем пути. Поступайте же, как сочтете нужным. Мы с большим нетерпением будем ждать в этом саду вашего возвращения.
– Не будем терять надежды! – воскликнул Лефор, пытаясь подбодрить себя. – Судьба нам улыбается. Будь все иначе, наше вчерашнее ночное приключение привело бы нас всех троих в тюрьму и мы сидели бы там и сейчас, тогда как в настоящее время мы обрели самого благородного и надежного друга в лице начальника уголовной полиции.
Жак Тардье поклонился своим друзьям и вошел во дворец.
Лефор размышлял о собственном безысходном положении, он сам себя загнал в угол. Зачем он пообещал не причинять зла шевалье де Виллеру? Он дал слово и теперь жалел об этом: ему не давала покоя мысль, что он не может поступить иначе.
Вместе с тем он себе говорил, что если попытка начальника полиции встретиться с кардиналом провалится, то он, Лефор, связанный данным словом, окажется бессилен что-либо исправить.
Это приведет к краху затеянное ими предприятие и погубит Мари и ее сына, юного Жака д'Энамбюка.
Он представил их обоих рядом с генералом. Дюпарке кладет руку на белокурую головку мальчугана, а Мари с улыбкой смотрит на эту картину. Мартиника! Лефор прожил на острове большую часть жизни и вдруг осознал, что при воспоминании о Мартинике у него защемило сердце.
Он тосковал не по Сент-Кристоферу, не по Мари-Галанту, а по Мартинике. Он хотел бы снова там оказаться, вдохнуть аромат цветов. Когда он вспомнил о таверне «Дылда Нонен и Гусь», он почувствовал, как что-то дрогнуло у него в груди. С Мартиникой было связано столько воспоминаний… Байярдель, сражения, надежды, победы!
В памяти Ива внезапно всплыло лицо прелестницы Жюли. Он снова представил, как они идут по дороге из Сен-Пьера в замок Монтань в тот день, как, умело разыгрывая перед ним сентиментальную комедию, она ему намекнула, что конь захромал. Они съехали на обочину. Солнце заливало все вокруг. Он обнял Жюли за талию и…
Он улыбнулся, воскресив в памяти ее соблазнительные формы, и его еще сильнее потянуло назад на Мартинику…
Однако внутренний голос внушал ему: «Что ты найдешь на Мартинике, если когда-нибудь туда вернешься? Что останется от замка Монтань и его обитателей? Что станется с Байярделем? Да и кстати, где он сейчас? Может быть, в заточении!.. Сможешь ли ты однажды вернуться на остров, где тебя ожидает виселица, возведенная для тебя негодяем Мерри Рулзом?»
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Какую роль играет Жак Тардье?
Больше часа прошло с тех пор, как начальник уголовной полиции направился к апартаментам кардинала Мазарини. Отец Фовель не выдержал и выплеснул свое нетерпение в гневной вспышке. Он считал, что слишком доверился этому вершителю судеб; внезапно его одолели сомнения по поводу искренности Жака Тардье.
– Этот человек, – заявил он, – сыграет с нами злую шутку, над нашим приключением будут потешаться все умные люди! Кому еще придет в голову довериться блюстителю порядка, то есть человеку, готовому любого засадить в тюрьму просто так, безо всякой причины?! Боюсь, как раз сейчас против нас замышляется нечто ужасное!
– Глупости! – возразил Лефор. – Зачем, по-вашему, начальник уголовной полиции, у которого мы были в полной власти, сидя в вонючей тюрьме, вызволил нас из этого гнусного эргастула? Чтобы сейчас же предать?
Монах сардонически расхохотался: сначала над отцом Фейе, затем над капитаном.
– Рассмотрим факты! – успокоившись, предложил он. – Чем сейчас занят Жак Тардье?
– Он у его высокопреосвященства кардинала Мазарини, – с величайшим достоинством пояснил глава ордена доминиканцев.
– Превосходно! – кивнул монах. – И что он делает в сей приятной компании?
– Что делает?! – взревел Лефор, разозлившись оттого, что монах, как и он, пребывал в неважном настроении. – Что делает?! Защищает наши интересы или, по крайней мере, интересы этого монаха, совпадающие с интересами дорогого нам лица, Мари Дюпарке, а также целого народа, пусть небольшого. Надо ли вам напоминать, что мы добровольно взялись защитить это дело, и не только из уважения к высокопоставленной особе, генерал-губернаторше Мартиники, но и ради служения королю и всему королевству, дабы помешать свершиться беззаконию?
– Отлично вас понимаю, – заверил монах. – Капитан! Вы говорите во время заутрени, как я обратился бы на вечерне к сотне карибских индейцев! Допустим, этот человек исчез. Полагаю, в таком большом помещении не один выход. Где ваши письма? Да, капитан, где ваши письма от губернатора де Пуэнси и ваши, брат мой, из Высшего Совета?
Ив Лефор и отец Фейе удивленно переглянулись и почувствовали беспокойство. Они и не подумали, что бумаги, свидетельствовавшие об их добрых намерениях, да и просто представлявшие их, остались в руках представителя власти.
Отец Фовель посеял в их душах тревогу. Он продолжал:
– Я слышал, что следует остерегаться полицейских ищеек. Говорят, эти люди способны из всего извлечь выгоду, даже будь то останки собственных родителей!..
Монах рассмеялся:
– Позвольте мне высказать одно предположение. Выводы сделаете сами. Итак, я думаю, что этот начальник полиции, оставивший у себя ваши письма, личный друг шевалье де Виллера. Что же сейчас, по-вашему, происходит?
Отец Фейе почесал подбородок, машинально взглянул на требник, с которым никогда не расставался, потом бросил вопросительный взгляд на монаха, ожидая его разъяснений. Однако отец Фовель продолжал издевательски посмеиваться.
– Черт меня подери! – неожиданно выругался Лефор.
Капитан рванулся было по старой привычке тропиков выхватить шпагу из ножен, чтобы при виде врага сейчас же его уничтожить. Но он убедился, что его перевязь пуста, и снова бросил еще более выразительное ругательство, а монах вскричал:
– Вижу, милейший, вы меня поняли!
– Да, – проревел в ответ Лефор. – И боюсь, что на сей раз вы правы.
Отец Фейе растерянно смотрел на них, переводя изумленный взгляд с одного на другого.
– Да, – продолжал Ив, – я вижу, монах, куда вы клоните. Вы решили, что этот начальник полиции, друг шевалье де Виллера, поспешил отнести нашему злейшему врагу наши рекомендательные письма к его величеству и кардиналу. Без этих посланий мы ничто и не в силах что-либо предпринять. Да, Жак Тардье, видимо, мошенник и теперь заработает барыши на подписях членов Высшего Совета Мартиники и губернатора де Пуэнси! Черт побери! У вас мозгов под тонзурой меньше, чем у воробья!
– В таком случае предоставляю вам самому подумать о том, что нас ждет. Если этот Жак Тардье предатель, нас с минуты на минуту арестуют и бросят в тюрьму. Знаете ли вы, что можно оставаться в заточении больше двадцати лет, если смерть не освободит нас раньше?
Ив, наблюдавший за отцом Фейе, увидел, как достойный святой отец побледнел и пошатнулся. Он подошел к нему, чтобы поддержать в трудную минуту, и ласково сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53