– Ты готов сойти с ума от такой безделицы? А если завтра эти изуверы сбросят на нас атомную бомбу и настанет конец света, ты снова станешь сходить с ума? Безумие становится нормой.
– Как живется твоей матери в безбожной России? – спросил я.
– Она о многом умалчивает. Письма проходят через цензуру. Послушай, – повернулся он к Ципе, – я пойду прилягу. А ты можешь излить свою страдающую душу любимому брату. – Сгорбившись, как старик, он зашаркал вверх по лестнице.
Я поцеловал сестру, извинившись, что не сделал этого сразу как вошел.
– Значит, не ладится у вас.
– Мы хотели ребенка, – ответила Ципа, – но не получилось. Во мне ничего не удерживается. Он говорит, что для меня дети – барабаны и колокольчики. Наверно, он прав. Невозможно иметь все, что захочешь. Трудно оставлять его одного, но я думаю, он сам здесь не задержится. Школе в Бридженде требуется учитель испанского. Валлийцам нравится испанский.
– Значит, вы оба здесь не задержитесь. Ну и что дальше, каждый будет жить сам по себе?
– Не знаю, ей-богу, не знаю. Но не думаю, что мы расстаемся навсегда. Надо как-то попытаться преодолеть прошлое, правда? Он очень много пережил, в том числе из-за меня. Я-то совсем не мучилась. Теперь снова возьму в руки палочки и начну отбивать ритм.
– Знаешь, я никогда не понимал разницы между барабанщиком и ударником.
– Барабанщик у них уже есть, Джек Этеридж нашел одного, очень хорошего – беженца-еврея из Дрездена по фамилии Апфельбаум. Его выгнали из Германии эти кретины, когда стали бороться за арийскую чистоту в музыке. Он занят только в классических вещах, а меня пригласят, если будут исполняться современные – «Жизнь героя» Рихарда Штрауса, например, или Бенджамин Бриттен, или еще что-нибудь, где в составе оркестра есть экзотические ударные. Кроме того, мне придется замещать Апфельбаума, когда он играет в другом оркестре. Теперь многие работают в нескольких местах сразу. Денег ведь платят немного.
– Небольшой приварок к семейному котлу?
– Можно и так сказать. Редж без конца твердит о самородке, который лежит в банке на имя его матери. Теперь на этом помешался. Каждое утро просматривает в газетах цены на золото и подсчитывает, сколько этот самородок стоит. Бубнит, что целое состояние без толку пропадает.
– Вот бедолага.
– Ты знаешь, я тоже так думаю. Бедный Редж.
В этот вечер я разливал напитки по кружкам и считал мелочь. Посетителей было немного. Тоскливо здесь живется, что и говорить. Старики медленно, стараясь продлить удовольствие, потягивали пиво. Те, что помоложе, играли в дартс. Тупые, без проблеска мысли в глазах лица. Расстреляй их из пулемета – никто не заметит потери. Тем не менее природа распоряжается по-своему: оберегает серость и уничтожает таланты, обрекая их на голод и мучительную смерть. Я часто думал о том, сколько ярких личностей погибло в Освенциме.
У стойки бара появилась молодая, состоятельная на вид и никому не известная пара, муж и жена, а может, и любовники, явно городские, – путешествуют, забрели случайно в деревенский трактир. Казалось, война их не коснулась. Очевидно, желая произвести впечатление на присутствующих, они заказали сухой мартини и очень удивились, когда выяснилось, что в этом захолустье знают рецепт. Заказ повторили, но Реджу пришлось сказать, что, к сожалению, закончился джин.
– Немудрено, только у носатых его теперь и найдешь, – сказал благоухающий дорогим одеколоном упитанный мужчина, обращаясь к своей бледной и тонкой, как тростинка, спутнице.
– Вы имеете в виду евреев? – вежливо спросил Редж, глядя на его красноватый мясистый нос. – Что ж, здесь три еврея, и от них вы не только мартини, но и ничего прочего не дождетесь. И если через три секунды вы, любезные господа, отсюда не уберетесь, придется мне расплющить ваши нежные арийские носы. А ну, выметайтесь отсюда, подонки.
Завсегдатаи трактира оживились, услышав голос хозяина, но я не заметил одобрения в их взглядах. Так он всех клиентов распугает, а клиент, как известно, всегда прав. После закрытия, когда мы мыли посуду, я спросил:
– Так, значит, три еврея?
– Это я из солидарности, – ответил Редж. – Я, как ни странно, иногда чувствую себя евреем, хоть и не обрезанный, и бармицвы у меня не было. Кто такие евреи? Народ, который согнали, как валлийцев, с родной земли, да еще и разбросали по всему свету. Страдающий, угнетенный народ.
– Скоро у евреев снова будет своя родина, – ответил я, – но я туда не стремлюсь. Я вообще не причисляю себя к какой-либо расе или нации. – Тут я припомнил газетную статью. – Слушай, это действительно был ты? На фотографии в газете, когда короновали липового принца Уэльского?
– Да, мы с матерью привезли напитки и закуски для публики. Пиво в бутылках, хоть это теперь незаконно, да кто здесь на законы смотрит. Были сандвичи с рыбой, миссис Эванс пирожков напекла. Липа, говоришь, но ведь еврейское государство ты липой не считаешь. Если эти двое подонков, которых я выгнал, англичане, я готов вымести отсюда всех англичан.
– Ты это серьезно? А в партию ты часом не вступил?
– В какую еще партию? – удивился Редж. – На, полюбуйся. – Он протянул мне номер «Вестерн мейл» с воззванием в четверть страницы, украшенным ощерившимся драконом:
«Кимру – наша родина. Славный край Кимру, а не Уэльс, что на языке саксов значит «земля чужаков». Все на борьбу за свободу Кимру, за нашу собственную власть! Не подчиняйтесь английским законам, не платите англичанам налоги. Бастуйте против захватчиков. Боритесь за права Кимру».
И подпись: «Артур, принц Кимру».
– Господи! Обхохочешься, – сказал я.
– Что ж, – задумчиво ответил Редж, вытирая стаканы, – я думаю, заявления малых наций о своих правах, будь то валлийцы, баски или каталонцы, всегда кажутся смешными великим державам. Но все это безнадежно. Им никогда не победить. Единственное, что мне нравится в валлийском, пардон, кимрском национализме, так это то, что англичане получили неожиданный пинок под зад. Ненавижу этих самодовольных палачей.
– Не можешь простить им Ялту?
– И это тоже.
– При чем здесь простые люди? Они же не виноваты. Если валлийские националисты станут жечь английские рыбные лавки – я читал в «Дейли миррор», – такими методами им ничего не добиться. Настоящий враг – правительство. А если Уэльс и добьется местного самоуправления, что невероятно, то в вашем правительстве появятся такие же морды, что и в Вестминстере.
– Но все-таки кимрские морды.
– Значит, ты на их стороне?
– Я на своей стороне. – Он никак не мог оттереть губную помаду с одного из стаканов, яростно плюнул в него и снова вымыл. – Знаешь, мне хочется действовать.
Я понял, что он по-прежнему думает о мести.
– Однажды ты уже совершил убийство.
– Да, это оказалось на удивление просто.
– Но толку-то от этого никакого.
– Не скажи! Кстати, помнишь, ради кого я это сделал? – Он кивнул головой в сторону комнаты, куда ушла спать Ципа.
Я провел у них не больше недели. Спал на бывшей кровати Беатрикс и, вдыхая сохранившийся запах ее тела, мучился воспоминаниями. Сестру свою я почти не видел. Она уехала в Кардифф на репетицию нового оркестра – шла подготовка к первому концерту в городской ратуше. Если верить ее словам, ночевала она у одной из скрипачек, снимавшей квартиру рядом с центральным парком. Оркестр уже дал несколько концертов классической музыки, их даже транслировали по радио, но играли в основном те произведения Моцарта, Бетховена и Брамса, где не было партий металлофона и челесты. Поэтому Хоровое общество Гламоргана планировало пополнить репертуар кантатами «К неведомым берегам» Воана-Уильямса и «Благие сирены» Парри, поскольку музыка без пения у валлийцев не пользуется успехом. Этот оркестр, созданный на юго-западе Британии и состоявший из беженцев с континента, вполне мог бы называться новым европейским интернационалом. Для них логичнее было бы исполнять «Хари Яноша» Кодаи (там как раз большая партия ударных), а не «Валлийскую рапсодию» сэра Эдварда Германа.
Общество Реджа меня тяготило. За постой я расплачивался тем, что помогал ему разливать пиво и готовить толстенные сандвичи с консервированным мясом или рыбой. Утром я бродил по полям и проселкам, любуясь пышной листвой платанов, но как только в голове возникал вопрос «К чему все это?» – меня начинало тошнить, как Рокантена. Как-то я пришел на Артуровы развалины, когда там толпились щелкавшие фотокамерами американские туристы, желая запечатлеться на фоне каменных ножен. Британию они воспринимали как неизбежный перевалочный пункт: дождливая погода, жизнь по карточкам, – все стремились в Париж. Вдруг откуда ни возьмись среди скучающих американцев появился живчик-валлиец.
– Я обращаюсь к вам от имени свободной страны Кимру которую вы привыкли называть Уэльс! – прокричал он. – Я прошу вас, американцев, помочь нам в справедливой борьбе за освобождение. Вы тоже боролись и победили англичан в Войне за независимость. – Он говорил с сильным валлийским акцентом, а слово «независимость» произнес, делая ударение на каждом слоге, прозвучало оно как-то фальшиво. – Мы ждем от вас денежной помощи, но не менее важно, чтобы вы рассказали о нас на родине сынов свободы, ну и дочерей, конечно. Всякое, даже самое скромное, пожертвование будет принято с великой благодарностью, diolch yn fawr. Еще мы хотим, чтоб вы знали: название вашей страны имеет валлийское происхождение, Америка происходит от ар Meuric, то есть сын Мориса, и не кто иной, как Ричард Америк, снарядил экспедицию Джона Кабота во время его второго плавания в Новый Свет в тысяча четыреста девяносто восьмом году.
Для меня, как и для американцев, это стало открытием. У туристов челюсти отвисли: «Надо же, никогда об этом не слыхивали», но вопросов оратору никто не задавал. Многие полезли в бумажники, чтобы помочь борцу за самоопределение фунтами, которые он с удовольствием принимал. Я поддержал его двумя полукронами и спросил, откуда он почерпнул такие исторические сведения. «Придет время – узнаете», – ответил заговорщик. Вначале я не думал, что он имеет отношение к «Сынам Артура», – решил, что пройдоха нашел легкий способ поживиться. Да и кто сейчас принимает всерьез националистическую болтовню? Но вечером я убедился, что есть люди, настроенные очень серьезно. Редж уже запер бар, и мы собирались мыть стаканы, когда раздался громкий стук в дверь и пьяные крики.
– Господи, опять они, – сказал Редж и пошел открывать.
Как выяснилось, это были двое его бывших однополчан по Гибралтару, а с ними тот самый живчик, которого я видел утром. Он уже успел изрядно набраться и во всю глотку орал: «Присягайте своему законному принцу! К черчу саксонские законы о лицензии!»
– Здесь посторонние, – сказал он, покосившись на меня, – а ну-ка, дружок, выйди: на этой территории имеют право находиться только законные представители, сыновья этой земли, а ты, сразу видать, не кимр.
Подбадривая себя воинственным кличем, он по-хозяйски прошел за стойку и трясущейся рукой налил в кружку пинту валлийского эля. Его товарищи наблюдали за ним трезвыми глазами.
– Это мой шурин, – объяснил ему Редж, – а бар принадлежит мне. Если вы хотите заказать что-нибудь, пожалуйста. Допивайте свое пиво, высочество сраное, и выкладывайте английские денежки. И еще сделай одолжение, канай отсюда.
Лысый приятель Реджа, присевший у щита для дартса, сказал:
– Мы едем в Тредегар и хотели навестить тебя по-дружески. Мы не в обиде, что ты никогда не стесняешься в выражениях. У нас к тебе дело. Только тебе это под силу, и мы снова хотим тебя об этом попросить.
– Опять вы за свое, – сказал Редж и, повернувшись ко мне, сказал: – Иди-ка ты спать. Как изволили выразиться их доморощенное высочество, это наше валлийское дело.
– Ты язык-то попридержи, – тихо пригрозил принц Кимру и, подняв свою кружку, прокричал: – Смерть чужакам! Да здравствует знамя нашей славной родины! – Он жадно припал к кружке, расплескивая ее содержимое.
Я ушел наверх в спальню и оттуда слышал неразборчивую речь и звон битой посуды. Типичный валлийский бред.
Утром мы молча пили чай с гренками, пока я не решился спросить, как понимать вчерашнюю сцену. Редж подтвердил мое мнение о том, что все это – валлийский бред, и, помолчав, сказал:
– Один. Опять один. Придется нанять малышку Меган.
– Что еще за малышка? Только не говори, что это валлийская девушка, это и так ясно.
– Девчонка из деревни. Присматривает за своей больной теткой. Много я ей платить не могу, да и нужна она только по вечерам.
– Ваш валлийский принц совсем мне не понравился, – заметил я.
– Я ведь сказал уже, ерунда все это. Марионетка. Таких, как он, пруд пруди. Как только из него вытянут все денежки, его превратят в великомученика: устроят покушение, чтоб свалить на англичан, или что-нибудь вроде того. Братья, помните о нашем убиенном принце и требуйте справедливого международного суда над грязными английскими политиканами. Он и не подозревает о том, какая роль ему уготована. Допивай поскорее чай, к автобусу не успеешь.
Итак, я вернулся в Манчестер и снова принялся искать работу. В конце концов я нашел место преподавателя физкультуры в одном из недавно открытых колледжей, студентами которого в основном были демобилизованные, решившие получить профессию учителя. Кроме того, мне позволили читать факультативный курс истории западной философии. Я не был уверен, что Аристотель пригодится будущим учителям начальной школы, но на собеседовании я пытался убедить директора и двух инспекторов училищ Его Величества в том, что в нашем стремительно меняющемся мире философия может оказаться подспорьем как для детей, так и для учителей. Им не нравилось, что у меня пет опыта работы в гражданском учреждении. Только из уважения к моему диплому мне позволили в свободное от занятий физкультурой время надевать мантию магистра, но при условии, что я пожертвую пять фунтов в виде вступительного взноса в Союз учителей.
Поселился я в крошечной квартирке рядом со студенческим общежитием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51