Почему, ну почему я не ты?
Имоджин решила убедиться, что это ей не привиделось. Она огляделась вокруг, чтобы посмотреть, нет ли позади нее какой-нибудь красивой девицы, настоящего предмета внимания Бересфорда. Но там оказались только жирная женщина в фетровой шляпе пурпурного цвета и двое мужчин.
Его игра явно разладилась. Он пропустил несколько легких мячей и всякий раз, когда менял сторону, ухмылялся ей.
— Ему надо кончить валять дурака, — сказана Джульетта, — а то он проиграет сет.
Словно услышав ее мнение, Бересфорд, похоже, собрался. Пригибаясь, как тигр перед нападением, он сыгран четыре гейма с неистовым великолепием и победил в матче, не проиграв ни одного сета.
Толпа, в особенности Имоджин, громко выражала свое одобрение. Бересфорд надел светло-голубой клубный пиджак и собрал свои четыре ракетки. Выходя с корта, он в упор посмотрел на Имоджин. Она вдруг испугалась, как если бы тигр, которым она любованась в зоопарке, выскочил из клетки.
— Пойдем искать папу, — сказала она.
— Ты с ума сошла? — возмутилась Джульетта. — Стой на месте, и Бересфорд найдет тебя здесь.
Но Имоджин, увидев, что Бересфорда окружила группа охотников за автографами, уже бежала к чайной палатке.
Они нашли отца беседующим с секретарем теннисного клуба.
— Привет, — сказал он, — пью чай, — и вернулся к своему разговору.
Дикий образчик служителя церкви-воительницы достопочтенный Стивен Броклхерст был подвержен одной светской страсти — спорту. Теперь он, разбирая удар за ударом, объяснял секретарю клуба, почему Бересфорд играл так плохо.
— Конечно, парень был слишком самоуверен: решил, что дело в шляпе.
Джульетта, усмехнувшись, принялась за бутерброды с огурцами. Имоджин сидела в мечтательной задумчивости, пока ее не толкнула в бок Джульетта, прошипевшая: «Бересфорд появился».
Имоджин поперхнулась чаем. Его приветствовали со всех концов.
— Он тебя заметил, — прошептала Джульетта, — продвигается в нашем направлении.
— Привет, Ники, — сказал секретарь клуба. — Что с тобой случилось?
Бересфорд рассмеялся, показав очень белые зубы.
— Меня отвлекло кое-что за оградительной сеткой, — сказал он, глядя на Имоджин.
— Тебе надо было играть в наглазниках, — сказал секретарь клуба. — Присоединяйся к нам, познакомься: наш викарий мистер Броклхерст, его дочери Имоджин и Джульетта.
— Очень приятно, — сказал Бересфорд, пожав всем руки, при этом задержав руку Имоджин в своей много дольше необходимого, после чего сел между ней и викарием.
— Броклхерст, — задумчиво произнес он, кидая в чай четыре кусочка сахара, — Броклхерст. Вы не выступали за Англию сразу после войны?
Мистер Броклхерст растаял как масло в духовке.
— Да, именно тогда. Как вы это могли запомнить?
Поговорив с викарием минут пять о регби и получив приглашение на завтрашний обед, Бересфорд перенес свое внимание на Имоджин.
— Вы просто выбили меня из седла, — мягко упрекнул он ее, — еще хорошо, что это не была отборочная встреча на кубок Дэвиса.
— Я так рада, что вы победили, — заикаясь сказала Имоджин.
— А я рад, — заявил он, глядя ей прямо в глаза, — что вблизи вы еще красивее.
И он тоже, подумала Имоджин. Намного красивее с темными кругами под глазами и влажными завитками волос вокруг лба. Его низкий голос звучал так, словно она была единственным в мире существом, с которым ему хочется поговорить.
И хотя он задавал ей обычные вопросы, — где она работает, нравится ли ей эта работа, была ли она когда-нибудь в Лондоне, — его обволакивающий голос и его взгляды, гулявшие по ее фигуре и лицу, придавали этим стандартным фразам какой-то особый смысл.
Тут подошел какой-то бледный юноша с длинными, мышиного цвета волосами, одетый в свитер с вырезом углом и изображением оленей вдоль каймы. Он откашлялся. Ники посмотрел на него без энтузиазма.
— Да?
— Я с Йоркширского телевидения, — сказал юноша. — Вы не могли бы обменяться со мной несколькими словами?
— Когда? — спросил Ники.
— Ну, сейчас.
— Я занят.
— Это ненадолго.
— Я поговорю с вами после парных матчей. А теперь оставим это, — отрезал Ники и вновь повернулся к Имоджин.
Она смотрела на него не отрываясь и поражалась такому совершенству. Быть может, это черный ободок вокруг радужной оболочки или толщина ресниц придавали такую яркость голубизне его глаз. Его загар был таким ровным, что казался нанесенным искусственно. И он в самом деле назвал ее красивой. Позднее, ночью это замечание будет для нее как кусок торта-мороженого, унесенный с праздничного стола. Она будет вновь и вновь шептать его себе, стараясь в точности припомнить хрипловатые тлеющие обертоны его голоса.
— Где у вас следующая игра? — спросила она. Мысль об его отъезде была ей уже непереносима.
Ники усмехнулся.
— Понедельник — в Риме, потом через неделю в Париже, потом Эдинбург, Уимблдон, Гстад, Китцбюгель, а потом турне по Северной Америке: Вашингтон, Индианаполис, Торонто, под конец Форест Хилл, если не помру от изнеможения.
Имоджин вздохнула. Единственная заграница, в которой она бывала, — Шотландия.
— Ой, как замечательно. Можно послать столько открыток.
Ники рассмеялся.
— Я смог бы это проделать, если бы вы поехали со мной, — сказал он, понизив голос.
Имоджин покраснела и отвела глаза, уставившись на чашку с чаем.
Ники, чуть помедлив, спросил:
— Хотите прочитать судьбу по чаинкам? Они вам говорят, что рослый темноволосый теннисист только что вошел в вашу жизнь.
— Ха, — послышалось позади них, — я вижу, ты как обычно не скучаешь, Ники.
Они были так поглощены друг другом, что не заметили, как подошел коренастый ухмыляющийся молодой человек, жевавший резинку. На нем был бледно-голубой тренировочный костюм и голубая повязка вокруг лба, удерживавшая его светлые волосы. В одном ухе он носил золотую серьгу.
— Я пришел, чтобы узнать причину, из-за которой ты проиграл три гейма.
— Вот она, — сказал Ники.
Опять Имоджин почувствовала, что краснеет.
— Мои поздравления, — сказал молодой человек, быстро и с пониманием осмотрев Имоджин с головы до ног и перебросив резинку из одной щеки в другую. — У тебя всегда был хороший вкус, Ники.
— Это Чарли Пэйнтер, — представил его Ники, — мой партнер в парных. Воображает себя крутым парнем.
— Я ничего не подбираю на дороге кроме красивых девушек, — сказал Пэйнтер, подмигнув Имоджин. — Послушай, если вы в силах оторваться друг от друга, то нам надо быть на корте через минуту.
— Я не в силах, — заявил Ники, снова адресовав Имоджин свою настойчивую, понимающую улыбку. — Я тебе не нужен. Ты уложишь этих тихоходов одной левой.
— Жуткое освещение. Придется играть как в угольном подвале, — сказал Пэйнтер, выглядывая из-под навеса.
— Тогда заяви протест, — сказал Ники. — Знаешь, я боюсь темноты и потому предпочту беседу с мисс Броклхерст.
Имоджин боязливо посмотрела на отца, но тот, к счастью, увлеченно, носом к носу обсуждал что-то с секретарем клуба.
Громкоговоритель икнул и объявил финалы мужских игр. Ники поднялся с неохотой.
— Сегодня здесь будет вечеринка, и, может быть, вы и ваша сестра, конечно, — добавил он, улыбнувшись Джульетте, — захотели бы прийти?
— О, с удовольствием, — начала было Имоджин, но вдруг вмешался викарий.
— Это очень любезно с вашей стороны, — спокойно сказал он, — но я боюсь, нынче вечером они уже заняты — будут помогать на собрании союза матерей. Мы ожидаем увидеть вас завтра у нас за обедом в любое время начиная с половины первого.
Имоджин и Джульетта одновременно протестующе открыли рты, но потом закрыли. Они знали своего отца. На какое-то мгновение глаза у Ники сузились. Потом он улыбнулся.
— Я тоже буду этого ждать, — сказал он и, выйдя из-под навеса, последовал за Пэйнтером.
— Пропади пропадом этот союз матерей, — проворчала Джульетта.
— Я знаю, что ты любишь несовершеннолетних, — сказал Пэйнтер, когда они направились к корту номер один. — Но у этой, кажется, еще молоко на губах не обсохло.
— Она старше, чем выглядит. Два года, как школу окончила, — сказал Ники, останавливаясь, чтобы дать пару автографов. — И хороша, согласен?
— Мила, — подтвердил Пэйнтер, тоже расписавшись.
— Совершенно нетронутая мужской рукой — вот что главное.
— Мы были первыми, кто заплыл в это тусклое море, — рассмеялся Пэйнтер. — Но все равно тебе не запустить свою ложку в этот пудинг. Держу пари, их достопочтенный запирает их на ночь в пояс целомудрия.
— Он пригласил меня на обед.
— Ну и что? Все равно он никогда не подпустит тебя и близко к ней.
— Хочешь пари? — спросил Ники, достав из футляра ракетку и делая резкие замахи. — А плечи у меня снова в норме.
— На пятерку, — предложил Пэйнтер, снимая куртку.
— Давай на десятку, — сказал Ники, разминая плечо.
— Согласен.
Когда они с Пэйнтером взяли первый сет со счетом 6:0, Ники увидел, что викарий с дочерьми наблюдает за ним. Он был рад, что каждая подача удается ему с первой попытки, и впервые удары с лета, сверху, высокие мячи, удары после отскока — все получается. Он оказывался у мяча так быстро, что у него было время для того, чтобы решить, как ударить. Вот такую форму ему надо поддерживать до конца сезона. Он сверкнул зубами в сторону Имоджин и увидел, что она собирается уходить.
Дожив до двадцати шести лет, Ники ни разу серьезно не влюблялся. У него было немало разных историй — в теннисных кругах искушениям нет счета. Если ты в великолепной форме, то по вечерам ты не ложишься в постель с книгой в руках. Если ты выиграл, то надо это отпраздновать, если проиграл, то надо поднять настроение. Но вообще его сердце было эластичнее его самоуважения. Когда очередная история заканчивалась разрывом, он переносил это легко. У него от этого не оставалось ни шрамов, ни страданий, наоборот, он иногда даже сожалел, что их нет, полагая, что лишен чего-то, что есть у других и, похоже, высоко ими ценится, хотя это и причиняет им порою настоящие муки.
И в последнее время он чувствовал смутное недовольство своей жизнью. У него были неприятности, когда он увел у одного из игроков жену, красавицу-мексиканку, болезненно ревнивый муж которой возроптал. Именно по этой причине Ники играл теперь в Пайкли, а не в Гамбурге, надеясь, что скандал, быть может, сойдет на нет сам по себе. К тому же на прошлой неделе одно предложение на рекламу, которое могло бы принести ему несколько тысяч в год, вдруг перешло к другому английскому игроку, хотя и не столь блестящему, как Ники, но попадавшему в прошлом году в финалы больших турниров чаще него. Наконец, за день до отъезда в Пайкли его тренер сделал ему за обедом замечание.
— Ники, с чем ты, парень, играешь? — спросил он после второй бутылки с обычной для него грубоватостью, в которой звучала озабоченность. — У тебя есть все, что требуется для успеха, но годы уходят и ты не добьешься многого, если не покончишь со своими похождениями, выпивкой и бессонными ночами. Тебе никогда не приходило в голову угомониться?
Ники ответил, что у него в жизни чересчур много всяких забот, чтобы думать о каком-нибудь постоянном обязательстве. «Рад бы в рай, да грехи не пускают», — сказал он, и они оба рассмеялись. Но замечание тренера укололо его, и он о нем не забыл.
Когда толпа одобрительно захлопала после окончания сета, мистер Броклхерст вывел своих протестующих дочерей, заявив, что им нельзя опаздывать на благотворительный вечер. Ники произвел на корте такую сенсацию, что Имоджин с трудом верила в реальность их тет-а-тета в чайной палатке. Но когда она уходила, он махнул ей ракеткой, и. значит, это было наяву.
Когда они ехали домой, не слишком надежно укрепив на крыше машины велосипед Джульетты, то по пути встретили подругу Джульетты, возвращавшуюся верхом из индийского спортивного зала с гирляндой роз вокруг шеи. Она надменно приветствовала их поднятием хлыста.
— Что она из себя строит, глупая сучка? — проворчала Джульетта.
— Десять пенсов в копилку за сквернословие, — упрекнул ее викарий, но не строго, потому что питал слабость к своей младшей дочери.
Когда он пересек реку Дарроу и направился в сторону торфяников, на него тоже нашло легкое недовольство жизнью. Наблюдая сегодня за игрой Бересфорда, он вспомнил свою молодость на поле регби. Он тоже хорошо тогда смотрелся, тоже испытал поклонение женщин и восхищение мужчин.
«Стяжав великую славу своей игрой в регби за Англию, — сказал один недоброжелательный коллега-священнослужитель, — Стив Броклхерст провел остальную часть жизни как утомленная посредственность».
Мистер Броклхерст прекрасно знал, что другой великий атлет, Дэвид Шеферд стал епископом. На его долю подобное возвышение не выпало. Нет сомнения, что ему предстоит провести остаток жизни в Пайкли, где обожание старых дев из местного прихода было слабым утешением. В самые угрюмые моменты к викарию приходила мысль, что атлет, умерший молодым, в самом расцвете сил, выглядит предпочтительнее, чем ветеран-ревматик с брюшком.
Жизнь тем не менее многое компенсирует. В округе его очень уважали, ни один местный комитет без него не считался полным. Он любил свой сад и партии в гольф, и, возможно, в том же ряду — свою тихую очаровательную жену. Оба его сына, школьники, вырастали в отличных спортсменов. Майклу уже пошел пятнадцатый год. Джульетта, беззаботное и обожаемое дитя умела обводить отца вокруг своего маленького пальчика.
Но как человек, поручивший себя Богу, он покусывал свою совесть, как пробуют на зуб яблоко, осознавая, что его старшая дочь Имоджин действует ему на нервы. Поначалу его обижало, что она не родилась мальчиком. Когда она подросла, его стали раздражать ее неповоротливость, мечтательность, вялость, слишком мягкий характер (ее очень легко было довести до слез), ее неспособность постоять за себя и абсолютное отсутствие какой бы то ни было атлетической складки. Он до сих пор вспоминал то унижение, которое испытал несколько лет тому назад на показательном уроке гимнастики в ее школе, когда Имоджин оказалась единственной во всем классе, не сумевшей взобраться ни на один из снарядов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29