.. и боль не может зацепиться за разъезжающийся центр внутреннего я. А у Фомы зубная боль - поскольку он не разрывается, он сам творит свою реальность и она не противоречит его внутренней сути. Не противоречила, до тех пор, пока не настало время расширять поле своей реальности, благодаря тому, что о нем оповестили незнакомому ему пространству. И он, желая его освоить энергией собственного "я" теряется, поскольку нет ничего ему страшнее непривычки".
Зубная боль Фомы стала достойным аргументом, чтобы притихшие было мужчины снова впали в беспробудное пьянство.
Сходи к зубному врачу, советовала Алина.
Боюсь, слышала в ответ.
И они снова и снова ходили по гостям. Кружили в словах, мелькании рук, стаканов...
По дороге от преподавателя английского языка Сонникова, для своих Чеширский Кот, она бросилась к "Скорой помощи" у подъезда.
- Заберите его, он всех здесь погубит своей болью!..
В ответ получила ампулу новокаина.
Полдня Фома не пил.
"Глупо, все безысходно глупо, бежать отсюда надо, бежать! - орал в ней внутренний голос. И тут же останавливал, если ты бросишь его здесь, он погибнет от пьянства, и тебе никто не простит этого в Москве. Да и сама себе простишь ли это?.. Потому что это будет предательство. Но ведь он предает меня, предает постоянно!.. Но есть ли я на самом деле? Быть может, меня нет на самом деле, но качества мои, моей монады духа бессмертны, оттого они остались!"
- Положи на зуб "но-шпу", так делают альпинисты, - просила она его.
- Врешь ты все, я тебе не верю. - Так теперь звучал его новый рефрен.
Она растолкла "но-шпу" в порошок, упаковала её в красивые облатки из фольги от пачки сигарет, попросила Елену выйти на лестничную клетку вместе с ними, постоять там немного, а потом вернуться, сказав, что сосед дал американские порошки.
Во гады американцы, умеют же делать, - восторгался Фома.
И в минуты просветления Фома шептал: "Спаси!"
Она молчала парализованная ужасом в ответ, готовая сама молить о том же - но кого?..
И ускользала от, готовой охватить её плечи, его руки.
И теперь оправданно, за это, за эту ледяную отстраненность, Фома шел пить и пил, пил и пил, пока не сваливался мертвецки пьяным. И скорбная улыбка кривила её губы. Иногда он как-то мстительно смотрел он на нее, и отворачивался, вот, мол, теперь получай по полной программе.
- Но Фома!.. - Иногда вспыхивала она, желая сказать, что он мужчина, он сильней!.. Что в помощи нуждается не он, а она, но он этого не видит. Что сам он опьянен лишь мыслью о смертности своей, и опоен ей, как колыбельной младенец, и боится жизни, которая все равно кончится. И поэтому и ему становится все равно. И к её жизни он равнодушен, хотя и говорит, что любит. Но любит, оттого что уже привык. Привык брать. Брать её силы, энергию чтобы тратить и тратить в пустую, но с удовольствием, всю её оставшуюся жизнь. Что просит о спасении, чтоб возложить на неё ответственность за их поодиночное бессилие, но не вступать в союз взаимной поддержки, взаимного спасения, потому что ему в сути все равно, кто его тянет, кто подстрекает к деланию хоть какого-то дела. Все равно.
- А зачем тогда ты затеяла все это? - спросил он её.
- Что?
- Наше похождение в никуда.
- У меня рак... - еле выдавила она из себя.
ОСТАЛОСЬ СТО ТРИДЦАТЬ ДНЕЙ.
А... не верю я тебе, выдумываешь ты все, - махнул рукой Фома и, оторвавшись с Климовым от толпы друзей, быстро, быстро прошел мимо подъезда Климовых.
Алина почувствовала как стоит она под прокопченным небом на слабеющих в коленях ногах вселенской сиротой, но не дотянуться до звезд, не глотнуть чистого космоса, не прорваться сквозь гарь и муть. Отчаяние... остолбенение... и безжалостный взгляд на реальность... На свое собственное "я" здесь и сейчас. Спина уходящего человека. Несчастного, ещё быть может, более несчастного, чем она, потому что она понимает что происходит, а он нет. Он как заводной стремиться к собственному уничтожению, туда, где ничего нет. Где слово "никогда" заменяет хронологию поступков. Зачем он уходит так уверенно? Куда?..
- Куда это они?! - взволнованно вскрикнула Алина.
- Неужели не понимаешь, за водкой в ресторан "Петровский зал", ответила отчаявшаяся удерживать временно не пьющего мужа Елена.
- Нет! Нет! - вдруг закричала Алина, и побежала вперед, она нагнала их у входа в ресторан, отчаяние охватило её. Вспомнив о раке, произнеся о нем вслух, и увидев равнодушную реакцию его глаз, она вдруг поняла, что не может, не хочет, больше не будет зарываться в этот беспросветно равнодушный бред. Она не умрет ни пьяной, ни с умирающим алкашом на руках. Она выберется из этой помойки сумбура чувств, выйдет, и если уж сдастся смерти, такой отвратительной, пошлой смерти, то в полном одиночестве. А пока: "надо все это срочно прекратить!" Выйти из игры, но не предателем, не снимать с себя ответственности за Фому, как он постоянно делал это. "Гад! Ты меня толкаешь на то, чтобы я ответила тебе на твоем языке - ха... ну и умирай, пропадай под забором! Ну нет! Я тебе покажу, что такое настоящая дуэль, я не буду сражаться с тобою твоим же оружием!" - все вопило в ней. "Шпаги звон и звон бокалов!" - почему-то вспомнилась ей строка из песни, и она преградила собою путь Фоме в ресторанный подвальчик.
- Дай деньги, остановила она Фому, зная, что он получил сегодня за двоих - заработок за устройство выставки, оклад временных работников дома культуры, как они теперь числились по документам, иначе денег им заплатить было нельзя.
Не думая, Фома вытащил весь кошелек, она имела на него такое же право, как и он. Она схватила его и побежала вниз по подвальным ступеням. Ты куда? - удивился Фома её ярости движений.
Пить буду до упада. - И хлопнула дверью.
Оказавшись в гардеробе ресторана, растерялась, обернулась и увидела, как в маленькое надземное оконце за ней подглядывают Климов и Фома. Тогда она поговорила о ценах в ресторане и меню, классе обслуживания с гардеробщиком и, двигаясь так, чтобы её не было видно из окна, заглянула зал, продолжая обсуждать интерьер со стариком подающим пальто, и он невольно сделал несколько шагов в её сторону, от того и вышел из поля зрения наблюдающих. Вдруг она резко прервала разговор и пошла к выходу, удивленный её подозрительным поведением гардеробщик побежал было за ней, но не решившись оставлять шубы, остановился у двери мотая головой и что-то бормоча себе под нос. Все это видели Фома и Климов.
- Что ты ему сказала, что? - подбежал к ней Фома.
- Я сказала, что если он в течение трех дней продаст хоть одну бутылку, то наши ребята с ним разберутся, а чтобы он не терпел особых убытков, пришлось компенсировать, и она протянула Фоме кошелек.
Фома слушал её, чуть ли не раскрыв рот, заглянул в пустоту кошелька, в перегарный туман своего мыслительного процесса и, не выловив из него ни одной мысли, покорно поплелся за ней - домой к Климовым. Климов молчал и кряхтел по дороге. Фома только и бубнил себе под нос:
- Вот как... Эта женщина все может.
- ... и если ты к тому времени, когда я приду, не вырвешь себе этот зуб, я не вернусь никогда, - Алина развернулась и вышла на лестничную клетку, за нею вышла Елена, давно потерявшая все слова.
ГЛАВА 31.
- Куда пойдем? - спросила Анна.
- Не могу, не могу, ничего не могу больше... - простонала Елена.
- Да в таком состоянии некуда больше идти. Разве что в никуда...
Они сами не поняли, как оказались в концертном зале.
Скрипач явно был не в духе, похоже, он пребывал в глубоком похмелье. Игравший на огромной трубе - тубе, казалось, вот-вот упадет спьяну со стула, его нос светофорно сиял. Остальные музыканты тоже были весьма смурными. Потертые женщины в блекло черных платьях, фраки пропыленные безнадежно за целое столетие постоянных перемен... все это называлось симфоническим оркестром. Сбоку, дуло из окна забитого фанерой. Фанера музыкально вибрировала в соответствии звукам.
Сначала, пока играли Дебюсси, Алина никак не могла очнуться от такой резкой перемены и музыка явно не доходила до нее.
Она сосредоточенно смотрела на сцену и вдруг поняла, что не слышит музыку, а видит - оркестром дирижировал щуплый, длинноволосый дирижер, вылитый Фома со спины, но что он делал со своим телом!.. Как он стоял, почти не касаясь земли, нет, он парил, так стоять и не падать невозможно. Он парил, волнообразно пропуская через себя токи музыки, сочувствуя ей каждой клеточкой своего тела. Алина слушала глазами, словно глухая и чувства окрыляющего восторга заполнило её душу.
И вдруг музыка прорвалась сквозь все её глухонемые заслоны и понесла и понесла, казалось, расширялись стены, растворялись легкой мглой, и не было потолка - лишь небо, лишь энергия, космическая энергия переживания всей её жизни. Жизни не как обыкновенной женщины, человека, а как транслятора чувств лишенных всякой материальной основы и информации о чем-то предметном. Музыка, музыка, музыка размывала в своих потоках Алину. Словно вся эта жизнь, все что окружало и окружает, что заставляет нас плакать и смеяться, грустить, отчаиваться, надеяться, отрицать и любить - существует лишь для того, чтобы мы своим отзывом-переживанием вырабатывали в себе эту энергию, и она улетала в бездонный космос, очищалась от помех подробностей, и возвращалась уже источником и опорой, связующей между ничтожным и непостижимо великим.
"Да эта же музыка - симфония моей жизни", мелькнула единственная частная мысль в её растворенном космосом сознании.
Лишь потом она узнала, что это был Онигер.
- Нам повезло, Елена! Нам наконец-таки повезло. Согласись, Борейко, невероятный дирижер! - повторяла она, не менее пораженной открывшимся ей, Елене по дороге домой.
Шел дождь. Противный, холодный дождь. И казалось, что это ночь и этот дождь не окончатся, никогда, но это уже было не страшно.
Фома сидел на Климовской кухне и ныл, крутя головой. Климов, открыв дверь, тут же скороговоркой сообщил Алине про его подвиг. - Представляешь, пришли в ночную неотложку, ещё шприцы не вскипятили, только открылась. Врач выходит, здоровущий такой и спрашивает, ну молодцы, кто без заморозки пойдет. А в очереди одни мужики сидят. А мы последние... Тут-то Фома и сделал шаг вперед. Нет, ты представляешь, целую неделю к врачу боялся обратиться, а тут!.. И вырвали ему без заморозки!.. Нет, ты представляешь.
Кивая, Алина подошла к Фоме.
- Вот и все. Значит, можно ехать домой. Все прошло, что ж ты стонешь?
- Голова болит. Надо бы опохмелиться.
- Хватит!
"Хватит!" - И Елена утянула своего мужа от греха подальше в комнату, спать.
- Вот, что ты сделала, что!.. - продолжал ныть Фома, - Таксистов на улицах нет, палатки по ночам закрыты, в "Петровском зале "теперь не купишь, ты же им деньги все отдала!.. - перечислял он, не замечая её ехидства в глазах.
Но тут, словно бог внял его мучениям, зазвонил телефон - местный бард рассчитанный на сельских девушек, пригласил Фому на вечеринку, в честь его удачного возвращения с гастролей.
С этим типом обычно Климовская компания не водилась. Елена поморщилась, узнав, куда он направляется в такую полночь. Но остановить Фому было уже нельзя, сработал пароль: - "А выпить есть?" - "УГУ".
ГЛАВА 32.
Фома явился через трое суток.
Алина, помогая истощенной собственным гостеприимством Елене, пока та была на работе, готовила обед для детей, которые вот-вот должны были вернуться из школы. В дверь позвонили. Алина оторвалась от готовки, полностью поглотившей её сознание кухонным творчеством, спеша поскорее вернуться обратно к плите, открыла дверь.
На пороге стоял Фома, несмотря на то, что оканчивался май, - в тулупе, в ботинках на босу ногу, и шапке, больше на нем не было ничего. Голая грудь зияла в обрамлении распахнутых пол, далее, ниже трусов, виднелись какие-то несчастные, мужские волосатые ножки.
Окинув его спокойным взглядом, Алина спросила, - А почему шапку не проиграл?
- Подарок, - с достоинством ответил Фома. Подарок был её.
Фома прошел в комнату, кряхтя, лег спать. Едва лег, как почувствовал, что тело его толи начинает оттаивать, то ли дрожать постфактум от пережитого холода и перепоя. Он встал и принял горячий душ. Когда вышел из душа, зашел на кухню. Алина, не обращая на него внимания, жарила что-то на сковороде.
- Ну и заморозки пережил я, оказавшись на окраине города по утру... вздохнул Фома.
Алина не отозвалась на его косвенный призыв к контакту.
- Километров двадцать прошел. Представляешь, пилил в таком виде через весь город.
Алина молчала так, словно его не было на кухне.
- В двадцать одно играл. В очко. Тюремная игра. Во человеческий организм - все выдержит!.. Не мог я забрать одежду, карточный долг - дело чести... Вот так...
Но все слова его как будто бы летели мимо. Фома заинтересованно, через её плечо, стал разглядывать котлеты на сковородке, ей было неудобно двигаться от его нависшей близости, но она все равно молчала.
- Быть может, я тебе не нужен,
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужен,
Я выброшен на берег твой..." - прочитал он наизусть и тут же добавил, - Не бойся, это не я написал, это Мандельштам. - Протянул руку, стащить хоть одну котлетку, но тут она шлепнула его по руке.
Довольный тем, что она хоть как-то среагировала на него, он решил поиграться, таким образом, и снова, крадучись, протянул руку.
Вдруг, словно кружащимся туманом, поволокло его куда-то.
- Я сейчас упаду, - сказал он совершенно серьезно.
Ах! - злясь на него, развернулась Алина и в тоже время, скрашивая свою злость несколько театрализованной игрой, отстранила правую руку, мол, пожалуйста, падай!
И он рухнул на её отведенную руку. Рухнул всей тяжестью своего испитого, словно высушенного, но костистого тела.
Она успела обхватить ладонью его затылок, но судорога его тела, уже задала траекторию его падения, и изменить её она была не в силах. Сначала он стукнулся затылком, то есть тыльной стороной её ладони, об угол стола, потом об угол холодильника, об батарею. Лишь после, она, смягчив все его удары, сама уже, не ощущая боли в разбитой в кровь руке, приземлить его на пол.
Фома! Фома, что с тобой?! - кричала она, в отчаянии глядя, как сведенные пальцы его рук выгибаются в обратную сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54