Она долго стояла перед витриной зоомагазина, разглядывая длинношерстых снежно-белых котят. Однажды, еще в коллежде, она завела себе крошечного черного котенка, Мингуса, он спал, примостившись у нее на коленях, и каждое утро будил ее, вылизывая ей глаза. Но всего через месяц Мингус сбежал. Парень, с которым она тогда встречалась, понимающе пожал плечами. «Ты не того склада, чтобы держать домашних животных», – сказал он. Сейчас она с горечью обнаружила, что плачет прямо тут, на улице. Вытерев глаза рукавом пальто, подхватила свои покупки и поспешила прочь.
Она шла к своей машине, когда заметила, что из магазина скобяных товаров выходит Тед с большой зеленой лопатой для разгребания снега. Она быстро свернула в сторону, но он уже заметил ее, шел следом за ней. Она ускорила шаг. Спеша по боковому переулку, ведущему к стоянке, она ощутила его присутствие сзади.
– Сэнди!
Она обернулась, застыла, прислонившись к стене, позволив ему подойти, догнать.
Он стоял совсем рядом, упираясь лопатой в землю. Белые струйки их дыхания клубились между ними, сливались и разъединялись.
– Что тебе от меня нужно? – простонала она.
Он внезапно рассмеялся резким сухим смехом.
– Ничего.
Она не шевелилась. Наконец повернулась, начала обходить его, и тут он вдруг схватил ее за руку, привлек к себе, притянул ее губы к своему горячему рту. Отступил и оттолкнул ее.
– Иди домой, – пробормотал он и пошел по проулку назад.
Энн позвонила Сэнди в редакцию в понедельник утром.
– Где ты пропадаешь, подруга? Что это ты последнее время не заглядываешь? Девочки надеялись, ты придешь на выходной.
– Извини, я, правда, очень занята.
– Так занята, что даже не выкроишь время на ленч? Я по тебе скучаю.
– Ладно.
Они сидели друг против друга за маленьким круглым столом в задней части кафе «Джинджер бокс», перед ними стояли тарелки с чечевичной похлебкой и горячими булочками. Белая ваза с мелкими розовыми гвоздиками была отодвинута в сторону вместе с маслом, к которому они обе не притрагивались.
– Боже правый, что такое у тебя с рукой? – спросила Энн, когда Сэнди взяла бокал с водой.
– Пустяки. Обожглась. Ты же меня знаешь, повар из меня всегда был паршивый. – Она улыбнулась. – Как у тебя дела? Все в порядке? – Она смотрела на Энн, бледную, расстроенную, и с ужасом ждала ответа. Она боялась и выдать себя, боялась, что Энн заметит, что она неискренна, по ее глазам догадается – о предательстве. В ее бокале плескалась вода.
Но Энн лишь вздохнула.
– Иногда я по-настоящему завидую тебе.
– Мне? Почему?
– Потому что ты одна.
– Мне казалось, в нашем обществе об этом положено сожалеть. Знаешь, какие деньги издатели делают на книгах, где женщинам объясняют, как избежать одиночества?
Энн зачерпнула ложкой похлебку и смотрела, как она стекала обратно в миску. Похлебка была похожа на грязь.
– Я даже не знаю, что это такое – одиночество. Может, ты и была права много лет назад, когда твердила мне, что я вышла замуж слишком рано.
Сэнди смотрела в сторону, на дверь, на свою салфетку.
– Что ты такое говоришь, Энн?
– Сама не знаю, – она глянула прямо в лицо Сэнди. – Я не выношу, когда он входит в ту комнату, где нахожусь я, – проговорила она тихим хриплым шепотом. – Я не выношу, как он дышит, спит. Я только тогда уверена, что люблю его, когда волнуюсь за его жизнь. Если он очень задерживается или если слышу по радио о какой-нибудь аварии. И тогда он вдруг снова становится мне нужен, я не могу представить, как жить без него. – Она откусила от своей булочки. – Боже, хоть бы знать, что мне нужно. Как ты всегда бываешь так уверена в этом?
– Ты так считаешь?
– Ну, по крайней мере, ты всегда знала, что тебе не нужно.
– И что же это?
– То, что есть у меня, – Энн отодвинула тарелку. – Как ты считаешь, Эстелла когда-нибудь испытывала сомнения?
– Нет.
– Я тоже так думаю. – Она подняла голову, на ее лице появилось подобие улыбки. – Может, просто все дело во мне, – сказала она. – В чем-то, что со мной происходит и что пройдет. Знаешь, что он сделал в эти выходные? Он сделал мне цветок из вишневого дерева и березы. Настоящую ромашку с единственным лепестком. Любит – не любит – любит… – Энн вскинула голову, в ее глазах застыло туманное, непонятное выражение. – Мы что-то должны друг другу, – тихо сказала она, – только вот не уверена, что именно.
Сэнди посмотрела на склонившуюся под бременем воспоминаний голову Энн.
– Мне нужно возвращаться на работу, – внезапно сказала она и принялась рыться в своей огромной сумке в поисках кошелька.
Никогда и никогда и никогда больше.
Она сидела, съежившись, на полу в сумраке комнаты для гостей на втором этаже.
Она слышала, как он звонил у входа в третий, четвертый раз.
Потом грохот, удары ладони в дверь.
– Сэнди!
Конечно, он видел у дома ее машину, знал, что она дома, несмотря на то, что нигде не горел свет.
– Сэнди, открой. Мне надо поговорить с тобой.
Она крепко обхватила колени руками, слушая, как он снова колотит в дверь.
На минуту все стихло. Потом она услышала, как он постучал в стекло с черного хода.
– Нам надо поговорить.
По комнате разносилось лишь ее дыхание. Она встала и начала медленно, тихо спускаться по лестнице.
Но, когда она открыла дверь, его уже не было.
Она смотрела, как задние габаритные огни его автомобиля мелькнули в конце квартала и исчезли.
На следующее утро она позвонила ему в офис. Назвалась секретарше Линдой – первым пришедшим в голову именем.
– Мне нужно увидеться с тобой, – сказала она, как только он взял трубку.
– Да, мне тоже нужно увидеться с тобой.
– Можешь заскочить после работы?
– В семь часов. – Он повесил трубку.
Он только вошел в дом, остановился на пороге, не раздеваясь.
– Мы больше не можем заниматься этим, – сердито выпалил он. Его глаза блестели.
– Я знаю. – В ней поднялось неожиданное негодование против него за то, что он первым произнес эти слова, украл их у нее, отверг ее, когда это она собиралась отвергнуть его.
Он кивнул, не вынимая рук из карманов, но не двигался с места, не уходил.
Она откинула волосы назад, вертела их пальцами.
– Одна вещь, – добавил он, – знаю, что не должен этого произносить, но все-таки скажу. Что бы ни было, ты должна обещать никогда не рассказывать об этом никому, никому. Никогда.
– За кого ты меня принимаешь?
Какое-то мгновение он вглядывался в нее.
– Чувство вины действует на людей странным образом. Вызывает у некоторых необходимость исповедоваться.
– Но не у тебя?
– Нет, – просто ответил он. – Я люблю Энн.
– Я тоже.
Он нахмурился.
– Не морочь мне голову этой чушью, – заявила она. – Я бы сказала, что мы с тобой равны по части греха.
Он ухмыльнулся.
– Этого слова я не слыхивал с тех пор, как у моей матушки случился недолгий приступ религиозности, когда мне было лет десять. Грех, – произнес он, пробуя слово на вкус, перекатывая его на языке, проглатывая его.
Она вдруг замахнулась и изо всех сил ударила его по лицу.
У него на глазах выступили слезы, но он не шелохнулся.
– Если ты когда-нибудь хоть чем-то причинишь ей боль, я убью тебя, – сказал он. Долгие секунды смотрел на нее блестящими глазами, потом медленно повернулся и вышел.
Энн позвонила неделю спустя.
– Послушай, – сказала она, – я хочу попросить тебя о большом одолжении.
– Пожалуйста. Что такое?
– Можешь побыть с девочками пять дней?
– Ладно.
– Мы с Тедом едем во Флориду. – Молчание. – Это, правда, его идея. Он считает, это поможет.
– Поможет чему?
– Нам.
– Голос у тебя не слишком уверенный.
– Может, я вовсе не уверена в том, что хочу помогать нам, не знаю. Или, может, мне надоели бесплодные попытки.
– Когда вы уезжаете?
– На следующей неделе.
– Так скоро?
– Кажется, это не тот случай, чтобы откладывать. Или уж делать, или нет.
– Конечно.
– Сэнди, я должна тебя предупредить. Есть кое-какие трудности. С Джулией.
– Что за трудности?
– По-моему, сейчас это называется «выпендриваться». – Она нервно рассмеялась. – У нее в школе неприятности с учителями. На прошлой неделе нас вызывали туда. Не знаю. Тед и я, в общем, девочки это тяжело переносят. Это одна из причин, почему я и согласилась поехать с ним.
– Я сделаю все, что ты захочешь.
Энн глубоко вздохнула.
– Тогда пожелай мне удачи, – сказала она.
– Удачи.
7
Сэнди сидела на подоконнике, глядя, как занимается рассвет, как темнота рассеивается, сменяясь сначала желтым и наконец нежно-розовым светом, словно цвета на медленно заживающем синяке. Лоб стыл от холодного стекла, к которому она прислонилась, она поежилась, но не двинулась с места. В нескольких шагах от нее мирно посапывал Джон. Его вдохи-выдохи, словно стук метронома, размеренно, неизбежно и одиноко раздавались в пустынном доме. Она оглянулась на него, страстно желая, чтобы он спал так всегда, чтобы утро навечно зависло где-то за горизонтом.
Она еще раз перебрала имеющиеся возможности выбора, прикидывая так и эдак, критически оценивая их, и наконец все отвергла. Несмотря на то, что Тед говорил этим вечером за трибунами на стадионе, она знала, что ее влияние на Джулию ничтожно, или, еще хуже, имеет обратный эффект, что Джулия нарочно сделает именно то, что Сэнди велит ей не делать. Эйли, конечно, более послушна. Но что, собственно, Сэнди могла бы сказать ей? Измени показания, вернись к нему?
Она содрогнулась.
В желудке возникла тошнота, она с трудом сглотнула ком.
Можно было прямо сейчас разбудить Джона – встать, пройти к нему по холодному, ничем не прикрытому полу, растолкать его, рассказать ему.
Потерять его. Потерять все.
Она начертила на затуманенном стекле букву Х, стерла ее. Она думала обо всех девушках, изображавших сердечки, стрелы и инициалы своих дружков на стеклах машин, окнах школы, – она сама никогда не была в их числе.
Джон забормотал во сне, всхрапнул и снова тихо засопел. Она слышала, как на крыльцо шлепнулась газета, как зашевелились наверху девочки, как заворчала и забулькала автоматическая кофеварка, но все равно сидела, с поджатыми ногами, оледеневшим лбом, неспешно.
Судья Карразерс, лечившаяся от очень затяжной зимней простуды, достала бумажную салфетку из пестрой коробочки, которую поставил перед ней пристав, и звучно высморкалась. Еще дважды попытавшись прочистить нос, она запихнула скомканную салфетку подальше и выпрямилась, обводя взглядом зал поверх очков в узкой черной оправе. Присяжные в ожидании молча ерзали на своих местах, нарочито щелкали ручками, выпрямляли ноги. В дальнем конце школьная учительница бросила поправлять растрепавшуюся прическу. Судья Карразерс на минутку отвлеклась, проверяя, в порядке ли ее новая стрижка, потом оглядела остальную часть переполненного помещения, затихшего под ее взглядом. Только Теду не сиделось спокойно, он в последний раз покосился на ряды позади себя. Место, которое с самого начала процесса занимала Сэнди, пустовало. Он повернулся к судье. Она сняла очки и стукнула молотком.
– Защита может вызывать первого свидетеля.
Фиск кивнул в той изысканной манере, которую он напускал на себя в обращении с судьей Карразерс, – легкое движение тщательно причесанной головой, мимолетный взгляд. В прошлом это срабатывало с судьями-женщинами, этакий намек на вежливое, благовоспитанное, завуалированное признание рыцарского благородства, хотя здесь всегда имелась доля риска, и пару раз даже более скромные проявления галантности были восприняты как оскорбление. Пока он был осторожен, каждый раз рассчитывал и приспосабливался заново. Он встал, прочно оперся руками о стол.
– Защита вызывает миссис Элейн Мерфи.
Миссис Мерфи встала в первом ряду и направилась к свидетельскому месту. Новая стрижка ее коротких седых волос сочеталась с большим серебряным браслетом и серьгами. На ней была широкая коричневая бархатная юбка в складку и удобная обувь.
– Миссис Мерфи, – обратился к ней Фиск, – сообщите, пожалуйста, кем вы работаете?
– Последние одиннадцать лет я работаю консультантом в средней школе Хардисона.
– И в чем заключаются обязанности консультанта, миссис Мерфи?
– Я занимаюсь трудными детьми. Учителя направляют их ко мне, и я встречаюсь с ними и с их родителями и стараюсь найти приемлемые решения.
– И именно в качестве консультанта вы познакомились с Джулией Уоринг?
– Да.
– Опишите, пожалуйста, при каких обстоятельствах это произошло.
– За последний год у Джулии возникли в школе некоторые трудности. Ее отметки резко снизились, для способного ребенка это всегда показатель. Были сообщения о неприязненных отношениях с другими учащимися. Она лгала на социологических тестах. И наконец, она швырнула металлическую коробку с карточками в голову учительнице.
– Перечень внушительный.
– Да, – согласилась миссис Мерфи.
Судья Карразерс громко чихнула.
– Будьте здоровы, – сказал Фиск, улыбаясь ей.
Она поджала губы и достала салфетку, чтобы вытереть хлюпающий нос.
– Продолжайте, – резко сказала она.
Фиск кивнул и вернулся к свидетельнице.
– Давайте попробуем разобраться в этом перечне.
– Конечно.
– Не могли бы вы уточнить, что значит «неприязненные отношения с другими учащимися»?
Миссис Мерфи терпеливо пояснила:
– Джулия временами прибегала к словесным оскорблениям. Она насмехалась над своими одноклассниками, дразнила их. Пожалуй, в одном случае я даже могу утверждать, что она преследовала мальчика.
– Преследовала?
– Она так часто обзывала его идиотом, что его родители приходили и рассказывали, как это задевает и угнетает его. Они даже всерьез подумывали перевести его в другую школу, чтобы избавить от нее.
При слове «идиот» в зале прокатились смешки, и миссис Мерфи приняла строгий вид.
– Речь здесь идет не об обыкновенных детских насмешках, – твердо добавила она. – В поведении Джулии просматривалась целеустремленность, выходящая за рамки обычного. Она носила почти навязчивый характер.
– И она лгала на тестах?
– Мне известно об одном подобном случае.
– Вы сказали, что она произвела физическое нападение на одну из учительниц?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44