Ступил на резное крылечко, отпер ключом аккуратную дверь.
Внутри всё было такое же опрятное, любовно сделанное: стены в татарских коврах, пол из плашечного паркета, на тахте разноцветные подушки.
— Вышло немного по-восточному, — смущаясь, стал объяснять Аслан-Гирей, — но это из-за того, что татарское легче было достать… Тут вот маленькая комната — в шкафу посуда, самовар, спиртовой кофейник… Печка железная на угле, чтобы осенью не мерзнуть.
Лекс обратил внимание, что стол накрыт на два прибора: печенье, чашки, бокалы, бутылка вина. Зло изумился про себя: неужто этот кривоносый рассчитывает обустроить здесь с Иноземцовой любовное гнездышко? Ну и самомнение!
— Прелесть какая! — воскликнула Агриппина. — Неужели это сдается? Представляю, сколько просят за такие хоромы!
— Это выстроено специально для вас. — Штабс-капитан заговорил быстро, словно боялся, что его перебьют. — Уверяю вас, мне это ничего не стоило. Просто приехали мастера из нашего бахчисарайского имения, всё нужное привезли, в два счета выстроили. Я сам на подобный манер обустроиться не могу — на меня сослуживцы и так косо смотрят, что я один в шатре сибаритствую. А вам что же? Сами жаловались, как допекают вас соседки своей неумолчной трескотней. Да в тесноте, да без прислуги. Отсюда пятьдесят шагов до госпиталя и столько же до моего жилья. — Он показал в окно на шатер, примыкавший к штабным палаткам. — Мой Садык, который опух от безделья, будет заодно обслуживать и вас: греть воду, стирать, прибираться. Он и кухарить умеет, притом не только татарское. Он жил со мной в Петербурге… А кроме того, ежели вам понадобится любая помощь, так я чаще всего нахожусь у себя, работаю с бумагами. Почту за счастье…
Лекс подумал: «Влюблен по уши, но предлагает без задней мысли. В самом деле, рыцарь». И повысил мнение о штабс-капитане еще на несколько градусов.
У Иноземцовой на глазах заблестели слезы. Она обняла татрина, поцеловала в щеку, отчего тот сделался пунцовым.
— Девлет Ахмадович — соратник моего покойного мужа, — объяснила она Бланку со смущенной улыбкой. — Считает своим долгом опекать беззащитную вдову. Ну что с ним прикажете делать? А отказать — обидится.
— Зачем же отказываться? Вы еще не видели главного. — Аслан-Гирей толкнул дверцу, что вела внутрь домика. — Смотрите, какую для вас сделали туалетную комнату. Снаружи к стене дома приделана еще одна печь, для нагревания воды. Садык будет растапливать ее каждое утро, вы его и не услышите. Вода по трубам закачивается в чан, вы внизу поворачиваете ручку — и вот, пожалуйста. Такого устройства нет даже у князя Горчакова.
Он тронул ручку над металлическим тазом, в середине которого была дырка. Из крана полилась вода. Агриппина ее потрогала.
— Действительно, горячая! Какая невероятная роскошь! — восторженно взвизгнула она.
Самая обыкновенная для женщины реакция, но Лекс почему-то удивился.
— Можно наполнить ванну, — конфузясь, Аслан-Гирей показал на эмалированный резервуар. — Прислуга не понадобится, довольно прицепить к крану вот этот шланг…
— Боже, как же давно не умывалась я теплой водой, — простонала Иноземцова. — Только холодной, из кувшина… Я не вытерплю. Я должна это опробовать!
— Сколько вам будет угодно. Не спешите. Мы с бароном подождем снаружи.
Скособоченное лицо офицера просияло счастливой улыбкой.
На улице она немного померкла, но полностью не исчезла.
— Ваша заботливость о вдове командира вызывает восхищение, — сказал Лекс, потому что было ясно: Аслан-Гирей слишком поглощен своими переживаниями и первым разговор не начнет.
— Я мало что могу. — Татарин говорил отрывисто. Чувствовалось, что он взволнован. — Разве что избавить Агриппину Львовну от низменных забот. Вы видели, какие у нее руки? Обветренные, в цыпках. Сердце сжимается. Раньше они были совсем другими… Месяц назад я по случаю купил пианино, доставил к ней в госпиталь. Она прекрасно играет. То есть играла. Теперь не захотела. Говорит, что пальцы огрубели. И что музыки не хочется. Перестала, мол, чувствовать музыку. — Он смотрел в сторону, а обращался будто не к Лексу, а так, в пространство. — В жизни не слыхивал ничего до такой степени трагического. Погиб муж, и музыка для нее перестала звучать. При этом ни жалоб, ни рыданий, ни сетований на судьбу.
— Что за человек был ее муж?
Лексу в самом деле стало интересно.
Ответ был коротким:
— Лучший из людей, кого мне доводилось видеть.
Бланку все больше и больше нравился начальник русского контршпионажа. Действительно, похож на рыцаря — мрачного слугу чести, верного памяти своего покойного сюзерена.
Будто что-то припомнив, штабс-капитан взглянул на собеседника и вдруг переменил тему:
— В минувшую субботу я не смог быть на soiree. А вы были?
— Да.
— Много ли было гостей?
— Примерно столько, как во вторник.
— Кто-нибудь опоздал?
«Я», — хотел ответить Лекс, но лишь пожал плечами. Золотое правило: никогда не сообщать чужому человеку, в особенности потенциальному противнику, лишних сведений, даже если они не имеют никакой важности.
— Было ли что-нибудь примечательное? — продолжал допытываться штабс-капитан. — Нет, в самом деле, кто всё-таки был?
— Я человек новый и мало кого знаю.
На крыльцо вышла посвежевшая и похорошевшая — еще как похорошевшая — Агриппина.
— На столе фрукты, печенье, вино. Предлагаю отметить новоселье!
— Благодарю, но должен вас оставить, — молвил Лекс с поклоном. — Нужно поработать с чертежами.
Лицо Аслан-Гирея просветлело, он уж, видно, и не надеялся избавиться от третьего лишнего.
Однако Бланк отклонил приглашение не для того, чтоб доставить татарину приятное. Глупо было упускать такую чудесную возможность. Пока Аслан-Гирей исполняет роль паладина при даме своего сердца, можно нанести небольшой визит в его палатку. Тем более что белый домик оттуда виден как на ладони. Врасплох не застанут.
Солнце уже давно зашло, городок погрузился в сумерки. Никакого освещения на импровизированных улицах предусмотрено не было, поэтому в жилище охотника на шпионов Лекс проник никем не замеченным. Полог прикрыл неплотно, чтоб не терять из виду освещенное окно с раздвинутыми занавесками: уединившись с дамой, рыцарь обязан заботиться о ее добром имени. Два силуэта, разделенные столом, были отлично видны.
Бланк зажег фонарь — тот самый, которым посылал сигналы. Отменно сконструированная вещь манчестерской работы: масла хватает на целый час, специальный кожух фокусирует луч и делает его незаметным со стороны.
Наскоро оглядев спартанскую обстановку жилой половины (койка, платяной шкаф, полка для оружия и амуниции), Лекс подошел к половине, служившей хозяину кабинетом. Потрогал железные шкафы — заперты. Осветил лежащие на столе бумаги.
Прямо сверху, вся исчирканная красным карандашом, лежала бумага. Бланк заглянул в нее — и остолбенел.
Кто-то обозначенный как «Нумер 4» — не шибко грамотный и, судя по почерку, мало привычный к письменным занятиям — доносил Аслан-Гирею утром 10 июля, то есть вчера:
Ваше благородие господин штабс-капитан доношу вашему благородию о нижнеследующем.
Вчерась как затемнело а именно в четверть после восьми на пункт явился человек неизвестного звания потому был в дождевом плаще донизу и копошоне по причине дождя и лица разглядеть мочи я не имел а себя оказывать воспрещено инструхцией. Оное незнамое лицо зачало светить посредством мигания и мигало таким манером девять минут что прослежено мною по казенным часам, какие мне выданы вашим благородием. В половине по восьми незнамое лицо поднялось малость с оврага поближе к Малахову и сидело там до десяти минут десятого часу а я глаз не спускал близко не подходя и себя не объявляя. Незнамое лицо сначала ничего не делало а просто сидело. Потом достало книжечку или не могу знать и стало писать. Подымет голову и пишет. Подымет и пишет. Но капошона ни разу не сымало и лица того незнамого лица увидеть никакой возможности не было. Потом оно пошло с горки на Южную бухту и я согласно инструхции следом. На берегу оно взяло ялик и поплыло на Северную. Я тож сторговался с лодошником за две с половиною копейки о чем расписку лодошника прилагаю а что она с крестом так это он вовсе неграмотный. На Северной незнамое лицо шло споро и я едва не отстал однако же не отстал. А зашло оно в большую палатку где горели лампы и было много господ офицеров а также дамы и барышни и туда мне ходу не было. Когда же я спросимши у людей что это за гуляние мне было сказано что милосердные сестры Андреевского госпиталя со своими гостями гуляют и по субботам всегда у них так.
А больше ничего сведать не сумел потому когда господа начали расходиться дождик полил пуще и такие плащи были почитай у половины.
Нумер 4.
Внизу другим почерком — четким, округлым — приписано и подчеркнуто: «Удвоить наблюдение по всем нумерам».
Тревога! Тревога! Тревога!
Читая каракули «Нумера 4», Лекс закусил губу. Оказывается, русская контрразведка следила за пунктом связи! Позавчера он только чудом, благодаря дождевику, купленному в офицерской лавке, не был опознан агентом!
Очень возможно, что все остальные точки, предназначенные для светосигналов, тоже находятся под наблюдением — даром что ли в приписке сказано про «все нумера».
То-то Аслан-Гирей выспрашивал, кто пришел на soiree позже других!
Ну, положим, были гости, явившиеся примерно в то же время или даже позже. Но если дотошный контрразведчик станет докапываться (и ведь обязательно станет), угодишь к нему в список подозреваемых, а это чертовски опасно.
Не в опасности даже дело.
Скоро может проясниться ситуация с грядущим сражением. И тогда во что бы то ни стало нужно будет известить своих об этом сверхважном решении — чтоб знали, откуда русские поведут наступление, и успели укрепить оборону.
Как передать шифрограмму, при этом не угодив в лапы врага?
Двойная задача. Не из легких.
Терзание ума и сердца
Второго появления Капюшона пришлось ждать целых одиннадцать дней. Девлет уж думал, что неустановленный субъект, посылавший сигналы с пункта номер 4, больше не объявится. А ведь это почти наверняка был тот самый брюнет, о котором в свое время сообщил Рутковский.
Унтер-офицер Ляшенко, который дежурил в ночь с девятого на десятое около разрушенной сторожки на краю Докового оврага, не имел возможности определить цвет волос «незнамого лица», но рост был такой, как надо: «мне вот эдак вот досюдова», показал рослый Ляшенко пониже уха. Запросто войти в шатер, где происходило субботнее soiree, мог лишь кто-то из завсегдатаев, а это всё были люди из общества, с положением. Стало быть, не мелкий лазутчик, а именно что агент стратегической важности. Никаких сомнений — тот самый.
Определить в точности, кто именно в тот вечер около одиннадцати вошел в шатер, не удалось. Не получилось даже составить полный список гостей: из-за проклятого «а ля фуршетт» все перемещались с места на место. Единственное, что смог Аслан-Гирей, — это примерно установить перечень лиц, которые вообще посещают госпитальные soiree. Однако с учетом людей, что бывают у милосердных сестер нечасто, вышло более семидесяти имен, и то не могло быть полной уверенности, не упущен ли кто-то. Штабс-капитан сначала хотел сузить круг подозреваемых, отобрав лишь невысоких сухощавых брюнетов, прибывших в Севастополь после 20 июня, но передумал. Делать этого было нельзя. Что если сигналы подавал другой агент? Ведь нет гарантии, что враг внедрил в русский лагерь только одного высокопоставленного шпиона.
Работа по фильтрации списка гостей, отделению «чистых» от «нечистых», двигалась медленно. Сдвоенные посты попусту томились у восьми возможных пунктов связи, известных от Рутковского.
И вот, когда Девлет совсем отчаялся, капкан сработал. Хищник угодил в ловушку.
В ночь на двадцать первое штабс-капитана разбудил денщик.
— Господин, прошу извинить, но вас срочно хотят видеть. Говорят, важно, — сказал Садык. Он всегда обращался к Девлету по-татарски, когда рядом не было посторонних.
Харитонов, старший наряда, дежурившего на пункте номер три (заросли можжевельника правее третьего бастиона, на краю Лабораторной балки), был в таком возбуждении, что Аслан не сразу разобрался в его многословном, сбивчивом рассказе. Но когда понял, тоже затрясся от волнения и азарта.
Шпион установлен! Все параметры совпадают: масть, рост, комплекция, время прибытия. Это он!
Ночь опять выдалась дождливая, поэтому шпион, как и девятого числа, явился в глухом плаще. Действуя по инструкции, Харитонов с Цацанидисом не стали мешать проведению сеанса, а по его окончании сели Капюшону на хвост — с двух сторон. И никуда он, голубчик, не делся. В отличие от прошлого раза, не сразу переправился на Северную, а сначала зашел в Николаевский каземат — в тот отсек, где находится лазарет для раненых, доставленных с передовой и нуждающихся в срочной операции. Пробыл там Капюшон около получаса. Внутрь Харитонов с Цацанидисом не заходили, чтобы себя не обнаружить, но в этом не было необходимости, поскольку дверь там только одна.
Вскоре после полуночи Капюшон покинул лазарет и сел в лодку. Вели его двумя яликами, слева и справа. Ну а на Северной стороне деться он уже никуда не мог. Молодцы аккуратно сопроводили шпиона до самого места ночлега. Цацанидис остался там караулить, а Харитонов поспешил к начальнику. Благо бежать было недалеко.
Услышав, где именно обитает Капюшон, штабс-капитан сразу понял, кто это.
Барак под соломенной крышей с десятью отдельными дверями и крашенными в белый цвет ставнями? Это дом, где проживает медицинский персонал Андреевского госпиталя. Третья дверь справа? Адресат известен. Мистер Арчибальд Финк, собственной персоной. Давно на подозрении.
Выяснив личность агента, Аслан-Гирей отнюдь не торопился его арестовывать. Зачем же? Нужно поглядеть, нет ли сообщников. Выяснить, в каком направлении устремлены интересы шпиона — тогда можно будет вычислить, в чем заключается полученное им задание.
За Финком установили круглосуточную слежку, с пересменкой каждый час, чтоб американцу не примелькались одни и те же лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49