Отдельно от них. Именно эта «отделенность» и привлекла Теда, потому что вторила его собственной.
Он перешел к ним из другой школы, из другого штата. Хотя он был всего на год старше ее, он казался взрослым. Он ушел из дома в Восточной Пенсильвании, когда ему было шестнадцать, и переехал с родственником в Хардисон. Он не любил говорить о своем прошлом (в восемнадцать лет он сознавал, что у него есть прошлое, и это само по себе производило впечатление), но своего отчима и единоутробных братьев поминал с неистовой, жгучей ненавистью. «Я бы хотел увидеть его мертвым, – сказал он однажды. – Знаю, что это ничего бы не решило, но просто я бы почувствовал себя лучше». Сама мысль обо всех этих переменах в семье, умерших отцах, новых отцах, дальних родственниках для Энн была почти невообразимой, ведь они вчетвером были так тесно связаны друг с другом во влажной атмосфере своего серого дома, что там не оставалось места даже для друзей или родни.
Иногда в первые дни их знакомства Энн спрашивала Теда: «Ты смотрел это шоу по телевизору? Помнишь ту песню, года два назад?» А он нетерпеливо отмахивался: «У меня на это не было времени. Я был слишком занят тем, чтобы выжить». Она представляла себе, как он все ночи работал, убирая мусор с улиц, хотя знала, что до такой крайности он никогда не доходил. И все же поиски средств к жизни отнимали у него все время. И это тоже было привлекательным для Энн, ее собственный дом был так наполнен временем, пойманным в ловушку, временем застоявшимся, временем гниющим, что она боялась, что заражена им и никогда не сумеет вырваться.
Нетрудно было уберечь свою тайну от Джонатана и Эстеллы, которые, как она подозревала, имели самое неопределенное представление о том, ходила ли она на самом деле в школу, были ли у нее друзья, или в ту самую секунду, как она выходила из их дома, она исчезала, становилась в буквальном смысле бестелесной, выпадая из пределов их видимости и досягаемости. Сэнди, разумеется, знала, что Энн потихоньку уходит из дома, вымыв посуду после ужина, и возвращается в два, три часа ночи, переполненная им, и ее радовало и воодушевляло такое развитие событий. Она надеялась, что это предзнаменование того, что Энн в конце концов сможет освободиться, не станет все больше и больше подпадать под внушение родителей, пока не останется выхода. Тем не менее она не расспрашивала Энн про ее приятеля, опасаясь, что их отношения еще недостаточно прочны, чтобы выдержать серьезную проверку. А сама Энн инициативы не проявляла. Сэнди, которая вечно гонялась за парнями, считала, что и с Тедом было примерно так же, а все было не так.
Энн влюбилась в Теда, потому что он умел все налаживать. По крайней мере, это была одна из серьезных причин, почему она влюбилась в него. Он починил машину, на которой они ездили, разобрав ее, выбросив ненужные детали и отремонтировав другие – дисковые сцепления, тормозные колодки, поршни – детали, о которых Энн никогда не слыхала. Он чинил радиоприемники, телевизоры, вентиляторы. Он был совершенно уверен, что способен заставить эту технику работать, и если временами починка отнимала много времени, потому что он категорически отказывался обращаться за помощью, результат всегда бывал успешным. «Никто никогда мне ничего не давал, – говорил он ей. – Мне пришлось научиться самому заботиться о себе». Он никогда не признавал затруднений, никогда не жаловался, никогда не искал сочувствия.
Энн не беспокоилась насчет Сэнди; Сэнди со своими многочисленными планами отступничества всегда нашла бы способ выкрутиться. Но ей был нужен Тед и его уверенность в том, что он сможет наладить будущее.
Он был нелюбопытен. Он никогда не задавал вопросов о ее прошлом, ее семье, о том, что она делала вчера. Когда она заговорила об этом, он сказал: «Я думаю, если ты захочешь, чтобы я о чем-то узнал, ты мне расскажешь». – «Но мне нужно знать, что тебе это интересно», – возразила она. В тот раз они были ближе чем когда-либо к спору, и оба отступили. Она принимала его сдержанность как естественный результат его независимости и чувствовала себя с ним легко, потому что он не лез во все мелочи. Остальное придет, считала она. Поэтому не было ничего необычного в том, что он не спрашивал у нее, почему он никогда не знакомился с ее родными, почему она заставляла его высаживать ее за квартал от дома даже днем. Ему просто не приходило в голову, что она делала это сознательно. Дом, семью – все следовало оставить позади, в прошлом. Все было неважно, от всего легко было избавиться, отрезать и забыть. Это устраивало Энн.
Закончив школу, она пошла учиться на медсестру. Не стала дожидаться осени, а начала учебу через две недели после выпуска. Другие студентки снимали дома или квартиры вдвоем, втроем или вчетвером, ванные у них вечно были завешены белым нейлоном, похожим на полоски от фаты новобрачной, а Энн жила дома. Каждое утро, прежде чем отправиться на занятия, она оставляла завтрак для родителей. Часто, вернувшись домой, она находила его на том же месте зачерствевшим, хотя они явно побывали на кухне, ели что-то другое, оставили за собой испачканную посуду. Сэнди, которая еще училась в школе, дома почти не бывала. Энн никогда не могла точно вычислить, куда она пошла. Она, конечно, была с мальчиками. Но где?
Тед нашел работу в строительной фирме, специализировавшейся на новомодных многоквартирных конструкциях, которые начинали вырастать на окраинах пригородов. Хотя конечные результаты не производили на него впечатления, все же не было для него ничего более притягательного, чем их голые каркасы вдоль дороги, линии и углы свежего белого дерева, уравновешенность. На работе он говорил мало, но внимательно присматривался к тем, кто работал дольше, и быстро перенимал их приемы. По вечерам он изучал бухгалтерию, проектирование и архитектуру. Хотя он не жалел о своем решении отказаться от учебы в колледже, он тайком доставал конспекты по общеобразовательным предметам, которые преподавались в вечерней школе, и разбирался в них. Он не мог припомнить, чтобы в доме его родителей хоть раз появлялась книга, и оказался совершенно не готов к иному пространству, которое вдруг открылось перед ним, вокруг него, внутри его, пространство, которое могли предложить только книги. Он открыл в себе особенную любовь к Эмерсону и Торо, найдя в них подтверждение своему естественному одиночеству и вере в способность к совершенствованию. Он скрывал эту свою новую страсть к чтению, страшась, что слова могли бы умалить ее значение, и она вызревала в темноте. Однажды, когда Энн приехала к нему на уик-энд, он спрятал все книги – их теперь было больше двадцати – в заднем чулане. Обычно он предпочитал приезжать на машине в Хардисон, и там они встречались в доме у его родственника или – иногда – в мотеле E-Z на 87-й трассе.
Однажды, когда Тед был на уик-энде в Хардисоне, они лежали, сплетясь в объятиях, на поношенных простынях под золотистым стеганым одеялом, покрытом пятнами, в мотеле E-Z. Их любовные объятия были странно безмолвными, напряженная схватка, стремление к соединению, не исторгавшее у них ни единого слова, ни звука. Но потом, в недолгие минуты расслабленной близости, Тед тихим доверительным голосом рассказывал, как никому прежде, о своих мечтах и желаниях, о планах, которые он строил каждую неделю, создавая собственную жизнь с уверенностью человека, у которого нет другого выбора. Для Энн это звучало как колыбельная, этот голос, эта жажда, это отсутствие сомнений, и она укрывалась в нем, а он обхватывал ее рукой и продолжал говорить; прежде никто никогда по-настоящему не слушал его. Изредка он даже вспоминал о прошлом.
– Мой отчим обычно садился за завтраком напротив меня и говорил: «Знаешь, чью овсянку ты ешь? Мою. Знаешь, чьей туалетной бумагой ты каждый день пользуешься? Моей. Знаешь, на чьем стуле ты сидишь?» И если я не отвечал «на вашем», он доставал ремень. Пару раз соседи, увидев, как он гоняется за мной по двору, вызывали полицию.
– Как же ты выдерживал это? – спросила Энн.
Он улыбнулся.
– Уходил к себе в комнату, прикалывал на плечи полотенце и воображал, будто я – супермен. Все прыгал с кровати – летать учился.
Они услышали, как на стоянку мотеля въехал грузовой трейлер.
– Я вот думала, может, завтра вечером ты придешь к нам домой поужинать, – предложила она, запинаясь. – Познакомиться с моими родителями.
– Конечно.
Небрежность его ответа заставила ее вздрогнуть. Она подтянула одеяло повыше.
– Они не похожи на других родителей.
– Ты говорила. Что ж, мне их особенно не с кем сравнивать. – Он улыбнулся и поцеловал ее грудь.
На следующее утро она ушла рано, пока он спал тем глубоким сном, который ничто не могло потревожить. Была поздняя весна, и Сэнди, вернувшись из колледжа, пила на кухне кофе, когда туда вошла Энн и вздохнула, словно впервые увидев, насколько она запущена. Она взяла губку и чистящий порошок и начала убираться. Сэнди, которая по утрам никогда не бывала в настроении, с любопытством наблюдала за ней со стороны.
– Я все же никак не пойму, зачем тебе хочется приводить его сюда, – сказала она, приподняв свою чашку, чтобы Энн смогла протереть стол. – Зачем давать им возможность все тебе испортить?
– Они будут вести себя хорошо.
– Джонатан и Эстелла могут иногда – иногда – быть вполне сносными, это я признаю. Но они никогда не бывают «хорошими». Что именно ты имеешь в виду под словом «хорошо»?
– Отстань от меня со своей семантикой. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
– Я знаю, что тебе до сих пор необходимо их одобрение. Вот только не могу сообразить, почему.
– А тебе только хочется доказать, что ты в нем не нуждаешься.
Сэнди поставила чашку и спокойно взглянула на Энн.
– Ты его любишь?
– Да.
Сэнди кивнула.
– По-моему, я не такой человек, чтобы влюбляться.
– Кого-нибудь найдешь.
– Не уверена, что хочу, – задумчиво произнесла она. – Не хочу, если любовь значит вот это, – сказала она, указывая на стол, который Энн отчищала с возраставшим усердием. – А для женщин так всегда и бывает, правда? Так или иначе, похоже, что любовь вечно, в конце концов, влечет за собой губку и «Аякс». Разумеется, только не для Эстеллы. Боже правый, ну и выбор. Нет, благодарю вас.
Энн пристально посмотрела на нее.
– А ты сегодня вечером собираешься вести себя прилично?
– Конечно. Со мной-то у тебя хлопот не будет.
Убравшись на кухне, Энн отправилась в супермаркет и купила цыпленка для жарки, зеленый горошек, картошку и продукты для лимонного пирога. С недавних пор она пристрастилась к чтению кулинарных книг поздно вечером, когда больше уже не могла сосредоточиться на учебниках по химии и молекулярной биологии, которые, казалось, имели так мало общего с тем, что вначале привлекало ее в профессии медсестры. В тщательно расписанных рецептах заключалось для нее нечто непреодолимо успокаивающее. Она никогда не меняла указанных продуктов, всегда смешивала все ровно столько, сколько полагалось, и носила при себе таймер, даже когда шла в ванную.
Просеивая муку, сбивая крем, выпекая, она между делом выглядывала в гостиную убедиться, что Эстелла не ускользнула снова в постель, что у Джонатана достаточно мирное расположение духа и он вряд ли станет потчевать Теда гневными тирадами по поводу состояния послевоенного общества, которые частенько могли продолжаться часа по два. На самом деле ожидание гостя было для них таким непривычным занятием, что все они с подозрением поглядывали друг на друга, прикидывая, во что может вылиться это совместное времяпрепровождение. В последнюю секунду Сэнди подхватила с пола в коридоре груду газет и запихнула к себе под кровать.
– Все будет замечательно, – шепнула она Энн. – Ты такая красивая.
Сидя на диване, Тед отодвинул в сторону кусок припоя и сломанное радио, стоявшее у ног.
– Когда я была маленькой, их делали из свинца, – сказала Эстелла, разглядывая припой. – А теперь свинца не найдешь. Странно, не правда ли, как пропадают вещи? Интересно, куда они деваются. – К вечеру она надела платье в оранжево-голубую полоску, черную шерстяную шаль и чулки с золотыми крапинками. Ее полные округлые щеки заливал румянец, а глаза маслянисто блестели. – Так забавно, правда? Я всегда обожала вечеринки. Не могу понять, почему мы перестали их устраивать. – На мгновение она забылась и отвела взгляд, но, к облегчению Энн, быстро пришла в себя. – По-моему, нам надо это делать почаще. Да, действительно надо.
Тед улыбнулся и ничего не ответил. Понаблюдав за ним несколько раз в компании, Энн поняла, что Тед не способен поддерживать светские беседы, задавать ничего не значащие вопросы, которые придают непринужденность разговору, вообще не умеет изображать хоть какое-то подобие легкой болтовни. Возможно, это было одно из тех занятий, которым ему некогда было предаваться, когда он так торопился заработать себе на жизнь.
Энн взглянула на часы.
– Цыпленок наверняка уже готов. Почему бы вам всем не пойти к столу?
Пока Энн подавала, Сэнди через стол открыто разглядывала выступавшие жилы на обнаженных руках Теда.
– Ты поднимаешь тяжести?
– Нет, только инструменты.
– Как это мужественно.
– Сэнди, – предостерегающе произнесла Энн, садясь на свое место.
– Все в порядке, – со смехом сказал Тед.
– А ты собираешься строить воздушные замки?
– Для принцесс вроде тебя?
Она улыбнулась, вздернула голову.
– Я собираюсь строить то, что захочу, – сказал он.
– По-моему, это не слишком многообещающая деловая стратегия.
– Смотри и учись, – ответил Тед. – Смотри и учись.
– Возможно, я так и сделаю, – отозвалась Сэнди.
Энн запихнула в рот порцию фасоли, чтобы не пришлось вступать в эту непривычную словесную перепалку. Внезапно на нее навалилась усталость, она чувствовала себя медлительной и неповоротливой, а собственные искренние старания казались ей еще глупее, чем всегда. Эстелла во время еды мурлыкала себе под нос.
– Видишь ли, – продолжала Сэнди, – для нас целое событие, что ты удостоил нас своим посещением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44