Она колебалась, и Алексей использовал последний аргумент:
- Любимая моя, ты теперь не одна. Тебе нельзя волноваться, а я не могу допустить, чтобы... Ну, ты понимаешь...
- Хорошо, Алешенька. Сегодня и завтра я окончательно оформлю завещание, иск в суд, оставлю тебе доверенность представлять мои интересы. Словом, я все оформлю по закону и через несколько дней смогу улететь... Мне Генрих Иосифович, папин юрист, посоветовал открыть на твое имя счет в банке и перекинуть на него деньги. Чтобы меньше волокиты было.
...Ее расстреляли в Анталии, у парадного подъезда отеля, в котором она остановилась. Стреляли из пистолета с глушителем, она пошатнулась, упала, пока разобрались, что к чему, потенциальные свидетели испарились. Никому не хотелось быть замешанным в разборки между "этими русскими", которые всем надоели и добропорядочным обывателям внушали страх.
Все мы смертны
Ольгу похоронили рядом с отцом. Ставров был предусмотрительным человеком, он при жизни "застолбил" участок кладбищенской земли под двумя грустными березами для себя и своих вероятных родственников. Он предвидел, что через десять-пятнадцать лет это "его" кладбище станет заполненным до пределов, захоронения на нем прекратятся и заранее подумал о дочери, её будущем муже, их детях. Что из того, что мужа и детей у дочери ещё нет? Они будут, а все люди смертны... И когда, желательно через много-много лет, смерть придет за ними, это кладбище уже будет "музеем" под открытым небом, печальным свидетельством беспокойных времен. Покойников станут увозить далеко-далеко за черту города, но у Ставровых будет свое смиренное пристанище. Он и клиентам советовал: "заботьтесь не только о том, кто представал перед Всевышним сегодня, но вообще о всех близких".
Все мы смертны...
Похороны Ольги были странными. Алексей отупел от глубокой, непереносимой боли. Он винил себя в том, что её, чистой, немного наивной девочки, мечтавшей о семейном счастье с любимым мужем и кучей детишек, больше нет.
Позвонил Андрей Иванович Юрьев, выразил глубокое соболезнование.
- Ее забрало у меня кладбище, - ответил ему Алексей. - Эти проклятые кладбищенские дела... Сначала её отец, потом она...
- Следующим будешь ты, если не придешь в себя, - резко сказал Юрась. И не кладбище убьет, тебя всего лишь отнесут на него. Покойники безвредны, бойся живых...
Это сказал Юрась, который видел десятки умерших, в том числе и тех, кто расставался с жизнью не по естественным причинам.
Еще Юрась сказал:
- Значит не судьба была Ольге стать твоей женой... Она достойная женщина, и я скорблю вместе с тобой. Но думай не о смерти - о жизни...
Андрей Иванович передал соболезновАния своей супруги и дочери Таисии: "Тася очень переживает за тебя".
Позвонила и Таисия - она плакала, говорила, с трудом подбирая слова. Благасов предложил свои услуги в организации похорон, но Алексей отказал ему. Он интуитивно чувствовал, что не может и близко подпустить к Ольге, даже покойной, этого трубадура смерти. Алексей не знал, почему он так думает. Просто он, познакомившись с Благасовым и побывав по его приглашению на "кладбищенском" ужине, не доверял ему и испытывал к его похоронной "философии" отвращение.
Алексей не знал, как ему поступить, так как понимал, что похороны это трагическое действо, у которого должны быть квалифицированные организаторы. Но позвонил Сергей Викторович Сойкин, директор "ставровского" кладбища и сказал, что все хлопоты они возьмут на себя. "Мы очень уважали Тихона Никандровича, - с грустной торжественностью в голосе произнес он, и наш долг - помочь его любимой дочери обрести вечный покой".
Далее Сойкин сообщил, что у него был Яков Михайлович Свердлин и потребовал, чтобы на время похорон охранники из фирмы Волчихина были отозваны с кладбища, так как его охрану и поддержание порядка возьмет на себя фирма Свердлина.
- Он сказал, что действует по вашему поручению и заботится о вашей безопасности.
Алексей, истерзанный горем, никак не мог врубиться, понять, кто такие Волчихин и Свердлин, почему Свердлин на него ссылается. Предстояло прощание с Ольгой и он боялся, что просто не выдержит, пойдет под откос, как потерпевший крушение экспресс.
- Поступайте, как знаете, - сказал он господину Сойкину.
Когда тело Ольги доставили самолетом из Турции, её поместили в морг Боткинской больницы. У Сойкина там были деловые контакты и он заверил Алексея, что все будет сделано, как и положено:
- Оленьку обмоют, нарумянят, оденут в платье, которое фирма специально приобретет...
От этих подробностей у Алексея перехватило дыхание и он с трудом произнес:
- Прошу вас, делайте все, что положено в таких случаях...
- Будем выставлять тело в зале ритуальных обрядов? - поинтересовался Сойкин. - Там новый зал, красиво отделанный, черное с бордовым, тишина и прохлада...
- Не надо, - распорядился Алексей. - Пусть мою супругу увезут из морга в храм. Я там буду её ждать.
Он стоял на паперти храма Воскресения Христова в Сокольниках, высокочтимого верующими москвичами, и терпеливо дожидался, когда прибудет катафалк с телом Ольги. Храм был островком спокойствия рядом с городком увеселений и мелочной торговли. Совсем рядом зазывалы приглашали покататься на пони, сфотографироваться с шимпанзе, купить, купить, купить... По аллее от метро шли нарядные, настроившиеся на отдых люди, стайки молодежи преувеличенно громко и возбужденно смеялись. Спокойствие начиналось сразу за оградой храма, построенного протоиереем Иоанном Кедровым в начале века. Он не был древним, может быть, поэтому не лишен был некоторого изящества в линиях и узорах.
Храм выбрал господин Сойкин, заявив, что Ольге будет приятно знать, что свой путь к Богу она начинает в храме среди святынь, дорогих сердцу каждой русской женщины: чтимой Иверской иконы Божией Матери, Боголюбской иконы Божией Матери с Варварских ворот Китай-города, Страстной иконы Божией Матери из Страстного монастыря.
Об Ольге Сойкин неизменно говорил как о живой.
...К паперти подъехал катафалк с эмблемой "Харона", серьезные парни в черных комбинезонах, на которых тоже был изображен старик с веслом, внесли гроб с телом Ольги. Его поставили в приделе иконы Божией Матери "Всех скорбящих Радость" на специальной подставке, крышку пристроили рядом. На другой подставке стоял ещё один гроб, в нем лежала немолодая женщина. Это вызвало едва приметное недовольство господина Сойкина, но Алексей сделал знак ему, чтобы оставил все, как есть. Очевидно, церковь тоже перешла на рыночные принципы и отпевали сразу нескольких покойников.
Молодой, статный священник, помахивая кадилом, нараспев произнес молитву:
- Боже духов и всякие плоти, смерть поправый, и диавола упраднивый, и живот миру Твоему даровавый! Сам, Господи, упокой душу усопших рабы Твоей Ольги Ставровой и рабы Твоей Екатерины Ивановны Рахманиной в мЕсте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдюже отбеже болезнь, печаль и воздыхание, всякое согрешение, содеянное ими словом или делом, или помышлением, яко благий человеколюбец Бог, прости, яко несть человек, иже жив будет и не согрешит; Ты бо един токмо без греха, правды Твоя правда во веки, и слово Твое истина...
Значит ту, что лежала рядом с Ольгой, при жизни звали Екатериной Ивановной Рахманиной. И священник просил в молитве упокоить их души в месте светлом и спокойном, где нет болезней, печалей и страданий.
После некоторых фраз молитвы родственники Екатерины Ивановны Рахманиной, сгрудившиеся печальной стайкой у её гроба, крестились, и Алексей осенял себя крестным знамением тогда же, когда и они.
В храм торопливо вошел Никита Астрахан, пошарил глазами, увидел гроб с телом Ольги, приблизился к Алексею и стал рядом с ним.
Священник ещё раз обошел два гроба с кадилом и намеревался завершить обряд, но господин Сойкин вполголоса сказал ему: "уплачено за три чина". На лице священника ничего не отразилось, но он продолжил произносить молитвы.
Ольга лежала в открытом гробу, лицо её уже приобрело восковой цвет, глаза были закрыты, лоб перетягивала белая повязка со словами, выписанными церковной вязью: "Прими, Господи, рабу Твою". На груди у нее, у рук, лежала иконка. "Как живая", - умиленно шептала богомольная старушка из тех, которые есть при каждом храме и присутствуют на всех службах. Ладан дурманил голову Алексея, лики Святых со стен и потолочной росписи смотрели на него отрешенно сурово. "Не уберег", - казалось, говорили они, хотя слов таких и не было слышно за молитвой.
Гроб вынесли в катафалк, и Алексей сел у его изголовья - привилегия ближайших родственников. Он не отрывал взгляд от лица Ольги, понимая, что пройдет совсем немного времени, и он никогда больше не увидит её.
...Стреляли в Ольгу с очень близкого расстояния, пуля вошла в сердце...
У ворот кладбища катафалк встречало много людей: друзья покойного Ставрова, руководители фирм и предприятий, входящих в "Харон" или тесно сотрудничающих с ним. Все они посчитали своим долгом присутствовать на похоронах. Издавна считалось, что похороны - это нечто вроде проверки на преданность клану усопшего. И пусть клан, к которому принадлежала Ольга Ставрова, поредел, но он все ещё на ногах и достаточно силен. Тот же Благасов не простит неуважения к памяти дочери своего многолетнего компаньона, хотя уже и бывшего. Ходило много слухов о его сложных взаимоотношениях со Ставровым и Брагиным, но перед лицом смерти разногласия забываются.
Все уже знали, что Ольга Ставрова незадолго до гибели вышла замуж. Вон он стоит, её муж, у гроба, с закаменевшим лицом - сыскарь, "важняк", чего-то там спецкор. И кто его знает, как все повернется, не отвинтит ли этот хмурый, крепкий мужик головку "философу" Благасову - похоронные дела они миллионные...
Гроб с Ольгой несли на руках. Рядом с Алексеем пристроился Иннокентий - Кеша и тихо сообщил, что могильщики вырыли могилу бесплатно. За гробом молодые люди в темных костюмах несли венки, в руках у многих провожающих были гвоздики.
Позже Алексею говорили, что плечистые ребята Свердлина без суеты и пыли изгнали с кладбища охранников Волчихина и вообще всех, кто вызывал у них подозрение, перекрыли подходы к квадрату кладбища, где хоронили Ольгу.
Андрей Иванович Юрьев - Юрась - на похороны не приехал. Может быть, не хотел светиться, или посчитал, что у него было одностороннее знакомство с покойной - через Алексея. Но его люди были на кладбище, и не только из структуры Свердлина... Таисия плакала и все пыталась притронуться к гробу Ольги.
Благасов и его супруга Виолетта Петровна держались рядом с Алексеем Костровым.
- Сейчас Оленька ближе всех нас к Богу, - доверительно сообщил Благасов Алексею.
- Алексей Георгиевич, родной, - красиво приглушив голос до интимного тембра, произнесла Виолетта Петровна, - вы можете всегда, в любое время, рассчитывать на меня... Полностью...
Но Алексею было не до многообещающих намеков. Он лихорадочно думал о том, что идут последние минуты земного пребывания Ольги, и вот сейчас земля её примет и укроет.
Он не позвоЛил сжигать тело Ольги в крематории, ибо ужасался мысли, что ей, душа которой ещё не окончательно покинула тело, будет нестерпимо больно.
Наконец все уже было позади. Пришедшие проститься с дочерью Ставрова печально и тихо, со скорбно склоненными головами, прошествовали к своим машинам. Предстояли поминки, все, кого пригласили, знали, что они будут в ресторане "Вечность".
Алексей не хотел уходить от холмика земли, укрытого венками и цветами. Он озяб под холодом нахлынувшего на него безысходного одиночества. Мысль, что вот скоро он войдет в квартиру, порог которой его Ольга никогда больше не переступит, приводила его в отчаяние.
Никита Астрахан увел его от могилы, посадил в свою машину.
- Мы поедем на поминки, - заявил он. - Выдержи это, Алеха, иначе тебя не поймут...
Алексей недолго посидел с Никитой в "Вечности", там всем распоряжался Благасов: произносил траурные тосты, предоставлял слово "почетным" участникам. Виолетта Петровна в элегантном траурном платье взяла Алексея в тесную опеку.
Без видимых последствий для себя Алексей выпил несколько рюмок водки, он словно отделился от присутствующих незримой стеной. Ему было не очень понятно, как в такие минуты можно вести порожние разговоры, с аппетитом закусывать.
- Вы осуждаете нас за этот дикий обычай поминать покойных за обильным столом, - уловил его настроение Благасов. - Но это очень древний обычай: наши давние предки устраивали тризны и на них пенились медом и брагой круговые ковши.
- Я никого и ни за что не осуждаю, - равнодушно ответил ему Алексей.
- Тогда хотя бы поднимите рюмку за нашу безвременно ушедшую из жизни Оленьку. Я знал её совсем маленькой девчоночкой и, поверьте, для меня это тяжелая утрата...
Никита сидел рядом с Алексеем и бдительно следил, чтобы тот не сотворил какую-нибудь глупость. К нему пристроилась Марина из приемной Благасова и грустно поигрывала глазками, чуть раздвинув коленки. Алексей сказал Никите:
- Поехали. Здесь обойдутся и без меня.
Никита хотел остаться у него ночевать, но Алексей запротестовал:
- Надо привыкнуть снова к одиночеству. Когда ушла от меня Татьяна, я знал, что делать. А сейчас...
Он махнул безнадежно рукой.
Дома Алексей налил себе фужер водки, выпил, посидел, не закусывая. И снова выпил.
Зазвонил телефон, Алексей снял трубку, это была Татьяна. Она сказала приличествующие траурному поводу слова и предложила:
- Хочешь, я к тебе приеду? Мы ведь не чужие...
- Не надо, - вяло ответил Алексей и подумал: тоже мне, родственница объявилась...
Он снова выпил водки, пошатываясь, добрался до тахты, снял пиджак и опустил его на пол, лег, прикрыв глаза. Он лежал в тишине недолго, мелькнула мысль, что надо бы выключить свет. Но комната медленно утонула в темноте, свет померк сам по себе и из глубины квартиры вышел старик Харон с веслом. Он ничего не говорил, лишь укоризненно смотрел на Алексея запавшими глазами из-под кустистых седых бровей.
Сновидения Ольги перешли к нему, Алексею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47