https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny_s_tumboy/Akvaton/
То, что для нас нужда военной поры, для них – изобилие. Советский рай конкуренции не выдержал.
Сержант Кросс, худой и вялый парень, грустно покачал головой и произнес:
– А вот нам дома про Россию другое рассказывали. Мой отец ездил в Москву с профсоюзной делегацией и говорил потом, что там все чудесно. Через край ничего не переливается, кроме пропаганды, зато все делится поровну. А это и есть великий идеал, за который мы все горой. Отец мой так всегда и говорил, пока его грузовик не переехал.
– Не стоит себя дурачить, – сказал Редж. – В этой войне нет правых. Защищаем плохих от худших, как сказал бы поэт.
Его подчиненные смущенно уставились в пустые тарелки: не нравилось им слушать о поэтах, тем более от командира.
– За работу, – сказал Редж, вставая из-за стола, на что младший сержант проворчал себе под нос:
– Какая же это, к чертям, работа?
Утро выдалось хмурое, и большинство лагерников сидели по баракам, не удосужившись даже вымыть миски после утренней каши. Лодыри и есть лодыри. Редж, одетый в офицерский плащ, поднял воротник, чтоб прикрыть шею, и заглянул в несколько бараков. Двое русских особенно выделялись своими почти театральными лохмотьями, несколько мужчин стонали с похмелья, другие дулись в карты. Он пересек грязный двор и прошел на бывший склад боеприпасов, где разместили двух женщин и пятерых детей. От восьмисот мужчин их отделял забор из колючей проволоки и вооруженный патруль. На посту в это утро был рядовой Доуз, угрюмый молодой человек, в шлеме домашней вязки и украденных у кого-то мотоциклетных крагах.
– Сами видите, сэр, холод собачий, – пожаловался он лейтенанту и доложил, что рано утром отогнал штыком одного русского, пытавшегося проникнуть к женщинам.
Вера и Евгения, Редж не запомнил их отчества и фамилии, топили печку обломками стула. Дети, которым велели звать его «дядя», подбежали, требуя шоколад. Он дал им пачку мятной жевательной резинки, подарок американцев. Вера и Евгения, рыхлые некрасивые женщины, были одеты в армейские юбки и ворованные джемперы. Двое из троих детей были родные, прижитые от поляков, как и они работавших на «Тодт». О происхождении неродного никто понятия не имел. Женщины хотели остаться в Англии и в который уже раз просили Реджа сказать, когда же им дадут на это разрешение. «Скоро», – безнадежным голосом ответил он. После этого короткого визита он пересек плац, на котором больше не устраивали военных проверок, и направился в сторону единственной трубы, дымившей над административным зданием. Около сорока грязных небритых обитателей лагеря ждали у дверей снаружи. Сержант Скаммелл и капрал Крэнкшоу тщетно пытались выстроить их в очередь, но те будто о дисциплине слыхом не слыхивали. Домой, к коммунистам, бы их поскорей, живо бы вспомнили, как себя вести.
Подполковник Секкер никак не мог вникнуть в суть жалобы одноглазого, дурно пахнущего пропойцы по фамилии Хмельков, который клялся, что служил майором танковых войск, и требовал привилегий, соответствующих его званию. Капитан Марри, адъютант подполковника, по-русски понимал еще меньше своего начальника. Увидев входившего Реджа, он с облегчением вздохнул, но не преминул заметить:
– Опять опаздываете, сержант.
– Проводил осмотр бараков, сэр. Меня задержал вопросами женский контингент.
– Да-да, конечно, женский контингент, – иронично повторил подполковник Секкер. – Мы всё понимаем, правда, Марри? – У подполковника были совершенно невинные голубые глаза, хотя в его послужном списке значился выговор за нецелевое использование казенных средств.
– Выясните-ка, чего хочет этот, э-э, товарищ, – велел подполковник, почерпнувший свои скромные познания в русском на двухнедельных ускоренных языковых курсах.
Редж внимательно выслушал Хмелькова, потом долго говорил с ним по-русски и наконец доложил по-английски:
– Он ничем не может подтвердить свое офицерское звание, поэтому я предлагаю дать ему задание, прежде чем давать привилегии. Пусть организует из этой толпы у дверей команду уборщиков.
– Отлично, лейтенант. Так ему и скажите.
– Уже сказал, сэр.
Самозваный майор Хмельков вышел, ругаясь и потрясая кулаками.
– Проваливай к чертовой матери, – по-английски бросил ему вслед Редж и обратился к подполковнику: – Я хотел бы знать, сэр, что вы имели в виду, иронизируя по поводу женского контингента?
– Не забывайтесь, сержант. Вы не столь уж незаменимы, хотя сами, вероятно, придерживаетесь другого мнения. Вас проинструктировали о допустимых границах общения с перемещенными лицами? Боюсь, вы нарушаете эти границы. Но сейчас мы это обсуждать не будем, верно, Марри?
Адъютант Марри, страдавший нервным тиком после контузии, стоял позади стула своего начальника. Раньше он служил в шотландской гвардии. Он взглянул на Реджа и, моргнув, поддакнул:
– Так точно, сэр. – После чего снова дернул глазом и, глядя в грязное окно, выходившее на плац, добавил: – Рановато они сегодня заявились.
Надев фуражку и зажав под мышкой стек, он пошел к выходу. Редж – за ним. Во дворе три русских офицера и человек в штатском вылезали из джипа. Облик штатского привлек к себе внимание Реджа. В нем сквозило что-то знакомое, даже родное такие же глаза, как у матери, и изуродованный большой палец. Беатрикс предупреждала об этой возможной встрече. Юрий Петрович Шульгин, определил Редж, заметив изуродованный большой палец, и решил не афишировать родство. В присутствии трех угрюмых офицеров это выглядело бы неуместно. Один из лагерников, отбившийся от команды уборщиков, которая в это самое время тузила самозваного майора, уставившись на приехавших, ахнул:
– Матерь Божья, никак, царь вернулся!
Виной тому оказались новые погоны, которые Сталин ввел совсем недавно. Гостей провели к подполковнику Секкеру. Он встал, приветствуя их по-русски, и протянул руку для пожатия, но этот жест остался без ответа. Полковника Боголеева, майора Лимонова и лейтенанта Шаргородского, членов советской военной миссии в Лондоне, сопровождал переводчик – сотрудник советского посольства Шульгин. Полковник Боголеев потребовал выстроить весь лагерь на плацу. Ясно, что на это нужно время, но ему необходим поименный список, и он должен осмотреть жилые бараки, кухню, отхожие места и информационный уголок.
То, что говорил подполковник Секкер, переводил Редж:
– У вас нет полномочий инспектировать лагерь. Мы могли бы позволить это в порядке жеста доброй воли, но мой подполковник просит разъяснить вам, что это – военное учреждение британской стороны, которое управляется британской военной администрацией. Поскольку советские власти отвергли предложение о формировании на британской территории советских войсковых подразделений из советских граждан по примеру французов, поляков и чехов, с выдачей им вооружения, советские власти несут ответственность за своих граждан только по окончании процесса репатриации.
Полковник Боголеев, ростом ниже Реджа, но намного шире в плечах, хмуро ткнул пальцем в нашивки на его правом рукаве и потребовал объяснить, что значат эти имперские символы.
– Я полагаю, что офицеру союзной армии следует разбираться в знаках различия соратников по борьбе с германским фашизмом, – вызывающе заявил Редж.
– Я не понял, что вы ему сказали, но мне кажется, вы зарываетесь, – забеспокоился подполковник Секкер.
– Он требует поименный список наших подопечных, – ответил Редж.
Сержант Кларк, с карандашом за ухом, принес отпечатанный на двух языках список. Щеголеватый лейтенант Шаргородский с аккуратно подстриженными усиками, похожий на офицера царской армии времен Первой мировой, внимательно изучил все четыре страницы.
– Список поступивших в лагерь включает женщин и детей, однако около ста пятидесяти человек здесь уже не находятся. Мы не можем считать их дезертирами, так как они не имели статуса военнопленных и не числились в регулярных войсках. У нас свободная страна, и лица, находящиеся здесь, могут свободно покидать территорию лагеря. Их перемещения контролируются только Министерством внутренних дел.
После такого разъяснения полковник Боголеев вскипел, а Юрий Петрович Шульгин, говоривший по-английски грамотно, но с сильным акцентом, сообщил подполковнику Секкеру, что полковник Боголеев крайне не удовлетворен позицией британцев. Напрасно дипломат пытался сгладить ярость полковника. Брызгая слюной, Боголеев перекричал его:
– Вранье! Это самые что ни на есть дезертиры, которых всех до одного переловят и привлекут к ответственности.
– Мы знаем, СМЕРШ уже работает и на нашей земле, – спокойно сказал Редж.
Полковник Боголеев готов был удушить Реджа и несколько раз ткнул его толстым пальцем в живот. Редж сказал, чтобы тот прекратил тыкать ему в живот, иначе, несмотря на звание, получит в ухо. Пытаясь разрядить обстановку, подполковник Секкер приказал рядовому Уаттсу, совмещавшему должность писаря и горниста, протрубить общий сбор и построить лагерников на плацу. Уаттс озабоченно заметил, что люди сбегутся, решив, что их зовут на кормежку, – они на любой сигнал горна выходят с мисками и ложками. Тогда подполковник велел оповестить каждый барак отдельно, предупредив, чтоб посуду с собой не брали, и построить лагерников на плацу, потому что к ним хотят обратиться представители высшего командования русских.
Прежде чем обратиться к народу, представители советской военной миссии пожелали осмотреть информационный уголок. В плен к немцам, объяснили они, попали политкомиссары, не поддавшиеся нацистской пропаганде. По мнению советских властей, их можно использовать в подобных лагерях для политпросвещения в духе марксизма и для информирования о положении на фронтах, в первую очередь, разумеется, на восточном, потому что на западном фронте и на Тихом океане ничего серьезного не происходит, капиталисты играют в войну. Редж сообщил, что вынужден огорчить гостей: единственный полит-комиссар, попавший в их лагерь, Павел Андреевич Викторов, по достоинству оценил преимущества демократии и сейчас проживает у одной ирландки в Бангэйе. На сей раз не выдержал майор Лимонов. Несмотря на тщедушную комплекцию, он взорвался как вулкан и долго продолжал бушевать в комнате, порядок в которой поддерживали двое оборванных лагерников, судя по всему, истинно верующих православных русских. Их усилиями информационный уголок был превращен в часовню: алтарем служил стол, накрытый одеялом и уставленный изготовленными в лагере иконами. Посередине красовалось аляповатое изображение Богоматери с Младенцем, нарисованное цветными карандашами на бурой бумаге и украшенное бумажными цветами. Редж с особой гордостью рассказал о набожности многих обитателей лагеря. Из Лоустофта регулярно приезжает русский священник, а местный викарий оказывает ему всяческое содействие, позволяя проводить православные службы в англиканской церкви. В такие дни там собирается почти весь лагерь. Для грамотных викарий даже помог собрать небольшую русскую библиотеку. Майор Лимонов мрачно покосился на дореволюционные издания Толстого, Достоевского, Гоголя, Чехова и в ярости отшвырнул сочинения эмигрантских авторов Дубенкова и Бадина.
– Эти книги нужно сжечь, – сказал он.
– Тот, кто сжигает книги, – ответил Редж, – вскоре начнет сжигать людей. Эти книги нам дороги еще и потому, что это подарок нашего викария.
Майор Лимонов, опустив глаза, принялся сдирать со стены плакаты британского Министерства информации, демонстрировавшие красоты сельской Англии.
Едва сдерживая негодование, советские представители отправились осматривать кухню, где в это время повар-капрал с двумя русскими помощниками варил британское подобие русского борща. Редж сообщил, что борщ – любимое блюдо обитателей лагеря: они готовы есть его дважды в день. К счастью, со свеклой перебоев нет, ее в изобилии выращивают в Суффолке.
Послышался горн, и спустя минуту гости увидели своих оборванных соотечественников, которые, гремя мисками, штурмовали столовую. Потребовались немалые усилия, чтобы вытолкать их обратно и построить на плацу. Некоторые, заметив трех разъяренных офицеров Красной Армии, попытались ретироваться. Как назло, начался дождь. Сквозь туманную морось полковник Боголеев втолковывал построенным в грубое каре голодным скептикам, что главнокомандующий Сталин не забыл про своих товарищей по оружию и сейчас предпринимаются все усилия для их скорейшего возвращения на родину. Этому препятствуют интриги английских капиталистов, забастовки докеров и буржуазная привычка к хроническому безделью, приводящие к задержке морских транспортов. Находясь вне поля зрения полковника, Редж пытался дать понять людям, что все это лживая пропаганда. Обеспокоенные лагерники оценили его усилия и принялись тяжело вздыхать, а некоторые даже решились на грубый хохот. В конце концов те, кто побойчее, стали выкрикивать: конечно, главнокомандующий нас не забыл, ждет не дождется, как бы до нас добраться, накося выкуси, товарищ Сталин, маршал хренов, пусть уж лучше свободная Англия о нас позаботится.
– Не позаботится, – сказал Реджу чуть позже Юрий Петрович Шульгин. – Ваши господа Черчилль и Иден уж не знают, как услужить Сталину, чтоб избавиться от этой обузы. Грядет новый мировой порядок.
С Реджем он говорил по-русски. Времени было достаточно, чтобы внимательно рассмотреть этого довольно симпатичного плотного телосложения седеющего блондина с короткой стрижкой, коротковатой шеей, тяжелым мужественным подбородком и широко расставленными, как у матери Реджа, голубыми глазами. Они стояли под утихающим дождем, пока в столовой представители советской военной миссии наблюдали, как выдавались карманные деньги: по кроне на человека в неделю, обычно двумя монетами по полкроны. Получить пособие в шиллингах или флоринах считалось счастливой приметой, особенно если попадалась монета в восемь шиллингов, которая для многих обладала мистической притягательностью, наверно, потому, что никак не вписывалась в советскую десятичную систему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Сержант Кросс, худой и вялый парень, грустно покачал головой и произнес:
– А вот нам дома про Россию другое рассказывали. Мой отец ездил в Москву с профсоюзной делегацией и говорил потом, что там все чудесно. Через край ничего не переливается, кроме пропаганды, зато все делится поровну. А это и есть великий идеал, за который мы все горой. Отец мой так всегда и говорил, пока его грузовик не переехал.
– Не стоит себя дурачить, – сказал Редж. – В этой войне нет правых. Защищаем плохих от худших, как сказал бы поэт.
Его подчиненные смущенно уставились в пустые тарелки: не нравилось им слушать о поэтах, тем более от командира.
– За работу, – сказал Редж, вставая из-за стола, на что младший сержант проворчал себе под нос:
– Какая же это, к чертям, работа?
Утро выдалось хмурое, и большинство лагерников сидели по баракам, не удосужившись даже вымыть миски после утренней каши. Лодыри и есть лодыри. Редж, одетый в офицерский плащ, поднял воротник, чтоб прикрыть шею, и заглянул в несколько бараков. Двое русских особенно выделялись своими почти театральными лохмотьями, несколько мужчин стонали с похмелья, другие дулись в карты. Он пересек грязный двор и прошел на бывший склад боеприпасов, где разместили двух женщин и пятерых детей. От восьмисот мужчин их отделял забор из колючей проволоки и вооруженный патруль. На посту в это утро был рядовой Доуз, угрюмый молодой человек, в шлеме домашней вязки и украденных у кого-то мотоциклетных крагах.
– Сами видите, сэр, холод собачий, – пожаловался он лейтенанту и доложил, что рано утром отогнал штыком одного русского, пытавшегося проникнуть к женщинам.
Вера и Евгения, Редж не запомнил их отчества и фамилии, топили печку обломками стула. Дети, которым велели звать его «дядя», подбежали, требуя шоколад. Он дал им пачку мятной жевательной резинки, подарок американцев. Вера и Евгения, рыхлые некрасивые женщины, были одеты в армейские юбки и ворованные джемперы. Двое из троих детей были родные, прижитые от поляков, как и они работавших на «Тодт». О происхождении неродного никто понятия не имел. Женщины хотели остаться в Англии и в который уже раз просили Реджа сказать, когда же им дадут на это разрешение. «Скоро», – безнадежным голосом ответил он. После этого короткого визита он пересек плац, на котором больше не устраивали военных проверок, и направился в сторону единственной трубы, дымившей над административным зданием. Около сорока грязных небритых обитателей лагеря ждали у дверей снаружи. Сержант Скаммелл и капрал Крэнкшоу тщетно пытались выстроить их в очередь, но те будто о дисциплине слыхом не слыхивали. Домой, к коммунистам, бы их поскорей, живо бы вспомнили, как себя вести.
Подполковник Секкер никак не мог вникнуть в суть жалобы одноглазого, дурно пахнущего пропойцы по фамилии Хмельков, который клялся, что служил майором танковых войск, и требовал привилегий, соответствующих его званию. Капитан Марри, адъютант подполковника, по-русски понимал еще меньше своего начальника. Увидев входившего Реджа, он с облегчением вздохнул, но не преминул заметить:
– Опять опаздываете, сержант.
– Проводил осмотр бараков, сэр. Меня задержал вопросами женский контингент.
– Да-да, конечно, женский контингент, – иронично повторил подполковник Секкер. – Мы всё понимаем, правда, Марри? – У подполковника были совершенно невинные голубые глаза, хотя в его послужном списке значился выговор за нецелевое использование казенных средств.
– Выясните-ка, чего хочет этот, э-э, товарищ, – велел подполковник, почерпнувший свои скромные познания в русском на двухнедельных ускоренных языковых курсах.
Редж внимательно выслушал Хмелькова, потом долго говорил с ним по-русски и наконец доложил по-английски:
– Он ничем не может подтвердить свое офицерское звание, поэтому я предлагаю дать ему задание, прежде чем давать привилегии. Пусть организует из этой толпы у дверей команду уборщиков.
– Отлично, лейтенант. Так ему и скажите.
– Уже сказал, сэр.
Самозваный майор Хмельков вышел, ругаясь и потрясая кулаками.
– Проваливай к чертовой матери, – по-английски бросил ему вслед Редж и обратился к подполковнику: – Я хотел бы знать, сэр, что вы имели в виду, иронизируя по поводу женского контингента?
– Не забывайтесь, сержант. Вы не столь уж незаменимы, хотя сами, вероятно, придерживаетесь другого мнения. Вас проинструктировали о допустимых границах общения с перемещенными лицами? Боюсь, вы нарушаете эти границы. Но сейчас мы это обсуждать не будем, верно, Марри?
Адъютант Марри, страдавший нервным тиком после контузии, стоял позади стула своего начальника. Раньше он служил в шотландской гвардии. Он взглянул на Реджа и, моргнув, поддакнул:
– Так точно, сэр. – После чего снова дернул глазом и, глядя в грязное окно, выходившее на плац, добавил: – Рановато они сегодня заявились.
Надев фуражку и зажав под мышкой стек, он пошел к выходу. Редж – за ним. Во дворе три русских офицера и человек в штатском вылезали из джипа. Облик штатского привлек к себе внимание Реджа. В нем сквозило что-то знакомое, даже родное такие же глаза, как у матери, и изуродованный большой палец. Беатрикс предупреждала об этой возможной встрече. Юрий Петрович Шульгин, определил Редж, заметив изуродованный большой палец, и решил не афишировать родство. В присутствии трех угрюмых офицеров это выглядело бы неуместно. Один из лагерников, отбившийся от команды уборщиков, которая в это самое время тузила самозваного майора, уставившись на приехавших, ахнул:
– Матерь Божья, никак, царь вернулся!
Виной тому оказались новые погоны, которые Сталин ввел совсем недавно. Гостей провели к подполковнику Секкеру. Он встал, приветствуя их по-русски, и протянул руку для пожатия, но этот жест остался без ответа. Полковника Боголеева, майора Лимонова и лейтенанта Шаргородского, членов советской военной миссии в Лондоне, сопровождал переводчик – сотрудник советского посольства Шульгин. Полковник Боголеев потребовал выстроить весь лагерь на плацу. Ясно, что на это нужно время, но ему необходим поименный список, и он должен осмотреть жилые бараки, кухню, отхожие места и информационный уголок.
То, что говорил подполковник Секкер, переводил Редж:
– У вас нет полномочий инспектировать лагерь. Мы могли бы позволить это в порядке жеста доброй воли, но мой подполковник просит разъяснить вам, что это – военное учреждение британской стороны, которое управляется британской военной администрацией. Поскольку советские власти отвергли предложение о формировании на британской территории советских войсковых подразделений из советских граждан по примеру французов, поляков и чехов, с выдачей им вооружения, советские власти несут ответственность за своих граждан только по окончании процесса репатриации.
Полковник Боголеев, ростом ниже Реджа, но намного шире в плечах, хмуро ткнул пальцем в нашивки на его правом рукаве и потребовал объяснить, что значат эти имперские символы.
– Я полагаю, что офицеру союзной армии следует разбираться в знаках различия соратников по борьбе с германским фашизмом, – вызывающе заявил Редж.
– Я не понял, что вы ему сказали, но мне кажется, вы зарываетесь, – забеспокоился подполковник Секкер.
– Он требует поименный список наших подопечных, – ответил Редж.
Сержант Кларк, с карандашом за ухом, принес отпечатанный на двух языках список. Щеголеватый лейтенант Шаргородский с аккуратно подстриженными усиками, похожий на офицера царской армии времен Первой мировой, внимательно изучил все четыре страницы.
– Список поступивших в лагерь включает женщин и детей, однако около ста пятидесяти человек здесь уже не находятся. Мы не можем считать их дезертирами, так как они не имели статуса военнопленных и не числились в регулярных войсках. У нас свободная страна, и лица, находящиеся здесь, могут свободно покидать территорию лагеря. Их перемещения контролируются только Министерством внутренних дел.
После такого разъяснения полковник Боголеев вскипел, а Юрий Петрович Шульгин, говоривший по-английски грамотно, но с сильным акцентом, сообщил подполковнику Секкеру, что полковник Боголеев крайне не удовлетворен позицией британцев. Напрасно дипломат пытался сгладить ярость полковника. Брызгая слюной, Боголеев перекричал его:
– Вранье! Это самые что ни на есть дезертиры, которых всех до одного переловят и привлекут к ответственности.
– Мы знаем, СМЕРШ уже работает и на нашей земле, – спокойно сказал Редж.
Полковник Боголеев готов был удушить Реджа и несколько раз ткнул его толстым пальцем в живот. Редж сказал, чтобы тот прекратил тыкать ему в живот, иначе, несмотря на звание, получит в ухо. Пытаясь разрядить обстановку, подполковник Секкер приказал рядовому Уаттсу, совмещавшему должность писаря и горниста, протрубить общий сбор и построить лагерников на плацу. Уаттс озабоченно заметил, что люди сбегутся, решив, что их зовут на кормежку, – они на любой сигнал горна выходят с мисками и ложками. Тогда подполковник велел оповестить каждый барак отдельно, предупредив, чтоб посуду с собой не брали, и построить лагерников на плацу, потому что к ним хотят обратиться представители высшего командования русских.
Прежде чем обратиться к народу, представители советской военной миссии пожелали осмотреть информационный уголок. В плен к немцам, объяснили они, попали политкомиссары, не поддавшиеся нацистской пропаганде. По мнению советских властей, их можно использовать в подобных лагерях для политпросвещения в духе марксизма и для информирования о положении на фронтах, в первую очередь, разумеется, на восточном, потому что на западном фронте и на Тихом океане ничего серьезного не происходит, капиталисты играют в войну. Редж сообщил, что вынужден огорчить гостей: единственный полит-комиссар, попавший в их лагерь, Павел Андреевич Викторов, по достоинству оценил преимущества демократии и сейчас проживает у одной ирландки в Бангэйе. На сей раз не выдержал майор Лимонов. Несмотря на тщедушную комплекцию, он взорвался как вулкан и долго продолжал бушевать в комнате, порядок в которой поддерживали двое оборванных лагерников, судя по всему, истинно верующих православных русских. Их усилиями информационный уголок был превращен в часовню: алтарем служил стол, накрытый одеялом и уставленный изготовленными в лагере иконами. Посередине красовалось аляповатое изображение Богоматери с Младенцем, нарисованное цветными карандашами на бурой бумаге и украшенное бумажными цветами. Редж с особой гордостью рассказал о набожности многих обитателей лагеря. Из Лоустофта регулярно приезжает русский священник, а местный викарий оказывает ему всяческое содействие, позволяя проводить православные службы в англиканской церкви. В такие дни там собирается почти весь лагерь. Для грамотных викарий даже помог собрать небольшую русскую библиотеку. Майор Лимонов мрачно покосился на дореволюционные издания Толстого, Достоевского, Гоголя, Чехова и в ярости отшвырнул сочинения эмигрантских авторов Дубенкова и Бадина.
– Эти книги нужно сжечь, – сказал он.
– Тот, кто сжигает книги, – ответил Редж, – вскоре начнет сжигать людей. Эти книги нам дороги еще и потому, что это подарок нашего викария.
Майор Лимонов, опустив глаза, принялся сдирать со стены плакаты британского Министерства информации, демонстрировавшие красоты сельской Англии.
Едва сдерживая негодование, советские представители отправились осматривать кухню, где в это время повар-капрал с двумя русскими помощниками варил британское подобие русского борща. Редж сообщил, что борщ – любимое блюдо обитателей лагеря: они готовы есть его дважды в день. К счастью, со свеклой перебоев нет, ее в изобилии выращивают в Суффолке.
Послышался горн, и спустя минуту гости увидели своих оборванных соотечественников, которые, гремя мисками, штурмовали столовую. Потребовались немалые усилия, чтобы вытолкать их обратно и построить на плацу. Некоторые, заметив трех разъяренных офицеров Красной Армии, попытались ретироваться. Как назло, начался дождь. Сквозь туманную морось полковник Боголеев втолковывал построенным в грубое каре голодным скептикам, что главнокомандующий Сталин не забыл про своих товарищей по оружию и сейчас предпринимаются все усилия для их скорейшего возвращения на родину. Этому препятствуют интриги английских капиталистов, забастовки докеров и буржуазная привычка к хроническому безделью, приводящие к задержке морских транспортов. Находясь вне поля зрения полковника, Редж пытался дать понять людям, что все это лживая пропаганда. Обеспокоенные лагерники оценили его усилия и принялись тяжело вздыхать, а некоторые даже решились на грубый хохот. В конце концов те, кто побойчее, стали выкрикивать: конечно, главнокомандующий нас не забыл, ждет не дождется, как бы до нас добраться, накося выкуси, товарищ Сталин, маршал хренов, пусть уж лучше свободная Англия о нас позаботится.
– Не позаботится, – сказал Реджу чуть позже Юрий Петрович Шульгин. – Ваши господа Черчилль и Иден уж не знают, как услужить Сталину, чтоб избавиться от этой обузы. Грядет новый мировой порядок.
С Реджем он говорил по-русски. Времени было достаточно, чтобы внимательно рассмотреть этого довольно симпатичного плотного телосложения седеющего блондина с короткой стрижкой, коротковатой шеей, тяжелым мужественным подбородком и широко расставленными, как у матери Реджа, голубыми глазами. Они стояли под утихающим дождем, пока в столовой представители советской военной миссии наблюдали, как выдавались карманные деньги: по кроне на человека в неделю, обычно двумя монетами по полкроны. Получить пособие в шиллингах или флоринах считалось счастливой приметой, особенно если попадалась монета в восемь шиллингов, которая для многих обладала мистической притягательностью, наверно, потому, что никак не вписывалась в советскую десятичную систему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51