Вот так и получилось, что на длительный период Харел, возглавив службу внутренней безопасности и внешнюю разведку, стал своеобразным "верховным главнокомандующим" израильской разведки. И задачи предстояли очень большие. Прошло уже четыре года с начала первой реорганизации израильского разведсообщества, четыре года лихорадочной работы в своей стране и за рубежом, но многие правильные ориентиры ещё не были найдены. Каждая тайная миссия казалась жизненно важной для существования Израиля. Все делалось как-то лихорадочно, в обстановке постоянных импровизаций - и многие действия в результате оказывались просто авантюрами, а во многих прослеживалось то, что емко называется непрофессионализмом. С целым рядом негативных проявлений Харел справился - об этом будет рассказано подробнее, - однако в конце концов оказалось, что он на посту "мемунеха" пережил свою эпоху.
Биографическая справка.
Иссер Гальперин родился в 1912 году в местечке в окрестностях Витебска, на территории Воложинского района царской России. Он был младшим из четырех сыновей еврея-коммерсанта, знатока Талмуда, склонного к ортодоксии. Во всяком случае, детям он постарался дать серьезное еврейское воспитание. Отец читал им иудейские книги и воспитывал в духе сионизма, а не марксизма. Но юного Иссера привлекала и коммунистическая идеология. Многократно Харел вспоминал о впечатлении, которое произвели на него речи и сама личность Льва Троцкого, который приезжал в Витебск. В юношеском возрасте Иссер вступил в левую организацию сионистской ориентации под названием "Га-Шомер Гацоир" ("Молодая гвардия"), которая впоследствии преобразовалась в партию "Мапам"15. В январе 1930 года Гальперин оказался в числе нескольких счастливцев, которых "Га-Шомер" направила в киббутц в Палестину (семья Гальпериных приехала туда на два года раньше). Иссер проявил первые конспиративные успехи ещё на границе: смог незамеченным провезти револьвер через весьма жесткую английскую таможню.
Работать он начал в киббутце близ Херцлия, на побережье недалеко от Тель-Авива. Вскоре он женился; какое-то время они с женой жили в палатке, разбитой среди песчаных дюн. Проработав (и очень успешно) около десяти лет в еврейском колхозе, Иссер вместе со своей веселой и энергичной женой Ривкой вышел из киббутца и открыл свое небольшое предприятие по упаковке апельсинов. Биографы Харела считают, что именно в тот период Иссер, один из пионеров социализма, утратил интерес к нему и постепенно начал переходить на все более жесткие "антимарксистские" позиции, хотя ещё очень долго был среди "левых". Перед второй мировой войной он вступил в "Хагану"; с 1944 года работал в "Шаи". В ходе и после Второй мировой войны он собрал огромный архив, в котором сосредотачивались документы о нацистских преступниках, материалы по внутренней и внешней безопасности и многочисленные сведения о странах-соседях. Слухи об этом архиве, который хранился то в лабораторной палатке лепрозория, то в потайной комнате в Тель-Авиве16, вызвали большой интерес англичан, но добраться до него так и не смогли. Личные дела и секретные досье, картотеки и архивы, которые теперь находятся в тщательно охраняемом помещении в Яффе, стали важнейшей основой становления (а во многом и могущества) израильских спецслужб.
Годы подполья оказались отличной школой. Бен-Гурион отметил разведывательный талант Харела (Иссер поменял фамилию в 1948 году) и поддерживал его продвижение по службе. В 36 лет Иссер стал первым директором "Шин Бет". А затем Бен-Гурион назначил его одновременно директором "Моссада"; так Иссер Харел, подотчетный только премьеру, на многие годы стал фактически вторым человеком в Израиле.
Ко времени назначения на пост руководителя "Моссад" ему было всего 40 лет, хотя он выглядел на все 50. Однако впечатление о нем как о пожилом и усталом человеке было обманчивым: Харел обладал неутомимой юношеской энергией.
О начале деятельности Харела на посту директора "Моссад" много лет рассказывается легенда, которая, впрочем, дает очень наглядное представление и о самом Маленьком Иссере, и самое главное - о реальной обстановке тех лет.
... - Иссер, мне нужно пять тысяч долларов, - с такой просьбой в первый же день пребывания Харела на посту директора "Моссада" обратился к нему редактор лейбористской газеты "Давар" Дан Пайнз.
- Зачем тебе эти деньги? - спросил Харел.
- Как, ты не знаешь? - изобразил изумление Пайнз и стал пространно рассказывать историю о шпионской сети, которая у него якобы была в Советском Союзе.
Харел выслушал товарища по партии и попросил:
- Дан, дай мне несколько дней на акклиматизацию, и я тебе отвечу. - а сам тут же тут же организовал сбор информации, которая подтвердила подозрения и слухи, циркулировавшие в "Шин Бет".
Ознакомление с документами из архива "Моссада" и несколько бесед со старшими сотрудниками убедили, что Пайнз осуществляет не разведработу, а обыкновенное мошенничество. Но с ветераном правящей партии нельзя было поступать, как с заурядным аферистом - хотя и не следовало, конечно, закрыть на все глаза и выдать требуемую сумму. Харел создал комиссию по расследованию17, и комиссии, конечно же, быстро удалось официально установить истину: оказывается, Пайнз попросту "доил" "Моссад", выколачивая из разведслужбы легкие деньги. Средства он тратил, в общем-то, не на себя; Пайнз остро нуждался в деньгах потому, что для спасения его больной дочери требовались дорогие лекарства, которые в те годы можно было достать только в Европе. И вот ещё в декабре 1951 года этот уважаемый журналист сумел убедить Шилоя и министра иностранных дел Шаретта в том, что ведет работу по созданию "сионистского подполья" в России. Он сыграл на больной струнке политических руководителей: после роспуска тайной "Алии-Бет" и заметной переориентации советской политики в его отношении, Израиль был особенно озабочен тем, чтобы не потерять контакт с советскими евреями. А Пайнз рассказывал, что ряд крупных сталинских чиновников готовы тайно помогать Израилю. Пайнз демонстрировал письма, якобы полученные от потенциальных агентов из-за границы, - на самом деле эти письма отправляли его друзья. Шилой распорядился платить; и вот в течение девяти месяцев "шпион-любитель" выезжал за границу и затем докладывал о тайных встречах с русскими, которые якобы имели место в Париже, Нью-Йорке и Копенгагене. Каждый раз, возвращаясь в Тель-Авив с порцией лекарств, он ещё и получал от "Моссада" полную компенсацию расходов...
Комиссия решила всю эту аферу "замести под ковер". Старого партийного товарища пожурили за излишнее чадолюбие (не самый тяжкий грех с точки зрения израильтян) за государственный счет и решили не привлекать к уголовной ответственности. Это, в общем-то, устраивало и Харела: разоблачением аферы чуть ли не в первый день своего пребывания на посту директора Иссер показал не столько свои способности, сколько сделал предупреждение всем, кто относился к разведке как инструменту для удовлетворения своих личных потребностей и амбиций. И вообще, какие могут быть шутки? Пусть все хорошенько запомнят, что Бен-Гурион назначил Маленького Иссера на этот пост не в последнюю очередь именно из-за его подозрительности. А в быту Иссер был предельно скромен, почти аскетичен. Он не был замешан ни в одном скандале на бытовой почве, был кристально честен - и насаждал атмосферу строгости и честности в обеих организациях, которыми он руководил. Один из бывших сотрудников вспоминает: "...он смотрел прямо в глаза и никогда не отводил взгляда. Чем больше Харел смотрел на вас, тем суровее он казался. В разговоре с ним вы всегда чувствовали себя виноватым. Достаточно было малейшей оплошности, и вы могли потерять доверие Харела, даже если для этого не было серьезных оснований". Оплошности могли быть не слишком значительными: например, когда Иссер узнал, что один из лучших сотрудников под благовидным предлогом провел недельку на курорте с любовницей, он его немедленно уволил.
Пожалуй, это было не ханжество, а в известной мере парадигма. "Моссад", то есть реально Харел, самостоятельно распоряжался немалыми средствами и не отчитывался ни перед кем, даже перед правительством. В 50-е годы, когда разведчики были фактически единственными, кто мог вывозить из Израиля сравнительно крупные суммы в валюте, Иссер даже считал необходимым подавать своим сотрудникам пример, сдавая по возвращению остатки средств прямо в аэропорту. А за малейшие финансовые злоупотребления карал жестко и неукоснительно.
Но тем, кто работал добросовестно и был предан делу по-настоящему, Харел оказывал поддержку во всем, что только было в его возможности. Если кто-то из агентов попадался, Харел предпринимал все усилия для его освобождения. И, кстати, вопреки практике большинства разведок, не считал арест агента и его тюремное заключение за границей основанием для прекращения сотрудничества. Многие агенты, "проваленные" не по их вине, с новыми легендами и в новых странах продолжали работу, порою очень успешную. Надо сказать, что и это вызывалось не только доброй волей руководителя, но и необходимостью. Работа в израильской разведке, как было заведено с времен Хаганы, велась не ради денег, а опираясь на чувство долга и личные качества. Зарплата сотрудников "Шин Бет" и "Моссада" ничем не отличалась от зарплаты сотрудников других государственных учреждений, чиновников среднего уровня. По западным стандартам это были очень небольшие деньги, - правда, во время зарубежных операций оплата была примерно в два раза выше плюс компенсация необходимых расходов. Работа была сложной и опасной, рабочий день - бесконечным. Единственное, что Харел мог сделать, - это создать у своих сотрудников ощущение, что они находились под защитой.
Стиль Харела в руководстве спецслужбами строился на сочетании жесткой требовательности с подчеркнутой престижностью, даже элитарностью. Харел старался воспитать у разведчиков чувство гордости от принадлежности к некоему эксклюзивному братству. "Вы - редкие существа в заповеднике", говорил он своим подчиненным. Одной из привилегий службы были поездки за рубеж, в пятидесятые годы почти недоступные для простых израильтян. Это распространялось не только на оперативников, но также и на сотрудников административного управления, техников, секретарей, механиков, которых периодически направляли за рубеж в качестве курьеров или охранников. За это Харел требовал абсолютной лояльности и полной преданности делу и сам подавал пример. Даже во время своих частых зарубежных поездок в Европу, США и Южную Америку он никогда не позволял себе останавливаться в дорогих отелях или обедать в дорогих ресторанах.
От оперативных работников не требовалось представления каких-либо документов, подтверждающих расходы. Кто же согласится дать расписку в получении взятки? Для подтверждения расходов достаточно было письменного отчета самого оперативного работника. Но эта система доверия дополнялась жестким перекрестным и аналитическим контролем. Самым страшным грехом в разведке считалась ложь. Один старший сотрудник "Моссада" вспоминает: "Нас учили лгать, воровать и строить козни против наших врагов, но мы не могли допустить в своих рядах коррупции. Мы должны были следить за тем, чтобы наши моральные стандарты оставались высокими". Если разведчик не мог дать удовлетворительного объяснения по поводу своих расходов, его случай становился предметом дисциплинарного разбирательства на заседании специального внутреннего суда разведки. Суд проходил под председательством профессионального гражданского судьи, который давал клятву о неразглашении секретов. Любой работник, признанный виновным в использовании своего служебного положения в целях контрабандного ввоза в Израиль предметов бытовой техники, подвергался штрафу и строго предупреждался. Случались и увольнения. Например, моссадовец, который поддерживал связь в Европе с двумя агентами-арабами, на протяжении нескольких дней угощал их в дорогих ресторанах и даже ходил с ними в бордель, а затем представил отчет о расходах, в том числе на проституток. Харел взорвался: "Я понимаю, что агентам надо платить, но с какой стати Израиль должен оплачивать вам проституток?" Была проведена тщательная аналитическая проверка и когда в финансовых отчетах этого оперативника за прошлые командировки выявили сомнительные расходы, работник был уволен без выходного пособия. Харел был, что называется, жестким начальником. Он избегал панибратства, легкости в отношениях, практически не шутил сам и плохо воспринимал шуточки и хохмы, столь присущие израильтянам. Единственное не совсем серьезное его высказывание - это фраза: "Из всех людей моих голубых глаз не боятся только дети и собаки". Однажды после жестокого Хареловского разноса высокопоставленный сотрудник "Моссад" сказал, выйдя из кабинета шефа: "Если бы Иссер остался в России, он стал бы теперь главой КГБ, а этого монстра Берию проглотил бы на завтрак и не поперхнулся". Он получал истинное наслаждение от своей работы - и от руководства, и от непосредственного участия в операциях.
В быту же вел жизнь скромного и тихого человека; любимыми развлечениями для него была опера и традиционные детективы (особенно Агаты Кристи); шпионские романы, за исключением разве что произведений Ле Карре, презирал - "таких шпионов ловили бы на третий день по дюжине". Соседи по большому дому, где у Харелов была скромная квартирка и рядом - небольшой аккуратный садик, - долго не знали о роде занятий Иссера и считали, что этот тихий и скромный чиновник находится под каблуком у своей шумной и энергичной Ривки.
Таким был человек, который превратил "Моссад" в одну из сильнейших разведок мира, а "Шин-Бет" - в едва ли не самую эффективную контрразведку. Кроме того, он сумел достаточно серьезно изменить в пользу "своих" структур соотношение влияния различных ветвей разведывательного сообщества, прежде всего за счет военной разведки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64