В каталоге сайт https://Wodolei.ru
Посылаете меня как камикадзе, как шахида…
— Ну, не надо крайностей. Погибать тебе не придется. Мы позаботимся о том, чтобы ты была разоблачена только после твоего благополучного возвращения в страну.
— Но я больше никогда не смогу сотрудничать с тобой! С Моссадом! Я больше не смогу быть агентом!
— Ну что ты такое говоришь! Тебе только надо будет на некоторое время уйти в подполье. Но мы еще поработаем…
— Да, да: «Еще поживем, поработаем», сказал больному гробовых дел мастер, снимая с него мерку!
Арнон долго беседовал с Муркой и уговаривал ее. Он утешал ее сложностью задания — создать у окружающих убедительное впечатление делового контакта с совершенно не знающим её человеком, подчеркивал, что успех всей операции будет зависеть исключительно от ее способности импровизировать и ориентироваться в обстановке, что на карту поставлено бесконечно многое, что только уважение к ней и неколебимая вера в ее душевные качества заставили его раскрыть ей заранее весь замысел, но остался непреклонным. Мурке была назначена трагическая роль провалившегося агента.
Домой Мура возвращалась совершенно убитой, ей казалось, что в её жизни не осталось больше никакого смысла, что все ее существование — сплошная цепь личных, творческих и профессиональных неудач. И осталось только одно — вспыхнуть достаточно ярко, чтобы зажечь собой какой-нибудь международный скандал, а там, ну что ж, пусть потом она сгорит… Блаженна та спичка… «Ашрей а-гафрур ше-идлик эт а-эш…» бессмысленно вертелся в голове у незадачливого шпиона Мурки полюбившаяся израильским пионерам старая песня времен израильских первопроходцев.
* * *
Переговоры с «Энигмой» все тянулись. Каждый день казалось, что сегодня все решится, но каждый раз все переносилось на завтра. Это было обычным положением вещей, но Александру поджимало печальное состояние ее финансов в том самом банке, который стремился с ее помощью убедить всех остальных, что он — их лучший защитник и опора. В последний момент Рут спасла ее, раздобыв очередную халтуру на показе мод в одном из торговых центров, и фоторекламу для краски волос «Велла» в русскоязычных журналах.
Роман с Нимродом, тянущийся уже с конца зимы, довольно скандально агонизировал: семейные сложности сделали его невыносимо неприятным для всех его участников, в частности для его жены. Особенно с тех пор, как Сашка повадилась звонить в любое время суток к Нимроду домой и с придыханием просить его к телефону. Она бы, конечно, этого делать не стала, если бы еще на устроенной ею вечеринке не поняла окончательно, что он ей ничем помогать не собирается, а просто использует ее. И к тому же, стало просто жаль его жену, которой, наконец-то, пора было осознать, что за фрукт ее муж. Напротив, флирт с Максимом был приятным и удобным и, благодаря его проживанию в Тель-Авиве, оставлял кучу свободного времени. Но Александра знала, что если сложности были Харибдой отношений, то легкость — их Сциллой. Она порождала необязательность, и не стимулировала на какие-либо изменения. Мудрые люди давно заметили, что хорошее — враг лучшего, и Сашка не хотела упустить возможность хорошего романа перерасти в еще лучший брак. Энергично ухаживающий за ней владелец турбюро Шимон по-прежнему морочил ей голову возможными вояжами за границу, но он Сашке настолько не нравился, что даже перспектива совместной поездки её не прельщала. Лучшая подруга, умудрившаяся одновременно быть брошенной обоими своими кавалерами, пребывала в последнее время постоянно подавленной и настолько погруженной в собственные несчастья, что Александре было совершенно не с кем советоваться, как жить дальше и что с собой делать. И Сашка решила навестить свою старинную приятельницу, знакомую еще со времен ульпана — художницу Рину Вольман, у которой как раз должна была в ближайшее время открыться персональная выставка в Москве. Рина была талантливым мастером, Александра не так давно была на ее выставке в Общинном доме, и давно пора было возобновить отношения. Тем более, что Максим в своих рассказах то и дело упоминал различные известные имена, и хотелось соответствовать. До этого она никогда не была у Рины, и пришлось долго блуждать в Восточном Тальпиоте, между унылыми неотличимыми блоками семидесятых годов. Старухи, сидевшие у Рининого корпуса, неодобрительно уставились на Сашкино голое пузо, само парадное воняло, из соседних квартир доносились вопли детей и телевизоров, а квартира-студия находилась на пятом этаже без лифта. Рина открыла, с сигаретой в одной руке, с кистью в другой.
— Заходи, заходи! — голос у нее был басистый, прокуренный, сама она была усатая, седая, пальцы от сигарет желтые. «Вот они какие, талантливые женщины», подумала Сашка.
Она ходила от стенки к стенке, рассматривала картины. Было странно, что такие яркие и веселые видения рождаются здесь, в этом тоскливом захламленном помещении. Рина пошла готовить чай, а кроме чая и спиртного в доме явно ничего больше не было. Сашка порадовалась, что принесла с собой тортик. Туалет был весь обклеен смешными карикатурами, надписями и автографами, но дверь запиралась плохо и сесть на унитаз Сашка побрезговала. Оказалось, что говорить им было особенно не о чем. Рина поспрашивала, как Сашкины дела, и не хочет ли кто-нибудь из ее знакомых купить ее картины. Александра твердо пообещала их всем рекомендовать. Картины ей действительно нравились, Сашка и сама была бы рада иметь хоть одну, но денег на них у нее не было, а в подарок Рина не предложила. Еще дома Александра с любовью выбрала изумительно красивую шелковую розовую шаль с длиннющей бахромой, чтобы было чем отблагодарить Рину, на случай, если та догадается подарить ей одну из своих картин. Шаль она завернула в мягкую папиросную бумагу и уложила в элегантную бумажную сумку. Если бы Сашка была художницей, она бы точно рисовала, завернувшись в эту шаль. Это была настоящая художественная вещь, просто созданная для Рины. Но теперь Сашка ногой запихнула сумочку поглубже за свое кресло. Стало ясно, что Рине она не пригодится, а Сашке шаль тоже очень шла.
Художница бесконечно долго рассказывала о выбивании стипендий и вспомоществований в разных инстанциях и министерствах, помогающих творческим людям. Сашка слушала ее жалобы, но про себя не могла не отметить, что ей-то вообще никто никогда не помогал. К тому же, Рина была не одинока в своих трудностях — Иерусалим кишмя кишел нищими писателями, поэтами и художниками, и они все друг с другом постоянно тусовались и вместе добивались различных пособий, а в профессиональном мире Сашки все тусовки были в Тель-Авиве, а о какой-либо взаимопомощи не приходилось даже и мечтать. Поглядев на это богемное житье-бытье, Сашка наконец сообразила, что мудрых советов по жизни ей здесь не обрести. Раньше, когда они учили вместе иврит и только начинали сталкиваться с израильской действительностью, у них было больше общего, и ей было интересно общаться с Риной. Но с тех пор у каждой появилась своя жизнь, Александра быстро освоила иврит, у нее завелось множество знакомых-израильтян, а Рина, так и не научившись элементарной разговорной речи, дружила исключительно с русскоязычной богемой и интересовалась только каббалой и прочей библейской мистикой. До Сашкиных проблем ей явно не было никакого дела. «Законченные эгоцентрики, все эти творческие натуры», вздохнула Александра. Но все равно она была рада, что поддержала это знакомство. Разговор совсем увядал, когда Сашка случайно упомянула Мурку. И тут Рина стала ее совершенно неумеренно хвалить, и уверять, что у Мурки какое-то удивительное сочетание резких смелых кавказских черт лица и мягкого доброго выражения, и что она давно хотела бы нарисовать девушку, если бы та согласилась позировать. Наконец Сашке это слушать надоело, но мысль о позировании ей понравилась. К тому же, захотелось сказать Рине что-то ободряющее.
— Риночка, если тебе нужна натурщица, то я готова посидеть для тебя. Мне только надо заранее знать, когда.
А Рина её спросила:
— А может, сделаем твой портрет? Такой настоящий, по всей форме?
Сашка обрадовалась, что может быть полезной.
— Отлично!
— Я недорого возьму. У меня вот недавно…
— Ой, нет, Ринуль, к огромному моему сожалению, заказывать портреты мне сейчас не по карману. Я просто думала, если тебе нужно, то тогда я готова завещать себя при жизни твоему искусству.
— А-а! Спасибо, Сашенька, но и мне сейчас натурщица не по карману.
— Риночка, ну ты что, смеешься, ну какие между нами счеты! — Сашка даже руками всплеснула. — Я же по-дружески, совершенно бескорыстно! Вот если ты подаришь мне какой-нибудь твой рисунок, или что-нибудь, что захочешь, то у меня будет всегда перед глазами что-нибудь тобой нарисованное. А никаких денег мне не надо!
В конце концов Рина поняла, что Сашка просто хотела ей помочь, и расстались они совсем по-дружески. Сашке было приятно, что среди ее приятельниц есть такая талантливая и умная женщина, как Рина. Но чего она так на Мурку запала? Может, лесбиянка?
* * *
Сначала Мура сильно переживала, и даже назойливо маячила шальная мысль каким-то образом обратиться с апелляцией к Эфраиму Галеви, главе Моссада, но постепенно успокоилась, и начала даже слегка проникаться величием своей трагической роли.
В оставшиеся до поездки дни она начала вдумчивые дорожные сборы. Делать это надо было с учетом ее нового видения самой себя, не лентяйки, кокетки и обжоры, а бестрепетного наследника легендарного израильского разведчика Эли Коэна. А так же — неподкупного свидетеля своей эпохи, готового исследовать самые удаленные уголки планеты. На практике это означало, что на сей раз она не будет брать 3 три разных мусса для волос, хотя Бог свидетель, волосы не могут лежать как следует, если их не питать, не увлажнять и не придавать им объем. Нельзя забывать, что в этих опасных и далеких от цивилизации местах мало того, что жизни израильского шпиона грозит вполне реальная опасность, но вдобавок еще зачастую не имеется фенов в гостиницах. Дальнейшие жертвы агента израильской разведки, направляющегося в малоразвитую область земного шара с целью изучения и анализа геополитической обстановки, а также срыва сговора двух мусульманских государств, включали в себя добровольное ограничение количества лифчиков: после долгого размышления вместо черного и белого был взят всего один — телесного цвета. Переоценив свои силы, Мурка даже собралась ограничиться только джинсами и зашнурованными ботинками, но, припомнив элегантность женского населения Минска, сложность предстоящей ей миссии, а также присутствие бывшего генерального прокурора, все же засунула в чемодан пару вечерних босоножек, белый брючный костюм и черную шелковую юбку. И все же точащие сомнения в собственной профпригодности не оставляли: «Какой я, к черту, разведчик и военный корреспондент, если не в состоянии жить без крема очистительного, увлажняющего, питательного, крема для глаз, боди лошна и кондишна в придачу?» Единственное малодушное утешение черпалось в том, что в образах Маты Хари и Марты Гельхорн особенно притягательно сочетание женственности и отваги. Так как отваги Мурка в себе испытывала запасы поистине бездонные, её долгом оставалось усилить момент женственности.
В указанный день и час она встретилась со своими попутчиками в аэропорту Бен-Гурион. Делегация состояла из нескольких судей и вышеозначенного бывшего военного прокурора. Что понадобилось им в Азербайджане и какой казус международного судопроизводства они призваны там разрешить, не афишировалось, но Мурка сразу решила проникнуть в эту тайну. Естественно, делегацию опекали какие-то Максимовы коллеги и израильские офицеры безопасности. На первом же рейсе, на Москву, все перезнакомились, и как обычно возникла атмосфера товарищества и веселья. Даже Мурка отвлеклась от всех неприятных мыслей. Кто-то из израильтян приволок с собой такое полезное пособие по Азербайджану, как изданная на иврите в 50-х годах книжка «Баку — город нефти», и все были убеждены в бездонности Муркиных познаний во всем, что касалось бывшей советской республики. Спутники девушке понравились, особенно бывший военный прокурор, который, хоть был уже генералом в отставке, но сохранил и стать и молодецкую военную выправку. Настроение не портило даже то, что он был безнадежно женатым, и назойливо демонстрировал всем попутчикам фотографии своих детей. Среди остальных судейских выделялась пикантная маленькая женщина-судья, которая вела громкий судебный процесс над родителями-садистами, широко освещавшийся в израильской прессе. Муру в который раз удивило, насколько проще и доступнее во плоти те личности, о которых читаешь в газетах. Женщина-судья, сразу предложившая называть её просто Юдит, оказалась хохотушкой и кокеткой, и явно изо всех сил хотела нравиться всему мужскому составу делегации, что ей в общем-то и удавалось, несмотря на ее явные, и на взгляд Мурки, малопростительные полвека. Прокурор много смеялся, хохмил, рассказывал о различных военных приключениях. Мурке было трудно совместить это с его основополагающими выступлениями за строгое соблюдение законности при допросах террористов, с его председательством на суде убийцы Рабина. Мурка понимала, что при молодой красивой женщине мужчины раскрываются совсем неожиданными сторонами, весьма далекими от своего общественного облика. Конечно, у всех есть различные ипостаси, стоит только представить себе, какими выглядят великие мира сего перед своими урологами или дантистами… «Один только Шимон Перес умудряется не уронить своей репутации при личном с ним знакомстве, — подумала Мурка. — Остается таким же замороженным сухарем». Ей хотелось, чтобы прославленные и знаменитые общались с ней, как с равной, но она понимала, что в этом деле ей главным образом способствует осеняющий ее ореол уважаемой газеты, и только во вторую очередь ее красивый фас и профиль.
В Москве делегация остановилась на один день, и в их честь состоялся маленький прием в израильском посольстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Ну, не надо крайностей. Погибать тебе не придется. Мы позаботимся о том, чтобы ты была разоблачена только после твоего благополучного возвращения в страну.
— Но я больше никогда не смогу сотрудничать с тобой! С Моссадом! Я больше не смогу быть агентом!
— Ну что ты такое говоришь! Тебе только надо будет на некоторое время уйти в подполье. Но мы еще поработаем…
— Да, да: «Еще поживем, поработаем», сказал больному гробовых дел мастер, снимая с него мерку!
Арнон долго беседовал с Муркой и уговаривал ее. Он утешал ее сложностью задания — создать у окружающих убедительное впечатление делового контакта с совершенно не знающим её человеком, подчеркивал, что успех всей операции будет зависеть исключительно от ее способности импровизировать и ориентироваться в обстановке, что на карту поставлено бесконечно многое, что только уважение к ней и неколебимая вера в ее душевные качества заставили его раскрыть ей заранее весь замысел, но остался непреклонным. Мурке была назначена трагическая роль провалившегося агента.
Домой Мура возвращалась совершенно убитой, ей казалось, что в её жизни не осталось больше никакого смысла, что все ее существование — сплошная цепь личных, творческих и профессиональных неудач. И осталось только одно — вспыхнуть достаточно ярко, чтобы зажечь собой какой-нибудь международный скандал, а там, ну что ж, пусть потом она сгорит… Блаженна та спичка… «Ашрей а-гафрур ше-идлик эт а-эш…» бессмысленно вертелся в голове у незадачливого шпиона Мурки полюбившаяся израильским пионерам старая песня времен израильских первопроходцев.
* * *
Переговоры с «Энигмой» все тянулись. Каждый день казалось, что сегодня все решится, но каждый раз все переносилось на завтра. Это было обычным положением вещей, но Александру поджимало печальное состояние ее финансов в том самом банке, который стремился с ее помощью убедить всех остальных, что он — их лучший защитник и опора. В последний момент Рут спасла ее, раздобыв очередную халтуру на показе мод в одном из торговых центров, и фоторекламу для краски волос «Велла» в русскоязычных журналах.
Роман с Нимродом, тянущийся уже с конца зимы, довольно скандально агонизировал: семейные сложности сделали его невыносимо неприятным для всех его участников, в частности для его жены. Особенно с тех пор, как Сашка повадилась звонить в любое время суток к Нимроду домой и с придыханием просить его к телефону. Она бы, конечно, этого делать не стала, если бы еще на устроенной ею вечеринке не поняла окончательно, что он ей ничем помогать не собирается, а просто использует ее. И к тому же, стало просто жаль его жену, которой, наконец-то, пора было осознать, что за фрукт ее муж. Напротив, флирт с Максимом был приятным и удобным и, благодаря его проживанию в Тель-Авиве, оставлял кучу свободного времени. Но Александра знала, что если сложности были Харибдой отношений, то легкость — их Сциллой. Она порождала необязательность, и не стимулировала на какие-либо изменения. Мудрые люди давно заметили, что хорошее — враг лучшего, и Сашка не хотела упустить возможность хорошего романа перерасти в еще лучший брак. Энергично ухаживающий за ней владелец турбюро Шимон по-прежнему морочил ей голову возможными вояжами за границу, но он Сашке настолько не нравился, что даже перспектива совместной поездки её не прельщала. Лучшая подруга, умудрившаяся одновременно быть брошенной обоими своими кавалерами, пребывала в последнее время постоянно подавленной и настолько погруженной в собственные несчастья, что Александре было совершенно не с кем советоваться, как жить дальше и что с собой делать. И Сашка решила навестить свою старинную приятельницу, знакомую еще со времен ульпана — художницу Рину Вольман, у которой как раз должна была в ближайшее время открыться персональная выставка в Москве. Рина была талантливым мастером, Александра не так давно была на ее выставке в Общинном доме, и давно пора было возобновить отношения. Тем более, что Максим в своих рассказах то и дело упоминал различные известные имена, и хотелось соответствовать. До этого она никогда не была у Рины, и пришлось долго блуждать в Восточном Тальпиоте, между унылыми неотличимыми блоками семидесятых годов. Старухи, сидевшие у Рининого корпуса, неодобрительно уставились на Сашкино голое пузо, само парадное воняло, из соседних квартир доносились вопли детей и телевизоров, а квартира-студия находилась на пятом этаже без лифта. Рина открыла, с сигаретой в одной руке, с кистью в другой.
— Заходи, заходи! — голос у нее был басистый, прокуренный, сама она была усатая, седая, пальцы от сигарет желтые. «Вот они какие, талантливые женщины», подумала Сашка.
Она ходила от стенки к стенке, рассматривала картины. Было странно, что такие яркие и веселые видения рождаются здесь, в этом тоскливом захламленном помещении. Рина пошла готовить чай, а кроме чая и спиртного в доме явно ничего больше не было. Сашка порадовалась, что принесла с собой тортик. Туалет был весь обклеен смешными карикатурами, надписями и автографами, но дверь запиралась плохо и сесть на унитаз Сашка побрезговала. Оказалось, что говорить им было особенно не о чем. Рина поспрашивала, как Сашкины дела, и не хочет ли кто-нибудь из ее знакомых купить ее картины. Александра твердо пообещала их всем рекомендовать. Картины ей действительно нравились, Сашка и сама была бы рада иметь хоть одну, но денег на них у нее не было, а в подарок Рина не предложила. Еще дома Александра с любовью выбрала изумительно красивую шелковую розовую шаль с длиннющей бахромой, чтобы было чем отблагодарить Рину, на случай, если та догадается подарить ей одну из своих картин. Шаль она завернула в мягкую папиросную бумагу и уложила в элегантную бумажную сумку. Если бы Сашка была художницей, она бы точно рисовала, завернувшись в эту шаль. Это была настоящая художественная вещь, просто созданная для Рины. Но теперь Сашка ногой запихнула сумочку поглубже за свое кресло. Стало ясно, что Рине она не пригодится, а Сашке шаль тоже очень шла.
Художница бесконечно долго рассказывала о выбивании стипендий и вспомоществований в разных инстанциях и министерствах, помогающих творческим людям. Сашка слушала ее жалобы, но про себя не могла не отметить, что ей-то вообще никто никогда не помогал. К тому же, Рина была не одинока в своих трудностях — Иерусалим кишмя кишел нищими писателями, поэтами и художниками, и они все друг с другом постоянно тусовались и вместе добивались различных пособий, а в профессиональном мире Сашки все тусовки были в Тель-Авиве, а о какой-либо взаимопомощи не приходилось даже и мечтать. Поглядев на это богемное житье-бытье, Сашка наконец сообразила, что мудрых советов по жизни ей здесь не обрести. Раньше, когда они учили вместе иврит и только начинали сталкиваться с израильской действительностью, у них было больше общего, и ей было интересно общаться с Риной. Но с тех пор у каждой появилась своя жизнь, Александра быстро освоила иврит, у нее завелось множество знакомых-израильтян, а Рина, так и не научившись элементарной разговорной речи, дружила исключительно с русскоязычной богемой и интересовалась только каббалой и прочей библейской мистикой. До Сашкиных проблем ей явно не было никакого дела. «Законченные эгоцентрики, все эти творческие натуры», вздохнула Александра. Но все равно она была рада, что поддержала это знакомство. Разговор совсем увядал, когда Сашка случайно упомянула Мурку. И тут Рина стала ее совершенно неумеренно хвалить, и уверять, что у Мурки какое-то удивительное сочетание резких смелых кавказских черт лица и мягкого доброго выражения, и что она давно хотела бы нарисовать девушку, если бы та согласилась позировать. Наконец Сашке это слушать надоело, но мысль о позировании ей понравилась. К тому же, захотелось сказать Рине что-то ободряющее.
— Риночка, если тебе нужна натурщица, то я готова посидеть для тебя. Мне только надо заранее знать, когда.
А Рина её спросила:
— А может, сделаем твой портрет? Такой настоящий, по всей форме?
Сашка обрадовалась, что может быть полезной.
— Отлично!
— Я недорого возьму. У меня вот недавно…
— Ой, нет, Ринуль, к огромному моему сожалению, заказывать портреты мне сейчас не по карману. Я просто думала, если тебе нужно, то тогда я готова завещать себя при жизни твоему искусству.
— А-а! Спасибо, Сашенька, но и мне сейчас натурщица не по карману.
— Риночка, ну ты что, смеешься, ну какие между нами счеты! — Сашка даже руками всплеснула. — Я же по-дружески, совершенно бескорыстно! Вот если ты подаришь мне какой-нибудь твой рисунок, или что-нибудь, что захочешь, то у меня будет всегда перед глазами что-нибудь тобой нарисованное. А никаких денег мне не надо!
В конце концов Рина поняла, что Сашка просто хотела ей помочь, и расстались они совсем по-дружески. Сашке было приятно, что среди ее приятельниц есть такая талантливая и умная женщина, как Рина. Но чего она так на Мурку запала? Может, лесбиянка?
* * *
Сначала Мура сильно переживала, и даже назойливо маячила шальная мысль каким-то образом обратиться с апелляцией к Эфраиму Галеви, главе Моссада, но постепенно успокоилась, и начала даже слегка проникаться величием своей трагической роли.
В оставшиеся до поездки дни она начала вдумчивые дорожные сборы. Делать это надо было с учетом ее нового видения самой себя, не лентяйки, кокетки и обжоры, а бестрепетного наследника легендарного израильского разведчика Эли Коэна. А так же — неподкупного свидетеля своей эпохи, готового исследовать самые удаленные уголки планеты. На практике это означало, что на сей раз она не будет брать 3 три разных мусса для волос, хотя Бог свидетель, волосы не могут лежать как следует, если их не питать, не увлажнять и не придавать им объем. Нельзя забывать, что в этих опасных и далеких от цивилизации местах мало того, что жизни израильского шпиона грозит вполне реальная опасность, но вдобавок еще зачастую не имеется фенов в гостиницах. Дальнейшие жертвы агента израильской разведки, направляющегося в малоразвитую область земного шара с целью изучения и анализа геополитической обстановки, а также срыва сговора двух мусульманских государств, включали в себя добровольное ограничение количества лифчиков: после долгого размышления вместо черного и белого был взят всего один — телесного цвета. Переоценив свои силы, Мурка даже собралась ограничиться только джинсами и зашнурованными ботинками, но, припомнив элегантность женского населения Минска, сложность предстоящей ей миссии, а также присутствие бывшего генерального прокурора, все же засунула в чемодан пару вечерних босоножек, белый брючный костюм и черную шелковую юбку. И все же точащие сомнения в собственной профпригодности не оставляли: «Какой я, к черту, разведчик и военный корреспондент, если не в состоянии жить без крема очистительного, увлажняющего, питательного, крема для глаз, боди лошна и кондишна в придачу?» Единственное малодушное утешение черпалось в том, что в образах Маты Хари и Марты Гельхорн особенно притягательно сочетание женственности и отваги. Так как отваги Мурка в себе испытывала запасы поистине бездонные, её долгом оставалось усилить момент женственности.
В указанный день и час она встретилась со своими попутчиками в аэропорту Бен-Гурион. Делегация состояла из нескольких судей и вышеозначенного бывшего военного прокурора. Что понадобилось им в Азербайджане и какой казус международного судопроизводства они призваны там разрешить, не афишировалось, но Мурка сразу решила проникнуть в эту тайну. Естественно, делегацию опекали какие-то Максимовы коллеги и израильские офицеры безопасности. На первом же рейсе, на Москву, все перезнакомились, и как обычно возникла атмосфера товарищества и веселья. Даже Мурка отвлеклась от всех неприятных мыслей. Кто-то из израильтян приволок с собой такое полезное пособие по Азербайджану, как изданная на иврите в 50-х годах книжка «Баку — город нефти», и все были убеждены в бездонности Муркиных познаний во всем, что касалось бывшей советской республики. Спутники девушке понравились, особенно бывший военный прокурор, который, хоть был уже генералом в отставке, но сохранил и стать и молодецкую военную выправку. Настроение не портило даже то, что он был безнадежно женатым, и назойливо демонстрировал всем попутчикам фотографии своих детей. Среди остальных судейских выделялась пикантная маленькая женщина-судья, которая вела громкий судебный процесс над родителями-садистами, широко освещавшийся в израильской прессе. Муру в который раз удивило, насколько проще и доступнее во плоти те личности, о которых читаешь в газетах. Женщина-судья, сразу предложившая называть её просто Юдит, оказалась хохотушкой и кокеткой, и явно изо всех сил хотела нравиться всему мужскому составу делегации, что ей в общем-то и удавалось, несмотря на ее явные, и на взгляд Мурки, малопростительные полвека. Прокурор много смеялся, хохмил, рассказывал о различных военных приключениях. Мурке было трудно совместить это с его основополагающими выступлениями за строгое соблюдение законности при допросах террористов, с его председательством на суде убийцы Рабина. Мурка понимала, что при молодой красивой женщине мужчины раскрываются совсем неожиданными сторонами, весьма далекими от своего общественного облика. Конечно, у всех есть различные ипостаси, стоит только представить себе, какими выглядят великие мира сего перед своими урологами или дантистами… «Один только Шимон Перес умудряется не уронить своей репутации при личном с ним знакомстве, — подумала Мурка. — Остается таким же замороженным сухарем». Ей хотелось, чтобы прославленные и знаменитые общались с ней, как с равной, но она понимала, что в этом деле ей главным образом способствует осеняющий ее ореол уважаемой газеты, и только во вторую очередь ее красивый фас и профиль.
В Москве делегация остановилась на один день, и в их честь состоялся маленький прием в израильском посольстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46