Они вежливо подняли головы, когда она вошла.
– Есть хотите?
Эйли кивнула.
– Как насчет пиццы?
– Все равно, – отозвалась Джулия.
Сэнди спустилась и позвонила в местную пиццерию. Она подумала, что девочки могли бы сойти вниз и помочь ей выбрать, что заказывать – побольше сыра? перца? – но они не появились, и ей оставалось самой догадываться, что бы им могло понравиться или вызвать отвращение. Она включила телевизор и смотрела новости, дожидаясь пиццы. Когда ее привезли, горячую, в голубой пластиковой упаковке, которую посыльный вскрывал так, словно содержимое было огнеопасно, Сэнди поставила ее на журнальный столик перед телевизором, выложила тарелки и пачку бумажных салфеток и переключила телевизор на викторину, которую, как она заметила, смотрели девочки, потом позвала их вниз.
Они степенно ели, выковыривая грибы, которые она заказала, и складывая их бесформенной коричневой кучкой на краю тарелок. Они не выкрикивали, как бывало прежде, отгадки на вопросы викторины и не ворчали на глупые ответы. Когда пошла реклама, Сэнди отложила свой кусок пиццы и с надеждой улыбнулась им, но все ее жалкие попытки поболтать – что сегодня происходило в школе? В вашем классе есть умные ребята? – натыкались только на односложные ответы. Она вспомнила время, когда она была для них просто тетушкой, тогда они приезжали к ней добровольно, освобождаясь от родительского надзора. Они наверняка тоже помнили это, как помнили и другие древние предания, в которые больше не могли верить полностью. Они доели пиццу в молчании.
Как только ужин закончился, Джулия встала.
– Мне еще надо закончить домашнее задание, – сказала она. Пошла к лестнице и обернулась, поставив ногу на нижнюю ступеньку. – Эйли, ты ведь тоже не закончила свое.
Эйли, примостившаяся на диване так близко к Сэнди, что та ощущала исходившее от ее тела тепло, не подняла головы, не посмела.
– Нет, не закончила.
Джулия нахмурилась, взошла наверх и захлопнула дверь спальни.
Сэнди и Эйли сидели, окутанные смягчавшейся тишиной. Дюйм за дюймом Эйли все ближе придвигалась к Сэнди, пока ее голова не легла на сгиб ее руки, а потом – на колени, она все также молча смотрела на экран, а Сэнди поглаживала ее волосы.
Так они просидели часа два, остатки пиццы остыли и зачерствели, одно шоу сменилось другим, Эйли легонько посапывала. Сэнди осторожно подняла ее и отнесла в спальню, где Джулия, заслышав ее шаги, быстро выключила свет и притворялась спящей, пока Сэнди укладывала Эйли в постель, снимала с нее обувь и укрывала одеялом.
– Расскажи мне сказку, – попросила Сэнди, согнув колени под одеялом, прижав к уху телефонную трубку.
– Какую сказку?
– Любую. Какую рассказывают на ночь.
– Взрослую или детскую? – спросил Джон.
– Расскажи про нас.
– Я тебе расскажу о нашем первом свидании, – предложил он.
– Ладно.
– Мы отправились на ипподром, – начал он. – Осень была ранняя, холодная. Ты никогда раньше не бывала на скачках, тебя угнетала грязь вокруг, усыпанный билетами пол, мужчины нездорового вида с сигарами. Ты все время спрашивала: «Разве они не работают?» Это были скачки на легких колясках. Мы выбрали лошадей с понравившимися кличками. Женщина Под Парами. Мой Последний Доллар. Мы постоянно проигрывали. Один раз мы поставили чуть не на каждую вторую лошадь, и все равно проиграли. Ты подошла к ограждению, чтобы вблизи посмотреть на лошадей и жокеев. На тебе был большой красный свитер. Один из жокеев, проходя мимо, небрежно поздоровался с тобой. Мне хотелось заниматься с тобой любовью, ни о чем другом я просто думать не мог. Я не знал, как прикоснуться к тебе, даже как взять тебя за руку. Ты казалась такой замкнутой. Мы ушли перед последним заездом.
– У этой сказки счастливый конец? – спросила она.
– Да. Мы вернулись к тебе домой и занялись любовью, и с тех пор никогда не разлучались.
– Мне всегда так нравились волшебные сказки.
Он засмеялся.
– Ну как, теперь сможешь уснуть?
Минуту в трубке слышалось лишь слабое потрескивание.
– Я вижу ее во сне, – тихо сказала она. – Энн. Она никогда ничего не произносит, но ее лицо всегда искажено, глаза западают внутрь, челюсть отвисает.
– Я понимаю. Мне до сих пор снится сестра, – сказал он, – а ведь уже прошло тридцать лет. Меня взяли в больницу повидаться с ней за два дня до того, как она умерла. Она лежала такая исхудавшая на этой большой белой кровати. Все эти годы мне снится одно и то же: большие куски плоти отваливаются от ее тела и падают к моим ногам. Я всегда просыпаюсь до того, как она превратится в голый скелет.
Сэнди плотнее прижала трубку к уху и некоторое время слышала лишь, как пульсирует кровь у нее на виске.
– Мне хочется, чтобы ты больше общался с ними.
– С кем?
– С Джулией и Эйли.
– Ладно.
– Ты серьезно, или это просто значит «отвяжись от меня»?
– Послушай, Сэнди, уже поздно, а мне завтра надо рано быть в магазине.
Повисла долгая пауза.
– Голубой, – наконец произнесла она.
– Что?
– Свитер, который был надет на мне на ипподроме, голубой.
Он рассмеялся.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи. Я люблю тебя, – добавила она столь неуловимым шепотом, что только когда он повесил трубку, до него дошло, что она сказала.
Риэрдон решительным деловым голосом произнес имя женщины, с которой впервые познакомился четыре дня назад, когда она пришла в его офис незванно-непрошенно и заявила, что имеет сведения, которые могли бы заинтересовать его.
Люси Абрамс стояла возле стола, ее тщательно подкрашенное лицо обрамляли густые каштановые волосы, нижняя губа нервно подергивалась. Он поспешил закрыть дверь в кабинет.
– Садитесь, – предложил он.
Она присела на самый краешек обитого винилом кресла, избегая его взгляда.
– Я никогда прежде не бывала в конторе у адвоката, – сказала она. Она колебалась, но голос звучал решительно, свидетельствуя о том, что за стенами этого кабинета недостаток уверенности в себе вообще-то в число ее проблем не входит.
– Ну, это не так неприятно, как у зубного врача, – ободряюще улыбнулся Риэрдон. – Итак, скажите же мне, о чем речь.
Ее глаза, влажные, карие с золотистыми искорками, впервые глянули прямо на него.
– О Теде Уоринге, – ответила она.
Теперь Люси Абрамс, одетая в облегающее красное шерстяное платье, вошла в зал суда и проследовала по проходу к свидетельскому месту. Сэнди внимательно наблюдала за ней, замечая черные замшевые туфли-лодочки и сильные стройные икры ног – наверняка результат системы мучительных тренировок. Ее волосы, перехваченные на затылке черной бархатной лентой, блестели. Проходя мимо Теда, она чуть-чуть замедлила шаг и едва заметно повела головой в его сторону. Тед скривил губы в гримасе отвращения и сложил руки на груди, глядя, как ее приводили к присяге.
– Пожалуйста, сообщите суду, когда вы познакомились с обвиняемым, Тедом Уорингом.
– В прошлом году. По-моему, в декабре.
– А где вы познакомились?
– В баре Хэндли-инн, – ее гладкая красная нижняя губа подрагивала, как тогда, в кабинете у Риэрдона.
– Каков был характер ваших взаимоотношений с мистером Уорингом?
Люси Абрамс уставилась в пол, на пестрый серый мрамор, потом мельком глянула на Теда, ее лицо и взгляд были ясными и жесткими. Если Тед и вздрогнул, она этого не заметила. Она сдалась.
– У нас была любовная связь.
– Как долго она длилась?
– Всего пару недель.
Сэнди заерзала, подалась вперед, чтобы лучше разглядеть лицо свидетельницы. Она была слишком густо накрашена, несомненно, привычка, сохранившаяся со времен порочной юности.
– Был ли мистер Уоринг в то время женат?
– Он говорил, что они с женой только что разъехались.
– Был ли он огорчен этим?
– Иногда да, иногда нет.
Тед пошевелился, громко стукнув ногами по полу, и Фиск похлопал рукой по столу, чтобы успокоить его.
– Его трудно было разгадать, – продолжала она. – Он действительно человек настроения, понимаете? Только что страдал по ней, а через минуту заявляет, что плевать он хотел.
– Мисс Абрамс, почему вы перестали встречаться с мистером Уорингом?
Она поколебалась, прежде чем ответить:
– Кое-что произошло.
– Что же произошло, мисс Абрамс?
– Он зашел однажды вечером. Ну, он пил. Не знаю, что там стряслось в тот вечер, что-то связанное с его женой, кажется, они поругались по телефону. Он все время твердил о ней, Энн то, да Энн се. Ну, вы же понимаете, насколько одной женщине приятно слушать про другую. Я человек отзывчивый, но всему есть предел. Не помню, что я такое сказала, что-нибудь вроде: «Черт возьми, да может, она себе нового дружка завела». А дальше он швыряет меня на диван, а сам наваливается сверху. Сначала я подумала, что он шутит, дурака валяет, понимаете? Но тут он начал всерьез расходиться, чуть не придушил меня. Я закричала, чтобы он прекратил, но он, похоже, не слышал.
– Говорил ли Тед Уоринг при этом что-нибудь?
– Да. Он сказал, что я ошибаюсь, его жена никогда не будет с другим мужчиной.
– Вы испугались, мисс Абрамс?
– Я была в ужасе.
– О, конечно, – буркнул Тед.
Она отвлеклась на мгновение, взглянув на него, а потом продолжала:
– Он словно помешался. Был очень пьян.
– Что произошло дальше?
– Не знаю, как будто что-то в нем щелкнуло, и он переключился. Остановился, слез с меня. Выглядел подавленным, как будто не понимал, где находится.
– Виделись ли вы с Тедом Уорингом после того вечера?
– Нет. Я бы побоялась находиться с ним в одном помещении.
– У меня больше вопросов нет.
Фиск, в свою очередь, поднялся и подчеркнуто остался стоять возле своего стола, словно не желая слишком приближаться к Люси Абрамс.
– Мисс Абрамс, вы сказали, что познакомились с Тедом Уорингом в баре?
– Да.
– Вы часто бываете в барах, мисс Абрамс?
– Возражаю, – вмешался Риэрдон. – Свидетельница не находится под судом.
– Я пытаюсь установить надежность ее показаний, – запротестовал Фиск.
– Можете продолжать, но будьте осторожны, мистер Фиск, – предупредила судья Карразерс.
– Вы часто проводите в барах свое свободное время, мисс Абрамс?
– Мой зять – владелец Хэндли-инн. Я там бывала.
– И там вы обычно знакомились с мужчинами?
– Возражаю.
– Возражение принято.
– Сколько времени вы были знакомы с Тедом Уорингом?
– Как я сказала, около двух недель.
– Сложилось ли у вас впечатление, что он любил свою жену?
– Если он и любил ее, то такая любовь казалась мне довольно странной.
– Встречались ли вы с другими мужчинами в тот период, когда виделись с мистером Уорингом?
– Не помню. Нет. Думаю, что нет.
– В тот вечер, когда случилось это происшествие, вы тоже выпивали?
– Я не была пьяна.
– Но вы выпивали?
– Может, бокал вина, не помню.
– В тот вечер вы звонили в полицию, мисс Абрамс?
– Нет.
– Вы звали на помощь соседей?
– Нет.
– Почему же? Вы ведь только что показали, что были напуганы.
– Просто не вызвала, и все.
– Долго ли мистер Уоринг оставался у вас после этого предполагаемого нападения?
– Не помню, возможно, полчаса.
– И вы позволили засидеться у вас в доме тому, с чьей стороны вы опасались физического насилия?
– Я не знала, как отделаться от него.
– Мисс Абрамс, верно ли, что Тед Уоринг интересовал вас больше, чем вы его?
– Нет.
– И разве вы не были обижены тем, что он не искал дальнейших отношений с вами?
– Нет. Это было не так.
– У меня больше нет вопросов к этому свидетелю. – Фиск внезапно сел, покончив с этим.
Люси Абрамс сошла со свидетельского места, ощущая, как капли холодного пота стекают у нее по ложбинке между грудей, и снова прошла мимо Теда. На этот раз она не смотрела на него, но ясно расслышала, как он фыркнул при ее приближении.
У него уже установился некий образ жизни или, во всяком случае, какое-то его подобие. Каждый день после суда он ехал прямиком в Ройалтон Оукс и сидел в сумеречной гостиной, дожидаясь ночи.
Иногда он пытался читать, но слова сливались, и оказывалось, что он снова и снова пробегает одну и ту же страницу. Даже давние любимцы – Чехов, Чивер – не спасали. Чаще всего он просто сидел, вслушиваясь в звуки, доносившиеся из соседних квартир: пожилая женщина в квартире над ним каждый вечер ровно в шесть принимала ванну, невероятно громкий плеск отдавался в потолок; записи опер у соседа; телефонные споры другого соседа с матерью – случайное сопровождение его собственных рассеянных мыслей. Бывали вечера, когда он двигался только затем, чтобы приготовить себе ужин – что угодно, лишь бы можно было сделать на скорую руку, состряпать и съесть без особых раздумий – и нехотя ковырял еду, продолжая прислушиваться.
Но в другие вечера, ободренный покровом темноты, он садился в машину и ездил часами.
Он проезжал мимо дома Сэнди, где-то внутри которого находились его дочери.
Он проезжал мимо участка, на котором только начинал возводиться дом Бриаров, сваи фундамента угрожающе чернели в ночи. Это должен был быть его объект, а теперь его строит кто-то другой. Его вдруг заинтересовало, много ли они запросили и взялись ли прокладывать трубы и делать проводку.
А под конец он всегда подъезжал к дому на Сикамор-стрит.
Прежде у него никогда не было дома, само это понятие представлялось чуждым, невообразимым. До того как он в шестнадцать лет сбежал в Хардисон, их семья переезжала семь раз, его матери все казалось, что уж в следующем доме разрешатся все проблемы, хотя этот следующий дом оказывался даже меньше предыдущего, сгущая атмосферу жестокости, вызывая ее приступы. Теперь, медленно проезжая мимо дома и глядя на его темные окна, он думал о подвале, который он отремонтировал, о своих инструментах, подобранных и начищенных с немецкой аккуратностью, – стамески, киянки, молотки, развешенные по размеру, смазанный и навощенный рабочий стол, зубья пилы заточены как положено, все это теперь наверняка покрылось тонким слоем пыли. В углу, в плоских ящичках для документов на самом дне были спрятаны наброски, которые он делал много лет назад, когда впервые взял в руки проспекты факультетов архитектуры. Тогда с помощью остро наточенных карандашей, масштабных и логарифмических линеек и циркуля копировал проекты, которые изучал в библиотеках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44