Вся эта встреча оказалась настолько пустой и ненужной, что недоумение Муры по поводу истинной причины поездки только возросло. Она терялась в догадках.
Вечером израильтяне собрались в «Измир-стрит» — гостиничном баре, служившем местом встречи местных проституток и иностранцев-нефтяников. Израильтяне сели тесной кучкой, и начали пристально изучать местные нравы. Темненькие местные девочки прилагали тщетные усилия для того, чтобы выглядеть похожими на северных блондинок, и тем самым соответствовать золотым стандартам международной проституции. К явному облегчению Юдит, на этот раз Мура оказалась рядом с отставным генералом. Всем подали местное пиво, и Мурка пила с ним весь вечер, смеялась его шуткам, краснела от комплиментов, и воображала себя по меньшей мере Матой Хари. В конце концов, когда генерал, как всякий израильтянин, к выпивке совершенно не привычный, размяк от пива и Муркиных чар, она спросила его, так, как бы между прочим, чего ради была затеяна вся эта поездка.
— Да Одед из Лишкат а-Кешер здесь в посольстве работал, а мы с ним друзья со службы в армии. Вот он и предложил, и бюджет изыскал.
— А зачем мы встречались с этими несчастными из министерства юстиции?
— А как же отчетность? — изумленно спросил цвет израильской юриспруденции. — Без этого невозможно оформить поездку как рабочую командировку.
Мурка засмеялась. Ларчик всегда открывается просто, и в жизни так и бывает. Самый простой вариант, он и есть самый верный. Никаких поисков военных преступлений, никаких подкопов ни под каких армян, никаких крючкотворств и пакостей в отместку за их посягательства на уникальность нашего геноцида, никаких далеко идущих коварных конспираций, только ценный обмен профессиональным опытом, из которого наше судопроизводство многому может научиться, на случай установления в Израиле культа личности или законов шариата. И одна дурочка-журналистка с чересчур буйной фантазией.
Музыка играла все громче, и Мурка и ее кавалер пошли танцевать. Теперь вся израильская делегация так же напряженно рассматривала их и явно измеряла зазор между ними. Зазор же был настолько микроскопическим, что Мурка догадалась, что, продолжая в том же духе, она, вместо таинственного иранца, скомпрометирует славного израильского судейского. Они прекратили танцевать. Осознав свой долг перед родиной, Мурка перестала кокетничать, и ушла спать раньше всех.
На следующий день цвет и надежда всей израильской разведки надела светлый шелковый костюм Калвина Клайна. Тонкость задачи состояла в том, чтобы, ни в коем случае не походя на проститутку, быть в состоянии привлечь внимание и запомниться. Мура оставила свои длинные черные волосы свободно развевающимися и отважно накрасила губы красной помадой. Велели же ей импровизировать. Израильский офицер безопасности, сопровождавший до этого их группу, отвез ее на местный приморский променад. Там, в соответствии с полученными инструкциями, она вошла в кафе Мирвари и заказала пиво, вызвав своим одиночеством и заказом соответствующее любопытство. Закурила, и стала рассматривать прогуливающуюся публику. Красивые девушки были в джинсах и коротких юбках, в маечках без рукавов, зато мужчины оставались носителями традиций и все как один были мужественно закованы в унылые глухие полиэстровые костюмы. Наконец появилась ее жертва. Иранец сел за соседний столик и явно кого-то ждал. Мурка была осведомлена, что к нему должны присоединиться имеющие с ним дело местные люди. Она знала, что когда они приблизятся к кафе, она получит предупредительный звонок. Когда ее телефон задрожал, она встала, оставив на своем столе долларовую купюру и заранее заготовленный конверт с якобы конфиденциальными документами, подошла к иранцу, незванно села за его столик и с отвлекающей его внимание улыбкой подала ему еще один пакет. Толстый лысый брюнет, в этот момент вытиравший большим платком пот со лба, растерянно улыбнулся ей в ответ, и машинально протянул руку к папке. Он не успел сообразить, что происходит, как его контакты вошли в кафе, и Мурка поспешно, делая вид, что она испугалась, вскочила и вышла на улицу. Ей было известно, что их минутное застолье было зафиксировано на пленку, которая будет подкинута кому надо, и что иранец остался с дурацкой обличительной папкой объяснять всю ситуацию, как ему угодно. Мурка плюхнулась в машину своего телохранителя, ожидавшую за углом, и он увез ее прямо в аэропорт.
Быть Матой Хари оказалось просто и противно. В конце концов, речь всегда шла об обмане доверия. От всей поездки осталось легкое разочарование во всем человечестве и тяжелый серебряный пояс.
* * *
Самолет отлетал, и в окне расстилался бесконечный город с белыми кубиками зданий и вкраплениями небоскребов. На море пенился прибой. Молодой небритый мужчина, бог знает который раз совершавший этот маршрут, не читал книгу. Он смотрел вниз. Он знал, что, возможно, видит этот город в последний раз. Израильское министерство внутренних дел не продлило визу, и ему недвусмысленно дали понять, что его дальнейшее присутствие является нежелательным.
Мысленно он подводил итоги этой миссии. И не только миссии. Оказалось, что год, проведенный в этой стране, значил для него больше, чем он себе представлял. Это был одинокий, спокойный год, у него было много времени на работу, и профессиональную, и творческую. За это время он передал кучу более или менее важной информации, смог предупредить, по меньшей мере, развитие двух нежелательных сценариев международных отношений, завязал несколько нужных связей, которые могут быть продолжены в будущем, и завербовал несколько полезных людей… Та неосмотрительность в Польше нашему дипломату дорого обошлась. Не думал, дурак, что мы об этом тут же узнаем? Сначала хорохорился, но как только понял, чем это грозит, сразу стал пай-мальчиком. Были, конечно, и неудачи, но неудачи — это норма, они неизбежны. А в общем и целом, этот год был удачным. Как ни странно, для всех. Вряд ли когда-нибудь история оценит его личный вклад в улучшение отношений между Россией и Израилем. Как пить дать, все его достижения припишут обаятельному Бовину…
За это время он написал пару сценариев, кто знает, может быть, им суждено большое кинематографическое будущее, и сильно усовершенствовал свой иврит, что сильно пригодится ему на любой работе в средневосточном деске. И провел этот год с потрясающей женщиной. Жаль, что она оказалась совершенно бесполезной. Романтическая доверчивая дурочка, с энтузиазмом помогавшая найти его весьма сомнительные еврейские корни. Но каждый раз, когда он пытался как-то ее использовать, его постигала неудача. В конце концов он даже поверил, что ее что-то или кто-то охраняет. Куда делись те пакеты, которые он передал ей перед ее поездкой в Минск? Почему конверт, подложенный ей в Москве, не был ею передан по назначению? Почему всученный ей компьютер она использовала исключительно для своих статей и дурацких дневниковых записей? А вначале эта связь выглядела такой перспективной. Сколько времени он на нее растратил, а в конце концов она оказалась совершенно бесполезной, ну… скажем так, — и молодой человек прикрыл глаза, — бесполезной для дела… Но рассматривать эту связь исключительно с точки зрения пользы невозможно. Что-то такое в ней было… Но с ее боссом он еще посчитается.
Та, вторая, та соображает, у нее есть амбиции, и она готова стараться ради своего успеха, только жаль, что у нее ни связей, ни доступа. Но тут уж вся надежда на нашего Талейрана. Вместе они будут совсем небесполезной парой. С этими счетами придумано неплохо. Чуть-чуть попахивает дешевым детективом, но непременно должно сработать! И тот поупрямится, покочевряжится, но в конце концов, конечно, женится, особенно, если ему это будет выгодно. К тому же, она очень красивая девка. Может далеко пойти. Буду рекомендовать продвигать ее, думал пассажир.
Потом мысли его снова вернулись к уходящей от него стране. Он всегда знал, что все это — временно, и что в какой-то момент он оставит и землю, благоухающую апельсиновым цветением и горькой полынью, и тишину своего каменного темного убежища, что бросит нежную девушку, с кожей, пахнущей песком и солнцем, и вернется к грязному растоптанному снегу, короткому зимнему дню и автомобильной вони родного города.
«Се ля ви, изысканно выражаясь на ее излюбленном французском», горько усмехнулся пассажир. Остается только надеяться, что его вежливое выдворение не отразится на его карьере, особенно если он окажется в состоянии продолжать руководить событиями и на расстоянии, подумал он, задумчиво провожая взглядом уходящий за борт берег. А что касается нее… Кто знает, может в какой-нибудь другой жизни, в другой инкарнации, в другом измерении или в другом времени все это и состоится?
* * *
По возвращении из Азербайджана огромная статья Муры украсила собой субботнее приложение газеты. Самому себе неподкупно честному автору пришлось признаться, что самым суровым испытанием израильского Штирлица в далекой мусульманской стране, не чуждой суровым законам шариата, оказались перебои в подаче воды, и от задуманных коммюнике из горячих точек планеты статья эволюционировала в жанр заметок путешественника. Но тем не менее, описания всего увиденного, многочисленные беседы с местными жителями, отпочковавшиеся от дорожной болтовни с местным гидом, исторические очерки, понадерганные из интернета, и, не последним делом, аутентичные аппетитные описания застолий, а также красочные фотографии гор и долин понравились любознательному читателю. Пришлось умолчать только о попутчиках, поскольку им на страницах прессы фигурировать не полагалось, и, разумеется, о Муркиных подвигах по указке Моссада. Так же скромно автор не упомянула о приобретенном поясе, и о ценном совете знакомого с местными обычаями представителя Еврейского агентства (последнее практически самостоятельно содержало национальную азербайджанскую аэрокомпанию, закупая на корню рейсы на Тель-Авив). Вопреки здравому смыслу, работник посоветовал все ценное класть в чемоданы, а не пытаться тащить с собой в кабину, предсказав, что ручная кладь подвергнется дотошному осмотру, и всё, не подлежащее вывозу, из нее будет конфисковано. Следовало ли удивляться, что предвидение это оправдалось: сумка была буквально выпотрошена, а сунутый в чемодан пояс дошел в целости и сохранности?
В Иерусалиме отважная путешественница встретилась с Арноном, который ее долго хвалил, и тщеславной Мурке это было приятно. Шеф уверил её, что она сослужила родине великую службу, что все было сыграно, как по нотам, и хотя в прессу не просочилось ни звука, ужасающий скандал разразился, когда иранский представитель был уличен в контактах с израильскими агентами. Тем не менее, по поводу будущего возможного сотрудничества Арнон не распространялся и велел на данном этапе сидеть тихо. Но Мура и не рвалась на дальнейшие подвиги. Ей расхотелось быть на побегушках у славных служб безопасности. Заметив, наверное, ее душевную усталость, Арнон поинтересовался, все ли у нее в порядке. Мура ответила, что все нормально. И он посоветовал ей постараться быть счастливой. А Мура сказала, что давно собиралась, осталось только разобраться, в чем именно состоит счастье. На этом они расстались, и пустота в ее душе еще увеличилась.
Александра сводила ее в бар, и они отметили и Муркино возвращение, и появление замечательной статьи «Баку-город нефти», и успешное продолжение Сашкиных переговоров с банком а-Поалим. Подруга была, как всегда, веселая и остроумная, и окончательно испарилась обида за то, что она не пригласила Муру на вечеринку. Мура решила, что собственное повальное невезение в последнее время превратило ее в мнительную, чрезмерно обидчивую особу, и вообще многое скинула на Сашкино легкомыслие. Придираться тем более не стоило, так как дружба с Сашкой осталась едва ли не последними человеческими отношениями, которые Муре еще удавалось поддерживать. От Вадима она уже давно ничего не слышала, а когда, несмотря на данное себе обещание и новоприобретенный трезвый взгляд на их отношения, малодушно позвонила ему, оказалось, что его номер отключен. Из одного чистого женского любопытства Мура как-то прошла около его дома и увидела, что свет не горит, и дом выглядит нежилым, но впрочем, он зачастую выглядел так же и с Вадимом внутри.
Мурка знала полгорода, но из близких людей у нее никого не осталось, кроме строгой мамы, да потакающей Александры.
В жаркие вечера она, уставясь в телевизор, валялась на раскладном диване, уже проданном, но еще не отвезенном отцу. Читать не хватало сосредоточенности, и любимый «Дневник княжны Васильчиковой» пылился на полу у кровати. Зато пепельница нужна была постоянно. Ночи стояли жаркие, Мурка скидывала белую простыню с темного в свете экрана тела, потягивалась, и грустила, что так напрасно пропадает никем не востребованная молодость и красота.
По телевизору гнали какие-то бесконечные детективы, девушка смотрела на них до тех пор, пока глаза сами собой не смыкались, и тогда княжна Васильчикова приседала на краешек кровати и говорила, что Мура сама во всем виновата: и в том, что от нее отказались все государственные и военные разведческие структуры, и в том, что пропал Сергей, и в том что безнадежно утеряно направление ее жизни. И почему-то упрекала Мурку в слепоте и доверчивости. Мура пыталась ссылаться на обстоятельства, цитировала судью Юдит, задавала любимый Сашкин вопрос: как жить дальше? Но княжна Васильчикова только мрачно качала головой и твердила, что счастье — в выполнении своего долга. А Мурке хотелось сказать, что настало, наконец, время любить и быть любимой. И хотелось мстительно припомнить Васильчиковой ее легкомысленные шляпки и завивки в Берлине посреди бомбежек, но княжна ее не слушала, потому что спешила в гестапо, где ее помощи ждали арестованные заговорщики граф Шуленбург и Готфрид Бисмарк.
По ночам Муру выносило из сна, как утопленника на гальку, и она начинала размышлять над своей жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46