Впрочем, о том, что этот Минькин не раскололся, Карагоз узнал, из сообщения по телевизору: "Милиционер, охранявший музей, на включившуюся сигнализацию не среагировал, решив, что она заработала случайно, из-за изношенности. Милиция извинилась за досадное происшествие перед работниками музея, видимо не подозревая о том, что скрипка великого мастера Страдивари на любом достойном аукционе стоит до миллиона долларов. В тот же день стороживший музей сотрудник милиции был уволен. Не понятно, кто же несет ответственность за происшествие?.."
"До миллиона долларов!.. До миллиона долларов!" - кружилась голова у вора. За всю его жизнь это была его самая яркая удача. Этим можно было гордиться до конца своей жизни. Но обещанные изначально пятнадцать тысяч, теперь не радовали. "Облажался! - кричал он сам на себя, про себя. Облажался! Надо было по достоинству заломить! По понятиям!" Но дело было сделано. Скрипка ушла к клиенту в ту же ночь. Осталось забрать договоренную сумму.
Представитель клиента молча, с одутловато-брюзгливым выражением лица, жевал предложенные Карагозом блюда из морских чудищ и недоверчиво щурился на пытающуюся быть изо всех сил хорошо воспитанной и милой девушкой Жанну. Как бы между делом, к принесенному кофе - сказал:
- Шеф проверил фирму - это не фирма, - сделал он ударение на последнем слоге, как бывший валютчик.
- Что вы имеете в виду? - пораженный Карагоз застыл. Видно было, как смертельная бледность медленно наплывает на его загорелое лицо.
- Цена этой штуки не больше аванса.
- Вы что... Челноки что ли?.. На фирме, то есть лейбле, облажались? участливо спросила Жанна и, не получив ответа от гипнотизирующих друг друга мужчин, продолжила:
- Да, сейчас много подделок. Особенно в Польше. А про узкоглазых я вообще молчу. Написано: маде ин Париж, и покрой вроде бы ничего, а материал ну ни куда! Вот я недавно купила такой летний пиджачок - недели не прошло, весь пошел катушками. Это даже не сатин какой-нибудь, это... черт знает что! А купила - как супердорогую модель.
- Н-да... - снисходительно кивнул собеседник. - В таких вещах толк знать надо. Иначе все без толку. Либо - кто-то был предупрежден, и подменил начинку... Фирма, одним словом, не та. Придется аванс отрабатывать заново. И знай, такие шутки с нашим братом не проходят
- Так это... - Карагоз еле-еле шевелил онемевшими губами, подбирая слово, - так это не... Парше?!
- Гонялись за Парше, поймали Запорожец, - мрачно пробурчал в складки подбородка посредник.
- Ну и пьяная у вас была компания! - ничего не понимая, удивленно покачала головою Жанна.
- Не забудьте забрать посылку в гардеробе от своего дяди из Урюпинска. Ну и лапоть же он у вас. Приятно провести вечер.
Когда Карагоз вернулся в снимаемую им квартиру, не раздеваясь, вошел в комнату и, положив на диван коробку из-под двух кассетного магнитофона, тут же открыл её. В коробке лежала скрипка. Это была та самая скрипка. По какому-то необъяснимому, нанесенным дуновением времени налету, он понял, что это она. Клиент не врал. "Клиент всегда прав" - пронеслась магазинная фраза в его голове, и он, обхватив голову руками, покатился на пол, содрогаясь в немом саркастическом смехе. Было от чего сойти с ума. Он произвел кражу века, но в реальности - кражи не произошло.
Он предстанет перед судом за скрипку Страдивари, в обнимку со скрипкой какого-то неказистого "урюпинского" мастерового.
На дне коробки зияла записка с адресом, планом квартиры. Карагоз заметил её.
На обратной стороне было написано: "Полная коллекция орденов и медалей России до 1917 года".
Страдивари! Страдивари! - хрипел Карагоз.
ГЛАВА 5.
- Я уезжаю в командировку в Питер. А ты...
"...Не выходи из комнаты, считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?.."
- Прекрати! Я устала от твоего Бродского! Ты можешь говорить не стихами?! Ведь я...
- А я угадал, что тебе хотелось виноградного сока? Я чего-то плохо себя чувствую, - выпаливал Кирилл фразы одну за другой и не мог смотреть в глаза жене. Он ерзал на стуле и оглядывался по сторонам. - У тебя есть термометр? Тебе приносят?! Я же заплатил! Вот нищета - экономят на мелочах! Что тебе принести в следующий раз? Кажется, я неплохо загрузил тебе холодильник - на неделю хватит. Хватит, да? Ты рада?
Все это время молчавшая, Алина кивнула. Он почувствовал себя спокойнее и продолжал:
- А может, хватит лежать-то? Напугала, отдохнула и... домой пора. Я на кухне все сам убрал, посуду помыл. Клеенку новую на стол купил. Приедешь посмотришь. Я думаю - тебе понравиться. В ванной кафель выдраил. Никаких женщин, чтоб сантехнику помыли, не приглашал.
- Надо же? - только покачала она головой.
- А что? Я все могу. Только ты это... кончай скорее свою эпопею. Вот и мама в больницу лечь собирается. Как я между вашими больницами буду разрываться? Ты б меня пожалела. Скорую вчера вызывала, но не увезли. Немеет у неё тело. Вот и у меня тоже - рука немеет...
"Немеет! А! А! Рука немеет!" - вспыхнул в её воспоминании его крик. И ясной картиной встала перед глазами та странная сцена. Он тряс левой рукой, носился по комнате, кричал, что рука его немеет, что вся левая сторона немеет. "Пошло к плечу! Пошло к шее! К шее! - вопил он и крутил головой. Упал на диван, брыкая ногами, - Нос! Нос! Немеет нос! А!.. А-а! Паралич! Сделай что-нибудь! Сделай же!.."
Она, обессиленная зрелищем, схватила его за руку и повела в ванну. Несмотря на объявленный паралич, он послушно пошел за ней. Алина поставила его в ванну, объявив о том, что сейчас ему поможет только контрастный душ и, резко меняя воду с ледяной на горячую - поливала его. Он танцевал перед ней, как ребенок перед ремнем. Но зазвонил телефон, он взял трубку и тут же надолго забыл о своем внезапном приступе, слушая сплетни приятеля Ваньки.
С каждым годом все чаще и чаще ей приходилось наблюдать подобные сцены. Симптомы с удивительной изощренностью менялись. К врачу он идти не хотел - некогда. Когда она спросила знакомого врача о том, что значат такие странные ощущения, врач ответил, что в первую очередь в таких случаях надо лечить матку. Но не было у него этого органа! Не было! Что же это?..
- Истерия, - спокойно ответил врач.
Быть может от этого, почувствовав тяжесть в груди, она не прыгая, не вопя, не жалуясь - молча пошла к врачу. Самостоятельно сдалась на обследование. А он так и не понял, не понял серьезность того, что с ней происходит на самом деле.
Он ушел.
ОСТАЛОСЬ ТРИСТА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ДНЕЙ.
Что же случилось, что?! Что загнало её в тупик? Из какой такой "обстановочки" не может она найти выход, подсознательно идя на самоуничтожение?
Закат. Они сидят на берегу пруда. Они давно знали друг друга. Они искали все эти годы самих себя, но отражались в чужих, а оттого в кривых, зеркалах. Она видит - что он счастлив. Они впервые повернулись друг к другу лицами.
Что тогда произошло?.. Почему?.. Ей совершенно неинтересно. Произошло нечто и все. Жизнь её не то что бы поменяла направление. Жизнь её обрела некий свет. Нет, не тот свет, который в конце туннеля. Свет мягкий, добрый ежедневный.
Но слишком много было слов, которые заставляли тратить её свою энергию на бессмысленные оправдания перед знакомыми после их брака - доказывать, что может заработать себе на жизнь, при этом стараться быть архаической женой при кухне и при стирке. И слушать странные умозаключения то о том, что она его за деньги полюбила, то о том, что такие женщины, как она вообще любить не могут. - она была плохой домашней хозяйкой, то наоборот, слушала о том, что женщина, занимающаяся домом, превращается в тупое механическое животное... Они регулярно сбегали от удручающего быта, от засасывающих приятельских взаимоотношений в зарубежные поездки - глотнуть воздуха свободы от чужих суждений... Ходили вместе в баню, рестораны, играли в бильярд. Им было вместе просто хорошо. Хорошо же! Но отчего иногда ей думалось о том, что любовь - самое трудное, ответственное творчество.
Ему-то что - он был, любим всегда. Любим животно, страстно, сам того не понимая с самого детства. Он был высшей ставкой в своей семье.
А ведь ничто в их первые романтические месяцы не предвещало - той тайной мины, какой сработает слепая материнская любовь в их совместной жизни. Постепенно требования избалованного сынка к матери перешли на жену. Так незаметно, что теперь она уже не могла вспомнить того дня, когда её собственная жизнь в их, вопреки всем, совместно созданном раю, стала ей поперек горла.
С чего все началось? С того момента, когда они поняли, что им пора снимать квартиру? Бежать от родственников? Он не мог жить с её младшим братом. Она не могла жить с его матерью. Они сняли квартиру надолго. Но, все-таки - это было не их собственное жилье. Все посмотрели на это как на легкое путешествие, в якобы, семейную жизнь, но жизнь ненастоящую. Но какое им дело до всех.
Какое дело до внешнего. Но тайные течения все равно прорывались в их интимные отношения. Властная, заполнившая всю свою жизнь жизнью сына, мать Кирилла не могла смириться с тем, что её сынка увели. Причем, это слово "увели" - она произносила так, словно увели мужа от жены с тремя детьми.
Тот недолгий период жизни с ней запомнился Алине сплошным ощущением кошмарного удивления. Ей казалось, что она передвигалась тенью по квартире Любовь Леопольдовны. Тенью с огромными глазами, которую можно пройти насквозь. Чем занималась Любовь Леопольдовна - было для Алины загадкой. Впрочем, в дневное время Любовь Леопольдовна, с видом невероятного переутомления от домашних хлопот, сидела в кресле и смотрела телесериалы, читала газеты. В свободное от этих занятий время следила за Алиной: как закрыла кран, как включила плиту, почему взяла без спросу книгу, которая принадлежит Кириллу, отчего надо смирно сидеть и ждать когда он появится, чтобы получить его разрешение. Вечерами же и по утрам - выходила в ночной рубашке с зияющими, сквозь сексуально расставленные дыры, телесами. Звала сына поставить клизму...
Алина этого видеть не могла. Она сразу поняла: если они не уберутся из этого дома - Кирилл пропал! Пропал, как всякий сын, подвергающийся не явному, но психологическому инцесту.
Говорит об этом открыто с ним - было невозможно - он раздражался. Он начинал кричать. Он избегал подобных разборок. Одно хорошо - уехали.
Уехали - и тут она попалась. Мало того, что очень скоро она поняла: для содержания такого мужа требуется целый комбинат бытовых услуг. Время, которое она пыталась отводить для себя, не то что для себя, а для того, чтобы ему же было интересно с ней - то есть, для расширения своего кругозора, своей профессиональной деятельности и роста - изо дня в день уменьшалось, как шагреневая кожа. "Мне плевать, на твои успехи, где-то там, - откровенно говорил Кирилл жене, - Главное, чтобы рубашки были выглажены в срок". Он мог покупать эти рубашки каждый день. Но ему же было плевать...
Ему было плевать не только на её успехи. Но и на неудачи тоже. Он просто не понимал, что может быть в её жизни вне его. Но при этом отдыхать предпочитал вместе с ней. Отдыхать он любил. Сделав деньги на очередном предприятии, сразу думал только об отдыхе. Работая по времени не особо много, чуть ли не каждый день должен был поотдыхать. Выражалось это в шумном походе в компании друзей в очередное развлекательное приключение или заведение. Анна понимала, что эта манера выработалась у него давно. Так он сбегал из дома от слишком усердной опеки мамочки. Понимала - и ходила с ним, как на работу - отдыхать... Ходила - и тоскливо было от постоянной обессмысленной траты времени. Но это ещё - куда ни шло.
Едва его мать осталась одна, не зная, чем привлечь к себе внимание сына, не зная, чем заполнить свою жизнь, эта вечная домашняя хозяйка превратилась в профессиональную больную. Болезнями она достала не только родных и близких, но и врачей. Пришлось перейти на индивидуальное платное обслуживание.
Алина чувствовала, что не в праве судить эту женщину так распорядившуюся своей жизнью. Женщину, обуреваемую страхом не то чтобы одиночества, а собственной ненужности и неспособности к самостоятельной жизни. С ужасом она думала, что и её ждет такая же участь, так как модель своей семьи, родовому отношению к женщине Кирилл - переносил на их интимные взаимоотношения. Время было уже не то, и патриархальные традиции превращались в капкан, плавно переходя в удавку на шее.
Алина сопротивлялась изо всех сил, заглядывая в редакции, на выставки, встречаясь со старыми подругами, но... сил не хватало. Круг смыкался, превращаясь точку. Перетягивая на себя все её внимание, он стал действовать в стиле своей матери, - мужчина в девяносто девять килограммов на глазах превращался в капризного трехлетку, вокруг случайных шишек, которого должен закручиваться полный переполох.
Можно было, конечно, бросить его и уйти. Она это и делала иногда убегала к брату. Но возвращалась, чувствуя - что отправилась в этот путь, в брак, без обратного билета. Что-то не давало ей оторваться полностью от него... Быть может, нежность?.. Но все меньше и меньше было её в их взаимоотношениях...
- Ну, что?.. Ты все ещё считаешь, что я жестока? - нянечка Надежда опять явилась неожиданно.
- Нет. Спасибо. Я, кажется, поняла - о чем вы. Но я действительно не понимаю, как изменить свою жизнь. Внешне у других, даже у мужчин, она вызывает зависть... Я люблю своего мужа. Все равно люблю.
- А себя? - в тусклом свете от настольной лампы ужасающего лица Надежды почти не было видно. Но глаза! Магические кристаллы впились в Алину, своими лучами считывая информацию.
- Знаешь, по Кастанеде, - продолжила Надежда после небольшой паузы, такие сущности называются хищниками. Они подбрасывают людям, входящим с ними в контакт, бессмысленные проблемы, таким образом, провоцируют вспышки эмоциональной рефлексии и пожирают выделяющуюся энергию безжалостно и жадно.
- Так написано у Кастанеды? - Алине казалось, что рот её не закрывается от удивления. Про Кастанеду она могла услышать от рокеров, байкеров, хиппи, панков - от молодежи, в крайнем случае, от авангардных художников и музыкантов, но чтобы от уборщицы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54