Затянувшееся молчание прерывалось лишь только треском угля в жаровнях и стуком ставни на ветру.– Я так и думал, – наконец произнес Вильгельм, – хотя мне не хотелось в это верить.– В нем нет стержня, – презрительно заявила Аделаида. – Я знала это с самого начала. Он похож на ту медвежью шкуру, которую носит. Все блеск и показуха, без содержания.– Он скорее слаб, мадам, легко сбивается с пути, – попытался заступиться за Уолтефа Ланфранк.– Слова не имеют значения, – огрызнулась она. – Важны поступки.– У меня нет места для слабых. – Вильгельм поднялся и принялся вышагивать по комнате. – Он снова показал, что не достоин доверия, и мое терпение истощилось.– И как вы с ним поступите? – поинтересовался Юдо, поглаживая ямочку на подбородке. – Ясно, что вы не можете вернуть ему его земли. Как ни посмотри, но он совершил предательство. Нельзя же держать Роджера Херефордского в темнице и отпустить Уолтефа Хантингдонского. Ведь его вину подтвердила его жена, ваша племянница.Вильгельм продолжал шагать взад-вперед, кипя от ярости, которая никак не отражалась на его лице.– Мне придется наказать его, – сказал он.– Вы думаете, это мудро? – вмешался Ланфранк. – Он популярен среди английского народа, а восстание было подавлено в зародыше. Уолтеф уверяет, что он не собирался принимать в нем активное участие.– Вы за него? – круто повернулся к нему король. Архиепископ развел руками.– Нет, сир, я только предлагаю отнестись к этому делу с осторожностью. Я не отрицаю, что он принес вам много вреда и что его следует наказать…– Обещание не вмешиваться равносильно активному участию, – перебил его Вильгельм. – Я прекрасно знаю, что, если бы датские суда прибыли раньше, он бы встречал их на берегу, помогая высадке. – Он повернулся к Джудит. – Это так, племянница, или ты думаешь иначе?Джудит закусила губу.– Это зависит от того, насколько он подвержен влиянию других. Я думаю, что он пытался жить, как мы, но ему это давалось с трудом.– Если Уолтефа так обожают англичане, то пусть его судят по английским законам, не по нормандским, – елейным голосом вставил Юдо. – Это покажет, что вы готовы к компромиссу и не пытаетесь помешать действию английского правосудия. Разумеется, – добавил он, – Роджера Херефордского следует судить по нашим законам, поскольку он нормандец.– Звучит разумно… – медленно протянул Вильгельм. – А как англичане поступают в таких случаях?Все присутствующие были нормандцами и не знали толком ответа на этот вопрос. Хотя по блеску в глазах отчима Джудит поняла, что он-то в курсе дела. Но он промолчал.– Он должен быть посажен в тюрьму, как граф Роджер, а мы тем временем выясним все подробности, – решил Вильгельм. – Несправедливо, если один из них будет пользоваться гостеприимством нашего двора, а другой томиться в темнице.– Вы можете снять с графа Роджера оковы и посадить его под домашний арест, – предложил Ланфранк.– Исключено, – резко возразил Вильгельм. – Более того: чем дольше я обо всем этом думаю, тем меньше мне хочется прощать. Это восстание не увенчалось успехом только благодаря бдительности моих верных сторонников.Король замолчал, и все вздохнули с облегчением. Принятое решение удовлетворило всех собравшихся. Тут же послали стражников, приказав им отвести Уолтефа в тюрьму.– Ведь знала я, что ничего путного из этого брака не выйдет, – пробормотала Аделаида. Они с Джудит вернулись на женскую половину, и Джудит приказала служанкам немедленно упаковать вещи для возвращения в Нортгемптон.– Тебе тоже особо нечем похвастать, мама, – заметила Джудит.– По крайней мере, никого из моих мужей нельзя обвинить в предательстве, – парировала Аделаида. – Мы с Юдо понимаем друг друга, а живем врозь по взаимной договоренности.Джудит боролась с желанием закричать на мать. Чтобы чем-то занять руки, она выхватила у служанки платье и принялась его складывать.– Ты уедешь, не поговорив с мужем? – удивилась Аделаида.– Мне не о чем с ним говорить. – Одна мысль о том, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, вызывала у нее тошноту – как в первые месяцы беременности.– Я бы нашла что сказать.Джудит повернулась к матери.– Как ты не понимаешь? – нетерпеливо произнесла она. – Все это уже позади. Я уже сказала ему, что я действительно о нем думаю. Пока он в тюрьме, я свободна – это для меня главное.Аделаида сложила руки на груди.– Это как сказать.Джудит покачала головой.– Дядя вышлет его из Англии, как выслал Эдгара Ателинга. Что он еще может сделать?– Это будет зависеть от того, кого твой дядя станет слушать. Ланфранк слишком мягок, и, если Вильгельм примет его доводы, Уолтефа могут даже отпустить.Джудит со страхом взглянула на нее.– Только не это, – выдохнула она, – я не вынесу.– Дурацкие разговоры! Надо будет – вынесешь. Я сделаю что смогу, твой отчим тоже. Жаль, что ты не родила от него мальчика, – добавила она, бросив взгляд на своего сына, который играл в углу с деревянной лошадкой, – свое сокровище.Джудит поморщилась. Сколько можно говорить об этом?– Ты должна быть внимательнее с дочерьми, – предупредила Аделаида. – Нельзя допускать, чтобы им нравились мужчины, которые им не подходят.– Я знаю, мама. – Джудит раздраженно сжала зубы.– Старшая уже слишком похожа на отца. С ней нужно быть строгой, чтобы потом не жалеть.– Позволь мне самой разобраться. – Джудит чувствовала, что скажи мать еще одно слово, – и она ее ударит. К счастью, Аделаида что-то такое почувствовала.– Я только предупреждаю. – Она ушла, забрав сына, а Джудит опустилась на кровать. Ноги ее дрожали. Служанка сделала вид, что ничего не замечает, и занялась сундуком.Джудит постепенно успокоилась. Послала вторую служанку предупредить грумов, чтобы готовили лошадей. Чем скорее она уедет из Винчестера, тем лучше будет себя чувствовать. Будто огромное темное облако здесь ее накрыло. Если бы кто-нибудь ей сказал, что это чувство вины, она бы яростно возразила. Вряд ли бы это помогло. Она старалась не думать об Уолтефе, сидящем в темнице. Он всегда так любил свет и солнце.Он сам виноват в своих бедах, твердила она себе. И она тоже – его беда, как и он – ее.– Ну? – обратилась Аделаида к мужу, когда тот задернул занавес, закрывавший дверь. – Что сказал брат? – Мужчины остались после ухода женщин, чтобы решить судьбу Уолтефа и обсудить другие государственные вопросы.– Твой брат все еще подумывает, не отпустить ли ему Уолтефа за то золото, – сказал Юдо.– Это глупо! – воскликнула Аделаида, яростно сверкая глазами. – Ему нельзя доверять. Предатель он всегда предатель. – Она говорила тихо, чтобы не разбудить спящего рядом сына, но голос ее был полон ненависти.– Ланфранк предложил выслать Уолтефа из Англии, – продолжал Юдо, осторожно наблюдая за ней. – Твой брат раздумывает.– Ланфранк – старый дурак! – раздражению Аделаиды не было предела. – Да он направится прямиком к Ральфу де Гаду, и они снова начнут мутить воду, или в Данию, чтобы поднять своих родственников-варваров.– Как раз это и сказали Вильгельму мы с Монтгомери. – Юдо нервно потер ладони.– И что?– Вильгельм пообещал подумать.Аделаида фыркнула.– О чем тут думать?Юдо все еще тер ладони.– В чем дело? Что ты недоговариваешь?Он откашлялся.– Я говорил с церковником, знающим английские законы. Он говорит, что за предательство полагается смертная казнь. Так что если Уолтефа будут судить по законом его страны… – Он остановился, не договорив.Аделаида не сводила с него глаз. Лицо ее залилось краской.– Брат об этом знает?– Пока нет, но скоро узнает.Они смотрели друг на друга и молчали, но оба подумали об одном и том же.– Это наш долг, – заявила Аделаида, – поддержать любое принятое им решение. – Она наклонилась, чтобы взглянуть на мирно спящего сына. – И убедиться, что это решение устраивает всех. Глава 20 Винчестер, весна 1076 года Стражник привел Симона туда, куда не проникали солнечные лучи. Горел единственный прикрепленный к стене факел, в воздухе пахло сыростью и плесенью. За дверью справа кто-то застонал, но стражник не обратил на это внимания и повел Симона дальше в темноту к прочной дубовой двери, окованной железом. Сверху имелась небольшая щель для наблюдения, внизу – отверстие для передачи пищи и помойного ведра.Стражник заглянул в щель, снял большой ключ с кольца на поясе и повернул его в замке.– Входите, сэр, – сказал он Симону и сделал приглашающий жест. – Если что, я буду снаружи. Крикните, когда будете уходить.Симон кивнул, вложил ему в руку монетку и вошел в каземат. Помещение было большим, но там находился только один заключенный. Пол был застлан свежей соломой, вместо обычного соломенного тюфяка пленнику поставили кровать с простынями и шерстяным одеялом. Горели восковые свечи, освещая самые темные уголки. Пленник, будучи дворянином, имел возможность платить за такую роскошь.– Милорд? – Дверь тяжело захлопнулась за Симоном, щелкнул замок. Он сделал шаг внутрь. Уолтеф стоял на коленях перед прибитым к стене распятием, по бокам которого горели две свечи, стоящие на низкой скамейке. Он повернулся, и лицо его осветилось радостью. Но он не вскочил резво на ноги, как бывало когда-то, а тяжело поднялся, как будто простоял на коленях очень долго.– Рад тебя видеть, юноша. Что ты здесь делаешь? – Он подошел к Симону и обнял его.– Я попросил короля позволить навестить вас, – ответил Симон. В тюрьме Уолтеф сильно похудел, Симону показалось, что он обнимает костлявого незнакомца – человека на полпути к смерти, полагающейся ему по английским законам.– И он тебе разрешил попрощаться с приговоренным человеком? – скупо улыбнулся Уолтеф, отпуская Симона.Симон не ответил, и Уолтеф не стал настаивать.– Я рад всем гостям, что бы их сюда ни привело. – Улыбка стала ещё печальней. – Гости в этой камере редкость, да, по правде, я и не жду никого. Разве что Улфцителя и епископа Винчестерского. Они готовят мою душу к переходу в мир иной. Я думал, что Джудит… – Он поморщился и провел пальцами по волосам. – Я не видел ее с того дня, как уехал из Нормандии. Я слышал, что она была в Винчестере на Рождество, и именно тогда меня бросили гнить в эту камеру. Я все думаю, не ее ли это рук дело. Я хорошо ее знаю, и все же мне тяжело думать, что она могла так поступить со мной…Симон продолжал молчать.– Ты знаешь правду? – резко спросил Уолтеф. – Ты же слышишь почти все, что говорится в королевских покоях.– Это так, – поднял голову Симон, – но я не предам доверия короля, рассказывая о том, что я слышал.– Даже человеку, которому некуда это унести, кроме могилы? – с горечью спросил Уолтеф. – Разве я не имею права знать, кто меня предал?– Вы предали сами себя на свадьбе Ральфа де Гала, – вздохнул Симон. Ему не нравился этот разговор, он уже начал сомневаться, стоило ли вообще приходить.– Если меня лишили свободы не за мою поддержку восстания Ральфа, тогда дело в чем-то другом, – сказал Уолтеф. – Я имел слишком много власти, слишком высокий титул, чтобы теперь могли позволить мне сохранить его и благоденствовать. Люди завистливы и жадны, они всегда рады заполучить чужое, особенно если для этого не требуется особых усилий.Симону становилось дурно. Стены давили на него. Как может Уолтеф день за днем жить в этом мраке, зная, что свет увидит только в конце тоннеля, ведущего к плахе?– Я ничего не могу сказать, – повторил он.– Даже о жене? Не потому ли ты молчишь, что она приложила свою руку к этому делу? Ты должен мне сказать. – Он шагнул к юноше, протянув руку, чтобы схватить его за тунику, но, едва коснувшись ткани, отдернул с выражением горечи на лице и презрения к себе. – Я ее едва не ударил, – прошептал он. – А ведь я ни за что на свете не причинил бы ей зла. – Его плечи затряслись.Симон растерялся. Он знал много боли в своей жизни, понимал, что такое страдание, но, когда причины страдания лежат так глубоко, он сомневался, что у него хватит рук, чтобы дотянуться до самого дна и помочь.– Леди Джудит не имеет отношения к вашему заключению в тюрьму, – произнес он. – Она была в Винчестере на Рождество, это правда, но не для того, чтобы добиваться вашей смерти.– Тогда зачем? Уж точно не для того, чтобы повидаться со мной! Она ни разу не пришла… И дочери тоже…При этих последних словах Симон наконец понял, что больше всего гнетет Уолтефа.– Графиня приехала по требованию короля, чтобы рассказать ему, что вы сказали про свадьбу.– И что еще? Должно же быть что-то еще.Симон набрал полную грудь воздуха. Он понимал, что идет по тонкому льду. Он умел лицемерить, не то что Уолтеф, но это всегда было ему не по душе. Возможно, если он слегка приукрасит правду…– Она сказала, что не хочет вас видеть, потому что ваш брак распался, вот и все. А дочерей она оставила в Нортгемптоне… я думаю, заботясь о них, а не из-за пренебрежения вами.– Заботясь… – Уодтеф с отвращением повторил это слово. – О да, никто не сможет обвинить ее в том, что она не выполняет свой «долг».Симон молчал, он понимал, что нет тех слов, которые могли бы облегчить страдания Уолтефа.Уолтеф вытер глаза и попытался взять себя в руки.– Надо было мне остаться в церкви и принять постриг еще много лет назад. – Он покачал головой. – Из всех сделанных мною ошибок это – самая большая. – Он с укором взглянул на Симона. – И все же я уйду к моему Господу с более чистой совестью, чем те, кто останется.– Мне очень жаль, – пробормотал Симон. Он считал себя опытным придворным, но сейчас растерялся. – Я пришел попрощаться, но не знаю, как это сделать.Уолтеф горько усмехнулся.– Я могу лечь и притвориться мертвым. Это поможет?– Не надо шутить, милорд.– Почему? – Уолтеф пожал плечами.Повисло тяжелое молчание. Симон искал слова и не находил.– Простые люди обеспокоены слухами, что вас могут казнить.– Неужели? – Уолтеф зло улыбнулся. – Я еще могу стать причиной восстания в мой смертный час…– Которое Вильгельм без труда подавит.– Это так. – Уолтеф дошел до конца своей темницы и повернулся. – Странно, как выгодно он умеет использовать и английские, и нормандские законы. Роджера Херефордского приговорили к пожизненному заключению, потому что он нормандец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49