Вот, смотри, Виктор! Кажется, я понял. Эти полосы должны сами собой прилипнуть к разрезу. Иначе но может быть.
– Так попробуй! Хотя бы вот здесь, сбоку. Догадка Вестона оправдалась. Казавшиеся металлическими, полосы прилипали к разрезам. При этом раздавался сухой щелчок.
Муратов заметил едва различимое утолщение на концах полос. Он нажал на одно из них. Полоса отпала.
– Все ясно, – сказал он. – Рука в металлической перчатке может нажать на этот выступ. Но надеть скафандр самостоятельно нельзя. Выходит, – прибавил он, обращаясь к Легерье, – что Гианэе кто-то помогал при бегстве.
Астроном ничего не отвечал.
– Ну, наконец-то! – облегченно вздохнул Вестон, укрепляя полосу на ее место. – Правильно? – обратился он к Гианэе.
Очевидно, выражение лица и интонация голоса были достаточно красноречивы, чтобы Гианэя поняла вопрос инженера. Она кивнула головой.
Вестон укрепил все остальные полосы, оставив только одну, на шее, между воротом скафандра и шлемом. Ее предстояло укрепить самому Муратову, когда все будут готовы к выходу. Ни одной лишней минуты Гианэя не должна находиться без наружного воздуха. Корабли эскадрильи стояли метрах в шестистах от наружной двери обсерватории.
Последнее торопливое прощание, и внутренняя дверь закрылась. В камере остались Муратов, два инженера с эскадрильи и Гианэя.
Люди быстро надели свои скафандры. Чтобы сэкономить время, Легерье решил пожертвовать воздухом камеры и открыть наружную дверь, не откачивая его.
Муратов укрепил последнюю полосу. Теперь Гианэя могла дышать только тем ничтожным количеством кислорода, который остался внутри скафандра.
«А если мы ошиблись, – мелькнула тревожная мысль, – если скафандр закрылся не герметически?»
Но раздумывать было некогда.
Условный стук во внутреннюю дверь… открылась наружная. В камере сразу образовался полный вакуум.
Гианэя стояла спокойно. Все в порядке!
Муратов заранее решил, как ему поступить. Хотя на Гермесе, благодаря почти отсутствию тяжести, карабкаться по скалам было нетрудно, все же это требовало какого-то расхода мускульной энергии и, следовательно, кислорода.
Он поднял Гианэю на руки и чуть ли не бегом устремился вверх, по крутому склону воронки. Путь был хорошо известен, и Муратов десятки раз уже проходил здесь.
Как отнеслась Гианэя к этому, неожиданному для нее, «насилию»? Муратов не почувствовал никакого сопротивления с ее стороны. Ему даже показалось, что она прижалась к его плечу, облегчая ему задачу.
На половине пути он передал свою ношу одному из своих спутников. Меньше чем в пять минут они добежали до корабля.
Выходная камера звездолета была уже открыта. Как только они оказались внутри и была убрана лестница, камера закрылась и быстро наполнилась воздухом. В виде исключения решили обойтись без обязательной процедуры «очищения». Риска почти не было, ведь Гермес был совершенно лишен даже намека на атмосферу. Единственное, что они могли занести с собой, – это пыль на ботинках скафандров. Но ее можно будет обезвредить внутри камеры, после наполнения ее воздухом.
Муратов подошел к Гианэе, чтобы помочь ей снять скафандр, но девушка отстранила его мягким движением руки и разделась сама.
Ее большие, странно приподнятые к переносице черные глаза пристально, с каким-то необычным выражением, взглянули в лицо Муратову. Казалось, Гианэя хотела что-то сказать или спросить.
Что означал этот пристальный взгляд?
Было ли это благодарностью или, наоборот, гневом, вызванным бесцеремонным обращением?
Как угадать выражение лица и значение взгляда у существа, хотя и во всем подобного человеку Земли, но глубоко, бесконечно глубоко чуждого?..

11

Шарэкс мчался среди полей. В желтом море хлебов, подобно островам, ровными цепочками чернели громадные, неуклюжие с виду вечелектры. Рассмотреть можно было только те, которые находились вдали. Близкие к полотну дороги мелькали туманными полосами.
Людей не было видно.
Экспресс останавливался редко. Кончалось поле, проносились мимо город или рабочий поселок, и снова – бесконечные желтые поля.
Украина!
Муратов все время смотрел в окно, но ничего не видел.
Словно кинокартина, на невидимом экране его памяти один за другим проходили кадры тех незабываемых дней…
…Что означал взгляд Гианэи, там, в выходной камере корабля?
Пришелица из другого мира подчеркнуто не позволяла никому даже прикоснуться к себе. А он, Муратов, неожиданно для нее, поднял ее на руки.
Но ведь она не противилась. Он хорошо помнил, что Гианэя прижалась к его плечу, быть может, для того, чтобы облегчить ем-у ношу, ничем не выразила протеста. Она не могла не понять, что он сделал это для нее, что им руководило чувство беспокойства за нее.
Нет, странный взгляд Гианэи не мог быть выражением гнева. Потом, на протяжении четырех суток пути к Земле, Гианэя несколько раз обращалась к Муратову, как раньше, на Гермесе, она обращалась к Легерье.
Если она сердилась, была оскорблена, то могла бы игнорировать Муратова, так же как игнорировала всех, кроме Легерье, на астероиде. Она могла обращаться в необходимых случаях к Гоглидзе, старшему инженеру – эскадрильи, который находился тут же, на флагманском звездолете.
Но Гианэя «не замечала» ни Гоглидзе, ни кого-либо другого из экипажа, она «признавала» одного только Муратова.
Непонятная, но несомненная последовательность!
Только старший!
На Гермесе – Легерье, на звездолете – Муратов! Остальные словно не существовали для Гианэи.
Странный, очень странный факт. И трудно было найти правдоподобное объяснение этому факту.
«Гордость и высокомерие», – говорил Легерье.
Нет, он не прав! Не может быть прав! Не вяжется, никак не вяжется высокомерная гордость с высокой цивилизацией, необходимой для осуществления межзвездного полета, который совершила Гианэя.
Она явилась к людям с космического корабля, прилетевшего из другой планетной системы, и кто мог сказать, в какой бездне пространства находилось солнце ее родины.
Этого корабля никто не видел, но было известно, что погибший звездолет был гигантом, далеко превосходившим по размерам земные. И он обладал свойствами, которыми не обладали еще корабли Земли.
На большой высоте должна была находиться техника родины Гианэи. А высокая техника неотделима от высокой организации общества разумных обитателей планеты, на которой она возникла.
Как же согласовать это с объяснением Легерье?
Но и опровергнуть его было нелегко. Своим поведением, если смотреть на него с земной точки зрения, Гианэя как будто подтверждала мнение французского астронома.
С земной точки зрения!
Муратов был убежден, что именно здесь и кроется ошибка. С точки зрения Гианэи, все это могло выглядеть совершенно иначе.
Интересно все же, как определяла Гианэя, кто из окружающих ее людей является старшим? Не только внешне, но и внутренне у людей Земли давно уже исчезло представление, что один человек может быть более значителен, чем другой. Ни в поведении, ни в отношениях друг к другу – ни в чем не проявлялось и не могло проявиться подчиненное положение. Все держали себя совершенно одинаково. Только по разговорам можно было определить роль каждого человека в данном случае. Но Гианэя не могла понимать земного языка.
Не могла даже в том случае, если действительно принадлежала к тем, кто направил к Земле спутников-разведчиков. Не могла и тогда, если ее сородичи тайно от людей посетили Землю и познакомились с существующими на ней языками. Персонал астрономической обсерватории Гермеса и члены экипажей вспомогательной эскадрильи говорили на новом языке, появившемся тридцать лет тому назад, и постепенно становившемся общеземным языком. Его Гианэя не могла знать. За последние полвека, и это можно было сказать вполне уверенно, никто не мог посетить Землю из другого мира незамеченным. Теперь существует «Служба космоса».
Муратов вспомнил прилет эскадрильи на Землю. Она опустилась там же, откуда взлетела, – на пиренейском ракетодроме. Вспомнил неисчислимые толпы встречающих. Не тысячи, не десятки тысяч – миллионы людей съехались сюда, чтобы встретить Гианэю. Появление на Земле первого представителя иного разума вылилось во всепланетный праздник.
На Муратова и его спутников эта грандиозная демонстрация произвела неизгладимое впечатление.
А на Гианэю?..
С первого своего появления – на пороге выходной камеры обсерватории – и вплоть до приземления флагманского звездолета на Земле Гианэя не высказывала никакого интереса к окружающему. Равнодушие, граничащее с апатией, сквозило в каждом движении, в каждом взгляде. За семь суток своего пребывания среди людей Земли она сделала только четыре активных жеста: оттолкнула руку Янсена, когда он хотел измерить температуру ее тела, отстранила помощь Муратова в камере звездолета, да еще два раза плавно повела рукой, точно хотела сказать: «Летим!».
К этому короткому списку можно было прибавить еще приветственный жест – поднятие открытой ладони к плечу.
И больше не было ничего!
Этим же жестом Гианэя ответила на приветствие 4 встречающих, выйдя из корабля под небо Земли.
Можно было предположить, основываясь на явной молодости Гианэи, что она ступила на почву другого мира впервые, впервые увидела иных людей и иную природу.
И ни малейшего признака волнения!
Это было неестественно.
После долгих сомнений, обсуждений, споров ученые решили не изолировать Гианэю от атмосферы Земли. Слишком много неудобств доставило бы гостье заключение в скафандр. Если она все же заболеет, ее вылечат. Не существовало уже микроба, против которого не было бы надежных средств. А сама Гнанэя, по-видимому, не боялась заражения.
И девушка другого мира явилась людям «во всем блеске красоты», как говорил Легерье, с ног до головы одетая в «золото», с тяжелой массой иссиня-черных волос, ничем не покрытых, с ясно видимым зеленым оттенком кожи.
Расставленные повсюду, на многие километры от ракетодрома, экраны показали ее всем встречающим.
Все знали, сколь необычно одета гостья из космоса. И все же появление такого более чем странного «космонавта» вызвало возглас изумления, прозвучавший подобно грому.
Муратов внимательно следил за Гианэей. В отсутствие Легерье он был единственным человеком, который мог хотя бы приблизительно, отчасти судить по выражению лица за ее чувствами.
Гианэя казалась спокойной и равнодушной, как всегда. На верхней ступени трапа она остановилась, медленно подняла руку к плечу и так же медленно опустила ее. Взгляд Гианэи был обращен прямо перед собой. На огромное кольцо встречающих она даже не посмотрела.
Потом ее глаза опустились.
Внизу ее ждали ученые, работники космической службы, несколько операторов телехроники и журналисты.
И вот тут, в это мгновение, Муратов заметил то, что впоследствии послужило темой длительной и бесплодной дискуссии, бесчисленных догадок и предположений.
По лицу Гианэи скользнула судорога, ее глаза расширились. Но только на мгновение. Она сразу же приняла обычный невозмутимый вид.
Но Муратов не ошибся. Объективы фотоаппаратов и телекамер запечатлели то же, что видел он.
И он готов был поклясться, что Гианэю что-то поразило, что она ждала чего-то другого.
Больше того! Он увидел и понял вдруг, что перед ним другая Гианэя, что весь ее облик, выражение лица резко изменились, что все семь суток Гианэя находилась в состоянии напряженного ожидания и что только сейчас это напряжение покинуло ее, что она успокоилась.
В этом нельзя было ошибиться!
То, что он и его товарищи принимали за обычное лицо Гианэи, было маской. Только теперь он увидел ее подлинное лицо.
И его глубоко взволновало спокойствие, разлившееся по лицу гостьи, сразу, как по волшебству, потерявшему неподвижность и жесткость черт.
Что же могло послужить причиной такой перемены? Радушная встреча? Но Гианэю с первого же момента приняли на Гермесе как друга.
«Опять загадка!» – подумал Муратов с невольным чувством раздражения – он органически не терпел загадок.
Генри Стоун подоцгел к Гианэе и протянул руку.
И снова загадка!
Гианэя не отступила, как раньше в таких случаях. Она подала председателю научного совета Института космонавтики свою руку с длинными, гибкими пальцами, на каждом из которых изумрудом блестел зеленый ноготь. Подала, но не ответила на пожатие.
Это никого не удивило. Рукопожатие не могло быть обычаем на всех мирах. На родине Гианэи его, очевидно, не знали.
Вслед за Стоуном к ней подошли две девушки. Муратов с удивлением узнал в одной из них свою младшую сестру. Но он сразу же понял, зачем она оказалась здесь. Марина была сотрудницей Института лингвистики; ее спутница, видимо, тоже была лингвисткой. Очевидно, было решено сразу же приставить к Гианэе подруг, которые могли бы изучать ее язык или попытаться научить гостью земному.
Марина подошла первой. Она подняла руки, чтобы обнять девушку другого мира.
Гианэя отстранилась.
«Опять! – подумал Муратов. – Опять Гианэя удостоила чести прикосновения к своей руке старшего из присутствующих. Правда, сейчас угадать было нетрудно».
Воспоминания Муратова прервала остановка экспресса. На этой станции ему нужно было выйти.
Но он снова вернулся к мыслям о прошлом вечером, лежа в постели.
Раз погрузившись в воспоминания, он испытывал настоятельную потребность вспомнить все до конца. Вернее, не вспомнить – он никогда не забывал событий тех дней, – а снова пережить все мысли, сомнения и чувства, которые возбудила Гианэя.
Через три дня они встретятся, через три дня он снова увидит загадочную пришелицу, снова близко соприкоснется с окружающей ее тайной, нисколько не прояснившейся за эти полтора года.
Теперь он мог говорить с ней. Правда, не более как о самых обыденных вещах. Но и это уже кое-что. Триста слов, бывших в его распоряжении, могут что-то дать, если их как следует использовать.
Муратов не сомневался, что Гианэя будет говорить с ним не так, как с другими. Быть может, более откровенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53