- Оленька, вставай, - шепчет бабушка. - Я Буренку выгнала, как бы она там не нашкодила...
- Ба-а-бушка, еще немножко, - хнычу я.
- Некогда, вставай, - твердит бабушка.
- Сейчас, только сон досмотрю... - говорю я скороговоркой, стараясь не проснуться. - Ленька пусть попасет.
Но бабушка неумолима.
- Ленька маленький, пусть поспит, а ты вставай.
- Не маленький я! Сейчас встану, - бормочет Ленька, подымая голову, и снова шлепается на подушку. Наверно, и ему снится что-нибудь хорошее. Ладно, пусть досмотрит.
Я быстро одеваюсь и бегу во двор. На траве - подсвеченные солнцем золотые капельки росы. Буренка уже шагает через сад к зеленому клину ржи. Я бегу ей наперерез, и золотистые брызги разлетаются у меня из-под ног.
ЖАТВА
На пригорках рожь стала похожа на Зинкино выгорелое платье: кусок желтый, кусок зеленый. А через несколько дней она пожелтела вся. Женщины вышли жать. С каждым днем они подвигались к нашему хутору все ближе и ближе. У нас стало шумно и весело, как будто весь колхоз переселился к нам. Целый день скрипели телеги, слышались голоса. Снопы возили и складывали возле сараев. Ночью дед Савельич их караулил. Когда затихал скрип возов и вечерняя заря окуналась в ручей, мы с Ленькой бежали к Савельичу. Он затапливал в сарае печь, и мы помогали ему раскладывать по полкам сыроватые, пахнущие полем снопы.
Потом пекли в золе картошку. Дед Савельич молча попыхивал трубкой, и красные языки пламени плясали у него в бороде.
- Дедушка, как узнать, кто кулак, а кто нет? - спросил однажды Ленька, которому, как и мне, этот вопрос не давал покоя. Савельич задумался, а потом сказал:
- С виду, конечно, кулака теперь не распознаешь: человек как человек. Только нутро у него кулацкое - жадное и подлое... Чем богаче, тем жадней.
Ленька вздохнул: ничего неясно. А дед Савельич продолжал:
- Был у нас в деревне такой. Сам здоровенный, как медведь, морда - что ряжка. Вот, бывало, ест блины со сметаной, а в сметану - раз! - муха попала. Так он ее осторожненько за крылышки вытащит - и в рот. Обсосет со всех сторон и только потом прихлопнет... Чтобы, значит, и капля сметаны не пропала...
Мы с Ленькой, отплевываясь, хохочем.
- Теперь они смирные стали, прибедняются, а в колхоз не идут, выжидают, - говорит Савельич.
- Ага, - говорю я. - Если не колхозник, значит - кулак. Да?
- Почти что так, - говорит Савельич.
- О-о-ля! Ле-е-ня, домой! - раздается с крыльца бабушкин голос.
Нам жаль расставаться с Савельичем. Он хоть и неприветливый с виду, а добрый. Нет-нет да и расскажет что-нибудь интересное. И потом мне страшно оставлять его одного: вдруг нападут на него ночью кулаки. А он такой старый, весь будто мхом поросший.
Отец тоже, видно, беспокоится. Ночью он несколько раз встает и, попыхивая папиросой, выходит во двор. Я лежу, прислушиваясь к ночным шорохам, и страх холодной змейкой заползает ко мне под одеяло... Утром, когда я просыпаюсь, ночных страхов нет и в помине. Искристое солнце рассеивает их без следа.
За нашим садом рожь уже сжата, и Буренка ходит по жнивью. Пасти ее теперь не надо, мы с Ленькой свободны. Из деревни прибегают ребята, и у нас всегда весело.
Однажды появляется Петька. Он в новой голубой рубашке в черную крапинку, постриженный и чистенький. Я радуюсь. Все-таки Петька не Павлик, который ходит замарашкой и поминутно вытирает нос рукавом. А у Петьки есть носовой платочек, маленький, розовый, обвязанный кружевным узором. Я мечтаю, что вдруг он расщедрится и подарит этот платочек мне, потому что мне он больше подходит. Ни у одной девочки в мире не будет такого платочка, как у меня. Зинка лопнет от зависти - это я уж точно знаю.
Но пока что платочек у Петьки, и я ломаю голову, как бы его заполучить.
- Идем к вам в сад, - предлагает Петька.
- Идем, - соглашаюсь я, хотя мне и не очень хочется.
- Иди, иди, - предостерегающе говорит Ленька, - только помни, что отец сказал.
- А что он сказал? - спрашивает Петька.
- Яблоки запретил рвать. Это же колхозные, а не наши, - говорит Ленька.
- Паданки можно, - говорю я.
Мы с Петькой идем в сад, и Ленька, как сторож, тянется за нами.
Не любит он этого Петьку почему-то.
- Ну чего ты пристал? Что я, без тебя не знаю, что ли? - сердито говорю я. Ленька, обиженно шмыгнув носом, отстает. Я поднимаю с земли несколько яблок и подаю их Петьке.
- На, угощайся.
Повертев яблоки в руках, Петька размахивается и бросает их в кусты.
- Разве это яблоки? Одни черви, - говорит он обиженно и, глядя на деревья, ветви которых гнутся от яблок, предлагает: - Давай нарвем, а?..
Я молчу.
- Никто не увидит, - уговаривает Петька.
- Все равно нельзя, - говорю я.
- Вроде вы уж никогда и не рвете? - удивляется Петька.
- Никогда, - говорю я, вспомнив, как бабушка печет в миске собранные паданки.
Петя недоверчиво ухмыляется.
- Отец сказал, что яблоки продадут на базаре, а за те деньги будут строить телятник, - доказываю я.
Петька только фыркает.
- Подумаешь, честные какие нашлись! Ничего не случится, если мы немного наколотим, - заявляет он, хватаясь за сук.
- Не тронь! - кричу я.
Я злюсь, и не оттого, что Петька сейчас натрясет яблок, а оттого, что он мне не верит.
Оглянувшись по сторонам и не обращая на меня внимания, он дергает за сук. С десяток яблок с мягким стуком падают на землю. Он быстро хватает их и запихивает за свою нарядную рубашку. Я, как кошка, бросаюсь ему на спину и, вцепившись в его аккуратненький чубик, трясу изо всех сил. Петька молча сопит, потом, изловчившись, сильно лягает меня ногой. Я падаю, и тут из-за кустов выскакивает Ленька. Теперь Петькины дела плохи, ему нужно думать, как бы вырваться и удрать.
- Нет, - говорю я, - не уйдешь, сначала яблоки выложи.
- Пустите, выложу... - вырывается Петька, но, почувствовав свободу, тотчас бросается наутек.
Мы с Ленькой нагоняем его и вытряхиваем из-за пазухи все яблоки.
Петька, отбежав немного, грозит нам кулаком:
- Подождите, попадетесь еще, грачи колхозные!..
На земле валяется затоптанный розовый платочек. Я поднимаю его и швыряю Петьке вслед.
Мы с Ленькой с жаром обсуждали исход сражения. Ленька и в самом деле похож на маленького взъерошенного грача. Рубашка у него выехала, лямки от штанов оборваны, и он придерживает их руками. Мне смешно. Но и у меня, наверно, вид не лучше, потому что Ленька тоже не может смотреть на меня без смеха.
- А все же дали мы ему! - говорит он, довольный. - Будет знать, кулачуга, как трясти колхозные яблоки.
- Почему же - кулачуга? - удивляюсь я.
- Потому, что его бабка кулачка, Лещиха.
Я стою с раскрытым ртом, а Ленька поясняет:
- Мне дед Савельич говорил... Отец у него умер, давно еще. Он с матерью живет и с бабкой. Бабка всем в доме командует и такая вредная-превредная...
Я задумчиво молчу. Ленька, чтобы развеселить меня, предлагает:
- Пойдем покатаемся.
Мы взбираемся на телегу к Коле, который весной приводил к нам Буренку, и ездим с ним. Нагрузив телегу снопами, Коля шутит:
- Граждане пассажиры, прошу занимать мягкие места!
Мы с Ленькой проворно залезаем наверх и сидим там, покачиваясь на зыбком возу.
Но мне неловко ехать пассажиром, и я все время прошу у Коли вожжи. Зинка, Федя и другие ребята постарше ездят самостоятельно. Мне завидно. Когда мы едем порожняком, Коля дает мне править. Я волнуюсь и дергаю вожжи сильнее, чем нужно, но лошадь, не обращая на меня внимания, идет привычным шагом.
Приехав на поле, мы видим, что женщины, суетясь, складывают нажатые снопы в бабки. Из-за леса, закрывая полнеба, ползет черная лохматая туча. Быстро нагрузив воз, Коля говорит мне:
- Вези сама, а я тут помогу. Справишься?
- Справлюсь.
Туча стелется все ниже, ветер треплет верхушки деревьев. Над самой землей с тревожным криком проносятся ласточки. Навстречу мне, тарахтя пустой телегой, мчится Зинка. Увидев меня с полным возом, она сворачивает, уступая дорогу. Ее зеленые глаза смотрят на меня дружелюбно.
- Правей держи, там дорога лучше! - кричит она.
- Ладно, - киваю я, и сердце у меня прыгает от радости.
Сгрузив снопы и переждав дождь, мы с Ленькой снова едем в поле.
- Дай я поправлю немножко, - канючит Ленька.
Я великодушно передаю ему вожжи. Ленька, уцепившись обеими руками, гордо поглядывает по сторонам, и его стриженая голова похожа на свежее жнивье.
ЗИНКИНА ТАЙНА
Однажды, когда уже всю рожь перевезли с поля и мы слонялись без дела, Зинка сказала:
- Хотите, я вам покажу одну тайну?
- Хотим, конечно, - обрадовался Ленька, большой любитель всяких тайн.
С того дня, когда мы возили снопы, Зинка стала относиться ко мне совсем по-новому. Она иногда даже подходила ко мне сама, и мы с ней разговаривали. Больше всего она любила слушать про город, в котором никогда не была. Мы садились где-нибудь в укромном уголке, и я рассказывала, какие в городе улицы, магазины, скверы и городской сад, в котором по вечерам играет музыка. Я рассказала ей, как однажды в город приехал цирк и мы с мамой ходили смотреть. Там был смешной и веселый клоун. Он выделывал такие штучки, что все покатывались со смеху. А потом он разбил стакан и, боясь, как бы ему не попало, съел все осколки. Это было так невероятно, что я испугалась и, прижавшись к маме, заплакала. Но клоун остался цел и невредим и прыгал как ни в чем не бывало.
Зинка слушала, широко раскрыв от удивления глаза. Я думала, что она мне не поверит, но она поверила. Зато когда я сказала, что дома в городе из кирпича, Зинка возмутилась:
- Рассказывай сказки! - сказала она. - Как это - из кирпича? Из кирпича только печи бывают.
Я начала доказывать и начертила дом прутиком на земле. Дом я нарисовала многоэтажный, со множеством окон на каждом этаже, точно как в нашей книжке с картинками. Дверь я сделала внизу, на первом этаже, потом, подумав, пририсовала по двери на каждый этаж.
Зинка, прищурившись, рассматривала рисунок. Потом вдруг, ткнув пальцем в дверь на верхнем этаже, сказала:
- А как же в нее попасть?
Я растерянно молчала.
Дело в том, что в городе, где мы жили, дома были хоть и каменные, но одноэтажные, и я сама не знала, как забираются люди на второй и третий этаж.
Подумав, я сказала:
- По лестнице.
- Ну и рисуй лестницу, чего же ты! - сердито сказала Зинка, которой хотелось представить себе все, как бывает на самом деле.
Я хорошо помнила, что на рисунке в нашей книжке не было никакой лестницы, и не знала, где и как ее рисовать. Выручил Ленька, который однажды ездил с отцом в Витебск, к врачу. Взглянув на мой дом, он сказал:
- Дверь только на первом этаже, а вверху нет! Там внутри дома лестница, по ней и подымаются.
- Вот видишь, - сказала я, - а ты пристала: рисуй да рисуй...
Зинка промолчала. Она, видимо, соображала, как это все получается. А чего тут соображать: внутри дома стоит длинная лестница с перекладинами, как у нас на сеновале, по ней и лазят...
Тогда мне показалось, что Зинка на меня обижается, и теперь, когда она предложила показать нам какую-то тайну, я очень обрадовалась.
Взглянув на нас с Ленькой своими быстрыми глазами, она сказала строго:
- Только никому ни слова! Ясно?
Мы молча кивнули.
- Айда.
Сначала мы зашли за сарай, который стоял поближе к роще, и я уже думала, что дальше не пойдем, но Зинка, оглянувшись по сторонам, углубилась в рощу. Я сразу вспомнила, что в тот день, когда спасали котенка, она тоже побежала в эту сторону.
Мы вышли на опушку, пересекли гречишное поле и снова подошли к роще, которая поворачивала сюда.
Освещенные солнцем, золотились березки. Узорчатые тени скользили по лицу и рукам. Зинка шла впереди, иногда оглядываясь на нас, и глаза ее казались таинственными и совсем зелеными. Неожиданно дорогу нам преградил ручеек.
Шагая вдоль ручья, мы пересекли рощу. Впереди показалась дорога. Зинка остановилась на краю рощи. Когда мы подошли, она, выглянув на дорогу, сказала шепотом:
- Кажись, никого?
- Никого, - отозвались мы с Ленькой, ничего не понимая.
Тогда Зинка махнула нам рукой и нырнула в самую гущу кустарника. Заслоняя лицо от веток, мы пробирались за ней. Выкарабкавшись из зарослей, мы увидели высокий деревянный крест, выкрашенный в голубую краску. Прямо под ним разливалось небольшое озерцо, в которое впадал веселый ручеек. От дороги к этому озерцу был свободный подход, и я удивилась: зачем нужно было царапать себе лицо и руки, пробираясь через кусты?
Крест был убран выгоревшими бумажными цветами, и на нем, как на иконе, висело белое вышитое полотенце. У подножья креста, прямо в воде, стояла деревянная бадейка. Вся заполненная прозрачной водой, она всосалась в песок и, казалось, росла прямо из земли.
- Вот, - сказала Зинка, показывая на бадейку. - Святой родник. Кто напьется - бросает монетку. А я их оттуда достаю, - хихикнула она.
И в самом деле, на дне бадейки поблескивало несколько медяков. Запустив туда руку, Зинка выудила медяки и вздохнула:
- Что-то последнее время мало бросают... Пейте, - предложила она нам.
Мы с Ленькой переглянулись.
- А... у нас нет денег, - сказал Ленька.
Зинка захохотала.
- Так пей, глупый теленок. Кто с тебя деньги требует? Знаешь, какая вода вкусная? Ключевая. Какая б жара ни была, а она все равно холодная.
Ленька зачерпнул ладошками воду и начал пить. Я тоже. Пройдясь по жаре, мы здорово захотели пить, а вода и в самом деле была вкусная, не то что в нашем старом прогнившем колодце.
Не успели мы как следует напиться, как на дороге что-то загудело. Выглянув, мы увидели легковую машину, похожую на черного пузатого жука. Машина остановилась как раз напротив тропинки, которая вела к святому роднику. Из нее вышли двое мужчин. Один высокий, молодой, в белой рубашке с закатанными выше локтя рукавами; второй поменьше ростом и постарше, в старой гимнастерке, - видно, шофер. У высокого через плечо на тонком ремешке болталась маленькая кожаная сумочка. Мы залегли в кустах и стали смотреть, что будет дальше.
- Вот, Федор Иванович, сколько ни езжу, а вкусней этой воды не встречал! - сказал высокий, обращаясь к шоферу.
Второй что-то ответил, но мы не расслышали.
Толкая меня локтем в бок, Зинка зашептала:
- Смотри, смотри, сейчас пить будут...
И в самом деле, приезжие, наклонясь над родничком, пили воду прямо из бадейки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25