На террасе, печально глядя на дождь, сидели четверо больных. По радио звучал шлягер «Я иду, куда ведет меня сердца зов». У одного из больных так сильно тряслись руки, что сосед поил его чаем с ложечки. На первый взгляд все они выглядели как контуженые, хотя капитан Айзенауг считал, что причины их недугов следует искать в детстве и сексуальных проблемах.
– Нет, не надо чаю, – попросила Ципа.
Они вернулись в пустую четырехместную палату, и Редж наконец обнял ее.
– Вот так гораздо лучше, – сказала она.
– Они нам здесь внушают, что жизнь только начинается. С Японией покончат уже в этом году. Знаешь, я ведь люблю тебя.
Улыбнувшись, она ответила:
– Я что-то не улавливаю связи.
– Ну, ты и я, мы все-таки муж и жена. Мир, кажется, поумнел, да и мы тоже. У тебя ведь нет никого, правда?
Она заметила, что у него дрожат руки.
– Если честно, было, и немало. Почти со всем оркестром переспала. Надоела мне вся эта музыка. Хочу отдохнуть.
– Все разладилось из-за войны, правда?
– Наверно, из-за войны.
– Меня скоро выпишут. А в ноябре я демобилизуюсь.
– Когда тебя выпишут?
– Скоро. Думаю, я уже поправился.
Он горько расплакался.
– Прости, прости меня, прости, – твердил он, утирая мокрый нос рукавом халата.
– Скверные были времена.
– Ужасные! Но теперь все позади, – и он завыл, задрав голову к потолку.
Она похлопала его по спине, потом прижала к себе. Ее плащ зашуршал.
– Сними ты его к чертовой матери! – продолжая рыдать, выкрикнул он.
– Нелегко вдруг почувствовать себя как дома. Стоит ли себе позволять все сразу?
– Ты можешь позволить себе все, что пожелаешь. Это мне нужно держать себя в рамках дозволенного. Я люблю тебя.
– Ты это уже говорил. Тебе теперь работу искать придется. Надеюсь, тебе хоть часть отпуска оплатят?
– Я могу преподавать испанский. А ты навсегда бросишь оркестр, да?
– Нет, не навсегда. Слишком много сил вложено. Просто мне надо отдохнуть от барабанов и тарелок. Я подумала, может, нам ребеночка завести или что-нибудь в этом роде?
Он улыбнулся сквозь слезы:
– Что-нибудь в этом роде?
– Поселиться где-нибудь в тихом месте. И ребеночка родить.
– Русско-валлийского еврея. Интересная комбинация. Народы всех стран, соединяйтесь! Знаешь, я действительно очень тебя люблю.
– Ну и славно. Любовь – это прекрасно. Теперь я бы не отказалась от чая.
– Наверно, уже остыл.
– Так пусть подогреют. Настаивай. Требуй. Ну и времечко мы пережили.
– Страшнее не придумаешь.
Она наконец сняла свой красный плащ.
Pump
– Может, все так и должно быть, – говорил Редж, сидя рядом с братом в автобусе, который вез их из Гилверна в Абергавенни.
Дэн держал на коленях сумку с недельной выручкой. Они собирались положить деньги в местный банк на Хай-стрит. Было июньское субботнее утро.
– И ничего с этими ночными кошмарами не поделаешь.
– Меня кошмары не мучают, – ответил Дэн. – Никогда этим не страдал. Ну разве только в раннем детстве. Мне тогда снились орущие клыкастые ведьмы и говорящая змея.
– Думаю, американец все это хочет превратить в развлекательное чтиво. – Дэн поглядел на Реджа с недоумением. – Написать книгу о войне – дело стоящее. Только мы с тобой не сможем.
– Я, если бы даже мог, не стал бы писать. А он вообще историю с моих слов записал, а потом сказал, что всех сделает американцами. Оно и понятно, сам-то он – янки. Она в нем души не чает, на нем свет клипом сошелся. – Дэн покраснел.
– Пора бы ей остепениться, – согласился Редж.
Беатрикс по-прежнему работала в Министерстве иностранных дел. Ее нью-йоркский еврей Ирвин Рот учился в Кембридже на курсе у Ф.РЛевиса, а в свободное время, которого у него было навалом, писал великий американский роман о войне. Американских солдат освобождают из лагеря военнопленных в Польше. Несгибаемый рядовой Стайн пробирается из Львова в Тернополь, оттуда в Кишинев и Одессу, оставляя по пути товарищей, словно ненужный балласт. Маколи умирает в бреду после того, как ему ампутировали отмороженные пальцы складным ножом, Бергман и Хэнкс гибнут в поисках съестного – их забивают насмерть украинцы, ненавидящие чужаков. Оставшиеся в живых – все, кроме Стайна, – попадают в советскую тюрьму. В результате получилась фантазия в стиле Джона Дос Пассоса. Ирвин Рот до конца войны просидел в Англии: от высадки в Нормандии его спасло как нельзя кстати случившееся воспаление легких, а потом приятель его отца генерал-лейтенант Хоффман устроил рядового Рота в отдел пропаганды, где ему поручили сочинять комментарии к официальным фоторепортажам о переговорах союзников. Работая над романом, он с успехом воспользовался рассказами Дэна, который хлебнул лиха на войне. Ирвин даже записал некоторые русские слова и выражения.
– Наверно, ему уже не подняться, – сказал Дэн, вспомнив об отце, который лежал, почти не вставая, в спальне наверху, над баром, и мучился надрывным кашлем.
Выпивохи, завсегдатаи бара, слышали его кашель и, склонившись над кружками, сочувственно качали головами. «Весь так и заходится, бедняга. Как только сердце выдерживает? У него же сердце больное, – шутка ли после катастрофы на «Титанике» двадцать дней в открытом море на шлюпке проболтаться. Много на его долю выпало, да и нам не меньше досталось».
– А что с матерью-то будет?
– Придется мне взять на себя заботу о трактире, – сказал Редж. – На что-то другое я сейчас и не способен. Поживу в деревне, ни о чем не думая.
– Думать вообще вредно, – сказал Дэн. Он хоть и вылечился, но голова и руки дрожали, а может, это автобус трясло. – До добра эти думы не доводят.
– Ублюдки, – покачав головой, пробормотал Редж, – чертовы ублюдки.
– Ясное дело, ублюдки. Вставай, нам выходить пора. Они прошли через центральный сквер, где пели
птицы, оставившие заботы о войне людям, миновали мясные лавки, где давно уже продавалась одна солонина, и табачные витрины, утратившие аромат табака. Банк, правда, работал исправно, и деньги там водились, только купить на них было нечего. Редж наслаждался почти забытым говорком валлийских девушек. Их белые шейки по-прежнему будоражили его воображение. Братья встали в очередь к окошку кассира позади мужчины в халате бакалейщика, заглянувшего в банк, чтоб обменять мелочь. Вдруг раздался громкий голос с валлийским акцентом:
– Извините, граждане, но все – руки вверх.
Очередь дружно рассмеялась.
– Слушайте, я не шучу, руки вверх, и вы, миссис, тоже.
Обернувшись, Редж и Дэн увидели двоих в масках, наподобие тех, что надевают дети, когда играют в бандитов. В руках они держали армейские винтовки. Демобилизованным такое оружие иметь не разрешалось. Один размахивал винтовкой, другой держал палец на спусковом крючке.
– Много времени мы у вас не отнимем. А ну-ка, мисс, давайте-ка сюда ваши денежки.
Дэн попытался выудить из сумки бумажку в пятьдесят фунтов и спрятать ее в карман.
– Э-э нет, так дело не пойдет. А ну давай все сюда, тебя, приятель, это тоже касается.
Пухленькая девчушка-кассирша, испуганно вытаращив серые глаза и не переставая бормотать:
– Господи, о господи! – выложила мелочь, которую принес бакалейщик.
– Это ты себе оставь, а нам крупные нужны.
Управляющий банком в приличном костюме высунулся из своей двери и строго посмотрел через очки на нежданных пришельцев.
– Ты здесь главный, верно? Так вот, знай, что это налет. Выкладывай всю наличность, на том и поладим.
Двенадцать посетителей банка не могли поверить своим глазам: в кино им доводилось такое видеть, но чтоб вот так, в Абергавенни, в субботу, средь бела дня… С настенного календаря грабителям ослепительно улыбалась девица в купальнике, словно и в самом деле действие происходило на экране. Второй грабитель, державший палец на спусковом крючке и до сих пор не проронивший ни слова, вдруг заговорил басом, который звучал бы гораздо эффектнее в церковном хоре:
– Ради вас стараемся, для вашей же пользы, а убивать никого не станем. Нам только деньги нужны.
– Послушайте, мы тут делом заняты, и времени на ваши дурацкие игры у нас нет, – сказал управляющий.
– Игры, говоришь? – Бас вскинул винтовку и прицелился в девицу на календаре. Под грохот выстрелов она лишилась своей ослепительной улыбки, носа и левого глаза. – Я всегда стрелял без промаха и сейчас не промажу. Выкладывай наличность.
В помещении повисло облако порохового дыма, запахло горелым. Маленькая девочка, стоявшая с матерью в очереди, заплакала. У Дэна от выстрелов зазвенело в ушах, и он не выдержал:
– Мало нам было шести лет войны. Вон отсюда, подонки, пока я вам рыло не начистил.
– Выбирай выражения, – ответил первый грабитель. – Здесь женщины и ребенок. Тут тебе не армия, а то, что вы сейчас наблюдаете, – начало борьбы за независимый Уэльс.
– Ах, вот вы кто такие. А я думал, вы только болтать умеете, – сказал Редж. – Ну что ж, берите, что можете, и убирайтесь. Все равно вас поймают, купюры помечены, да и мы молчать не будем, так что вам несдобровать.
– Слушай, – рявкнул бас, – убить я, может, и не убью, а покалечить смогу. Ты же не хочешь этого, верно, так что веди себя как следует.
– Тогда давайте побыстрей, – Редж показал, что его сейчас стошнит.
– Нам сумка нужна, – сказал управляющему первый, получив от него две пачки стофунтовых банкнот.
– Страховка все покроет, не горюй. Забыли, понимаешь, прихватить мешок, дело-то для нас непривычное, – подхватил второй.
– Вот тебе сумка, – сказал Дэн и, прицелившись в левое ухо баса, запустил в него свой старый саквояж, но промахнулся.
– Заруби себе на носу, ты теперь у нас на примете, враг валлийского народа, – пригрозил ему бас и, сложив небогатую добычу (в фильмах про ограбление банков обычно уносят не меньше миллиона) в саквояж, добавил: – Всем спасибо. Да здравствует Уэльс!
Они ушли, а посетители банка разглядывали друг друга, хлопая ресницами, как после сеанса в темном кинозале. Первой возмутилась женщина с девочкой:
– А где же стражи закона!
– Не волнуйтесь, миссис Эванс, стражи закона этого так не оставят, – ответил управляющий.
Дэн с Реджем вышли на улицу, они видели, как грабители сели на мотоцикл и, победно размахивая саквояжем, укатили. Полицейский, покупавший в молочной лавке напротив бутылку пайкового молока к чаю, дружелюбно посмотрел им вслед.
– Хорошо хоть это удалось припрятать, – сказал Редж, вынимая из кармана брюк две фунтовые бумажки. – И не смей говорить мне про воровство после всего, что мы видели.
– Ты их из сумки стибрил, а я не заметил?
– Нет, не из сумки, из кассы. Бакшиш. Можем теперь пропустить по кружечке «У ангела». Обратный автобус только через два часа.
– Ну и вороватая у тебя натура. Ты у отца и последний вздох бы украл, если б только мог.
– He смей говорить мне таких вещей.
В баре «У ангела» уже знали про ограбление банка. Что ж, теперь нелегко вернуться к нормальной жизни. Научили молодежь убийству и мародерству. Дай бог ребятам ноги унести, а банк не оскудеет, застрахован. Редж с Дэном поспели вовремя: пиво заканчивалось, следующий завоз только в среду. Правда, Гвен за стойкой предложил им медовухи, простой или со специями, и объяснил, что в старину этот полезный национальный напиток назывался meddyglyn: llyn – напиток, meddyg – целитель.
– Действительно лечит?
– Что уж он там лечит, одному богу известно. А вот захмелеть от него трудно – не крепче столового вина.
Дэна вдруг прорвало:
– Вот паразиты! Земля героев! Моря полны рыбой, земля – углем, а печки у всех простыли. В рыбных лавках – шаром покати!
Редж был восхищен этим редким приступом красноречия.
– Скажи спасибо лейбористскому правительству, за которое ты голосовал, – сказал один из посетителей, отрываясь от игры в дартс.
– Мы с ним, – ответил Дэн, качнув головой в сторону Реджа, – ни за какое правительство не голосовали. Мы, мать вашу, в это время воевали, не то что некоторые.
– Ты что же, черт возьми, думаешь, что я симулировал и в тылу отсиживался?
– Пожалуйста, без политики и сквернословия, – вмешался хозяин бара. – Сейчас всем тяжело, но вести себя следует прилично.
Дэн и Редж выпили еще по стакану медовухи со специями и перешли на русский. Игрок в дартс внимательно прислушивался к их разговору, время от времени встряхивая головой.
– Не похоже на валлийскую речь. Не нравится мне, когда люди говорят на непонятном языке в моем присутствии. Кто его знает, о чем они толкуют, – недовольно заметил хозяин бара.
– Это наше личное дело, – ответил Редж. – Ну и заведеньице у вас на политику и крепкие словечки запрет, пива нет, да еще, оказывается, и по-русски говорить возбраняется.
– Так вы, стало быть, русские? – прошамкал какой-то старик без единого верхнего зуба. – У нас тут много русских. Одна русская держит трактир тут неподалеку. Красивая женщина была. Жаль, расплылась.
– Попридержите язык, – пригрозил Редж. – Вы говорите о женщине, которую мы оба любим.
– Так она, стало быть, ваша мать. Ну, тогда понятно. Все говорят, что за Россией будущее.
– Будущее, в котором правят тираны и убийцы, – с горечью произнес Редж.
– Зато порядок, – возразил человек, с кислой миной потягивавший лимонад. – А лес рубят, щепки летят. Нам порядка ох как не хватает. На законы всем плевать.
– У Гитлера порядка было выше крыши, – рассвирепел Редж. – Он вознамерился целый народ стереть с лица земли. Народ, предки которого заложили основы нашей религии.
– Пожалуйста, оставьте политические и религиозные разногласия при себе, – снова напомнил хозяин, ковыряя спичкой во рту, и выругался, вероятно, задев больной зуб.
– Очень уж они хитрожопые, эти евреи, – не отступала кислая морда. – Мы за них воевали, а они теперь в роскоши купаются – вы только поглядите на их дома. Хотя лично я против евреев ничего не имею.
– Попробуй только, – с угрозой бросил Редж.
– А чего это вы взбеленились? Каждый имеет право думать, что пожелает.
– Я ведь и убить могу, ей-богу, – оскалился Редж.
Дэн вырвал у него из рук стакан, опасаясь, что брат превратит его сейчас в осколки.
– Больной, как есть больной, – бросил он по-русски. – Ни хрена тебя не вылечили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51