Лекарь из города Бостона, жители которого некогда устроили англичанам знаменитое чаепитие, попал в поле зрения штабс-капитана по четырем причинам: во-первых, черноволос; во-вторых, тридцати лет от роду; в-третьих, тонкого сложения; в-четвертых, подходящего роста — два аршина и примерно три вершка. В связи со своим англоязычием Финк угодил на особо пристальный учет, а кроме того из подорожной явствовало, что прибыл он из Петербурга. Правда, русского языка американец не знал, но ведь мог и прикидываться?
Чем больше Аслан-Гирей приглядывался к волонтеру, тем меньше тот ему нравился. Возможно потому, что все остальные были прямо-таки без ума от душки-американца. Общительный, улыбчивый, Финк как-то подозрительно быстро, в несколько дней, научился смешно, но понятно лопотать по-русски и обзавелся невероятным количеством знакомств. Даже Агриппина его отличает, а уж Финк не теряется — так подле нее вьюном и крутится.
Не в том дело, всякий раз одергивал себя Девлет, когда мысль сворачивала в эту сторону. Чушь! Лекаришка — несомненный «кандидат», Агриппина же тут совершенно не при чем.
Но едва войдя в просторный шатер, все стенки которого из-за духоты были приподняты, и по привычке отыскав взглядом Иноземцову, штабс-капитан нахмурился. Сердце у него ёкнуло, так что насчет «чуши» был самообман.
Американец откусывал яблоко и говорил что-то веселое. Его зубы казались очень белыми по контрасту с короткой черной бородкой без усов (у нас так никто не выбривается). А Иноземцова слушала и улыбалась. Девлету она никогда не улыбалась, она вообще очень редко улыбалась — а тут пожалуйста!
Что чертов Арчибальд к ней липнет, это неудивительно. Другие сестры похожи на монашек — постнолицые, некрасивые, большинство немолодые. Но даже если б все они были юными красотками, разве может кто-то сравниться с Агриппиной Львовной?
Как обычно, Девлет отошел в темный угол шатра и оттуда, почти невидимый в тени, стал смотреть на Иноземцову. Его б воля — каждый миг жизни только этим и занимался.
Поганый у Аслан-Гирея был кисмет. Как у горбуна Квазимодо из мелодраматического сочинения господина Гюго. Худший из уродов полюбил прекраснейшую из женщин. Притом он был уродом с дополнительным обременением, а она — красавицей на пьедестале безнадежной недоступности.
Агриппина благоговейно лелеет память своего героического супруга, прочие мужчины для нее не существуют. Останься Девлет таким же, как до увечья — все равно не посмел бы подвергнуть эту святую верность испытанию.
И что бы он мог ей предложить? Перейти в ислам и сочетаться с ним мусульманским браком? Невообразимо. Ведь сам же он не смог бы отказаться от веры, в которой вырос, даже ради любви. Кому нужна любовь вероотступника? Предал Бога, предаст и любовь.
Однако кто сказал, что любовь насытившаяся выше любви голодной? Несказанное счастье уже то, что на свете есть Агриппина, что он с нею знаком и что она считает его своим другом. На нее можно смотреть, с ней можно говорить, а потом вспоминать каждый миг общения. Была же у средневекового рыцаря Прекрасная Дама, которой он служил, не помышляя о плотской близости?
Прошло несколько минут, прежде чем Девлет смог оторвать взгляд от Иноземцовой и присмотреться к ее окружению.
И здесь выяснилось, что Агриппина Львовна стоит не только с мистером Финком — по другую сторону кадки с фикусом стояли еще двое, военный и штатский. Женщина улыбалась кому-то из них, а вовсе не американцу.
Сестры очень старались украсить свой «салон» любыми подручными средствами, и по меркам Северного городка шатер выглядел в высшей степени презентабельно. Кроме тропических растений здесь было несколько статуй и декоративных колонн, привезенных из каких-то севастопольских особняков, от которых, вероятно, остались одни развалины. Столы вместо скатертей покрыты простынями, зато самовары и чайники сверкают начищенным серебром — сервиз был из Морского собрания, тоже разбитого снарядами.
Чай все пили стоя, поскольку настоящих стульев все равно не достанешь, а самодельные скамьи с табуретками испортили бы всю ambience. Кто-то из петербургских сестер, вхожих в большой свет, рассказал, что это теперь модно и называется a’la fourchette: гости не прикованы к своим непосредственным соседям по столу, а могут свободно перемещаться.
Вот Аслан-Гирей и переместился, чтобы рассмотреть остальных собеседников Агриппины. Очень кстати рядом оказалась мохнатая пальма, за которой он удобно пристроился.
По интересному совпадению военный с аксельбантами, стоявший рядом с американцем, тоже был из «кандидатов» — правда, уже снятых с подозрения.
Флигель-адъютант Лузгин, изящный и манерный господин с напомаженными черными височками, прибыл из Петербурга в самый первый день охоты на брюнетов. Он состоял при важной персоне — генерала Вревского, личного посланца государя. Девлет сразу же взял Лузгина под особенный контроль, потому что подполковника сопровождал лакей-шотландец, с которым столичный хлыщ объяснялся исключительно по-английски. Очень скоро Аслан-Гирей создал повод для личного знакомства с перспективным «кандидатом». Изобразил гвардейца, желающего узнать петербургские новости и расспросить о сослуживцах. Флигель-адъютант моментально распознал человека не своего круга. Разговаривал холодно, не скрывая желания побыстрее отвязаться от докучного собеседника. Девлету хватило нескольких минут, чтобы прийти к твердому заключению: этакий пустельга шпионом быть не может и вообще ни на что не годен, кроме как состоять декоративной болонкой при начальстве. Потом пришел ответ из столицы на секретный телеграфный запрос: в начале июня Лузгин находился в Царском Селе и разгуливать по английскому редуту с Лансфордом никак не мог. Из списка Рутковского флигель-адъютанта следовало вычеркнуть.
Нет, Агриппина Львовна улыбалась не Лузгину, а третьему.
Он тоже оказался брюнетом. Невысок. Кажется, молод. Одет в штатское.
Кто такой? Прежде Аслан-Гирей его здесь не видел.
Врач из новых? Нет, слишком элегантен.
Как он смеет так лениво смотреть на Агриппину Львовну, особенно когда она улыбается?!
Чертовски неприятное лицо! По брезгливой складке губ видно, что отменный сноб и много о себе понимает.
Девлет подошел к госпоже Лаптевой, начальнице милосердных сестер, с которой находился в самых добрых отношениях. Поговорили о том, что вечера становятся всё многолюдней.
— Да, мы популярны, у нас собирается creme de la creme лагерного общества, — сказала Евдокия Захаровна, вдова тайного советника, с иронической улыбкой, но было видно, что она гордится успехом салона. Вряд ли в Петербурге она могла залучить в гости столько блестящих мужчин. На десяток сестер приходилось втрое больше кавалеров. В их числе блистали эполетами два генерала, адъютантов же было с полдюжины.
Перешли на обсуждение новых лиц, и вопрос насчет черноволосого сноба прозвучал вполне естественно.
— Это барон Бланк, — ответила Лаптева. — Он у нас впервые, но сразу видно человека с привычкой к свету.
Ах вот это кто! Положительно сегодняшний приход на soiree не напрасен.
Барон Бланк Александр Денисович, прибывший из Петербурга вчера, значился в «списке брюнетов», да еще с вопросом напротив пометы «по личной надобности». Какая, интересно, может быть личная надобность в осажденном городе? Аслан-Гирей собирался так или иначе разъяснить себе непонятного туриста. А вот кстати и случай.
Забыв о робости (дело было не личное, а служебное), штабс-капитан направился прямо к Иноземцовой — будто только что ее заметил.
— Добрый вечер, Агриппина Львовна!
— А я уж беспокоилась, где вы, Девлет Ахмадович.
Он поцеловал ей руку, следя за тем, чтоб ненароком не коснуться губами кожи (от этого, он знал, темнеет в глазах), коротким поклоном поздоровался с флигель-адъютантом и американцем, вопросительно взглянул на Бланка.
Разумеется, Иноземцова их познакомила.
— Вы, верно, доктор? — без интереса спросил Аслан-Гирей.
Так же равнодушно, но впрочем вежливо барон ответил, что он инженер и назначен для особых поручений к Тотлебену.
Загадка разрешилась: приехал по своей воле или по личному приглашению генерала, а должность получил уже на месте. Такое случается.
Теперь неплохо бы выяснить, отчего Агриппина Львовна смотрит на чопорного инженера с улыбкой. Чем ей угодил сей малоприятный господин?
Но в следующую минуту барон перестал вызывать у штабс-капитана активную неприязнь и достиг этого очень просто: слегка поклонившись, отвел флигель-адъютанта в сторону. Конечно, трудно понять, как может человек променять общество Иноземцовой на тет-а-тет с пустобрехом Лузгиным, но хозяин — барин.
Американец, кажется, тоже был рад, что ряды конкурентов поредели. Штабс-капитана за соперника он не считал.
— Trudni operation sevodnya, n’est-ce pas? — сказал он, мешая русский, английский и французский. — No vy, Agrippine, pomogal ochen horosho, absolument parfait!
И дальше застрекотал уже на одном французском, хоть и с ужасным квакающим акцентом: про какую-то мудреную операцию на берцовой кости с отсечением гангренозных тканей. Иноземцовой слушать врача было интересно, Девлет же почувствовал себя лишним.
Чтоб не терять времени зря, можно было пощупать нового «кандидата»: что за человек? Хватит торчать столбом подле Агриппины.
Очень кстати Девлет поймал на себе взгляды Лузгина и инженера: кажется, они говорили о нем, причем флигель-адъютант смотрел неприязненно, а барон изучающе. Что ж, к брезгливо-любопытствующим взглядам Аслан-Гирей привык. Как поется в оперетке «Алжирский дей»: «Мой черный лик ужасен и свиреп».
Поклонившись, он подошел к собеседникам.
Адъютант сразу же полуотвернулся, сделав вид, будто увлечен беседой, но Аслан-Гирей, когда нужно, умел быть толстокожим. К тому же Бланк продолжал смотреть на штабс-капитана, это облегчало задачу.
— Я вижу, господа, вы разговариваете о чем-то интересном?
Они переглянулись.
— Подполковник рассказывает о чинах штаба, — после короткой паузы ответил барон.
Лузгин пожал плечами, как бы давая понять, что своих суждений не скрывает и готов повторить их перед кем угодно.
— Я сказал, что начальник штаба Коцебу is a man of great cunning[2], а мой патрон барон Вревский — c’est un homme du grand esprit[3]. — Английские и французские фразы он, надо полагать, ввернул нарочно, думая, что штабс-капитан их не поймет. — Именно в таких помощниках и нуждается князь Горчаков, которому, увы, недостает ни cunning, ни esprit.
Обращался он к Бланку, демонстрируя, что не признает штабс-капитана равноправным собеседником и желал бы поскорей от него избавиться.
Но Аслан-Гирей лишь встал поудобнее, облокотившись на столб, и сделал вид, что поражен резкостью флигель-адъютанта, хотя для того чтоб критиковать главнокомандующего большой смелости не требовалось — на медлительность и нерешительность князя роптал весь Севастополь.
— Командующему армией нет обязательности быть умным и хитрым, — сказал Бланк, будто о чем-то давно известном. Речь у него была странноватая. Не то чтобы неправильная, но будто со скрипом невидимых шестеренок. — От командующего потребна иная характеристика: мудрость. То есть умение смотреть вдаль, поверх моментальных обстоятельств.
— Mais ecoutez[4], вся война состоит из «моментальных обстоятельств»! — воскликнул Лузгин.
— Лишь на нижнем уровне. Хитрым должен быть начальник тактического звена. Начальнику соединения надлежит быть умным, то есть владеть оперативным искусством: рассчитывать свои действия вперед, предугадывать демарши противника. Верховный же вождь может не вникать в мелочи, но обязан обладать стратегическим даром: ясно понимать ход всей войны, сообразуя каждый свой поступок с генеральной целью. В идеально устроенной армии главнокомандующий мудр, над корпусами и дивизиями начальствуют умники, а полки доверены хитрецам. При этом хитрец часто бывает неумен и тем более немудр; умник нехитер и немудр; мудрец нехитер и, увы, неумен. Это нестрашно. С подобной гарантией армия победит, притом без лишних жертв.
Лузгин глубокомысленно нахмурил лоб, а затем лукаво улыбнулся. Видимо решил, что барон это высказал не всерьез, а в качестве парадокса. Девлету же подумалось, что при кажущейся парадоксальности сентенция Бланка очень точна. Беды и ненужное кровопролитие на войне обычно возникают из-за того, что наверх пробиваются хитрецы и отдают приказы умным. Мудрецы же либо вовсе не попадают в армию, либо не могут сделать в ней карьеры.
— Ну, мудрым князя Горчакова, я полагаю, вряд ли кто-нибудь назовет, — сказал Аслан-Гирей вслух.
Подполковник выразительно на него покосился: что дозволено Юпитеру, недозволено быку. И еще в этом взгляде читалось: «Оставишь ты нас в покое или нет?»
Аслан-Гирей адъютанту ласково улыбнулся и остался на месте.
— Надобно поприветствовать графа. Он на меня уже дважды посмотрел, неловко, — сказал тогда Лузгин, кивнув на седенького генерала, лакомившегося кулебякой. — Мы, барон, договорим после.
Штабс-капитану он едва кивнул.
— Любопытно о войне рассуждаете, — сказал Девлет. — Это вы сами такую теорию придумали?
— Нет. — Бланк смотрел куда-то в сторону. — Прочел в древнем китайском трактате о военном искусстве. Наука войны от века к веку делает прогресс лишь на тактическом и оперативном этажах, а на верхнем, стратегическом этаже остается неизменной.
На Иноземцову — вот куда он смотрит!
Аслан-Гирей не сдержался.
— Я вижу, Агриппина Львовна произвела на вас впечатление. Желаете приударить? — язвительно спросил он. — Должен предупредить. Многие пытались взять эту крепость, но она вроде Севастополя.
— Господь с вами! — Бланк уставился на него с удивлением — и, кажется, искренним. — Крепости, которые я желал бы завоевать, совсем другого сорта… — Он снова с интересом поглядел на Иноземцову. — В самом деле, многие пытались? Для флирта с такой дамой потребна отчаянность. Или же полное отсутствие воображения. Это женщина не похожая на других. С земли до нее не дотянешься. Тут, вероятно, надобны крылья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49