Знаешь, что я чувствую, Сэнди? Хочешь знать, какой я чувствую себя на самом деле?
– Какой?
– Свободной.
Однажды несколько недель спустя Сэнди позвонила после полуночи, ее голос был тих, неуверен и печален.
– Я хочу кое-что рассказать тебе.
– Что?
– В последний раз я видела Джонатана и Эстеллу, когда шла обедать в «Джинджер бокс» с той женщиной, которую только что приняли в газету литсотрудником. В общем, я заметила их на другой стороне улицы, за полквартала от нас. Эстелла была в длинной оранжевой юбке и одном из свитеров Джонатана, а Джонатан размашисто шагал, по своему обыкновению сутулясь, запустив руку в бороду. Они выглядели так, словно свалились с луны. Не знаю, Энн, может, я просто немного растерялась от неожиданности, я только не хотела, чтобы они знакомились с этой женщиной, понимаешь? Она же ничего не знала о них, о нас. Они были увлечены разговором, и когда они остановились перед витриной книжного магазина, я быстро провела ее мимо.
Некоторое время слышалось лишь дыхание Сэнди.
– Каждый вечер, лежа в постели, я заново проигрываю то мгновение. Вихляющая походка Джонатана, рыжеватые спадающие волосы Эстеллы, они приближаются ко мне снова и снова. Каждый раз я пытаюсь заставить себя пересечь улицу, поздороваться с ними, представить их той женщине. Но, как бы я ни старалась, мне это никогда не удается.
Она больше не произнесла ни слова и Энн тоже. Они одновременно повесили трубки, и внезапно между ними оказались лишь раскинувшийся по городу покров ночи и ее слова, словно еще один недостающий кусочек от давно потерянной головоломки.
Увидевшись с Энн в следующий раз, Сэнди сказала:
– Что же, для тебя это всегда было легче, правда? Любовь и все такое прочее.
Несколько недель Энн не ходила в больницу читать, сказываясь больной, и наконец предупредила, что увольняется, – все не говоря с Марком. Каждый вторник и четверг она представляла, как он идет по проходу между стеклянными кабинками и находит только того, кто замещает ее. По крайней мере десяток раз она набирала номер его телефона, но всегда вешала трубку, не дождавшись соединения.
Наконец однажды утром, посадив девочек в школьный автобус, она села в машину и поехала через город. Он только вылезал из-под душа, когда она позвонила в дверь, и под чистой белой рубашкой и черными брюками его кожу покрывала мыльная влага. Удивленный ее приходом, он позабыл включить ей свет, и они сидели рядышком в темноте.
– Извини, – сказала она, – мне следовало позвонить.
– Я беспокоился. Мне сказали, что ты заболела.
– Нет, я не болела.
– Что-нибудь случилось?
– Нет. Да. Не совсем. Мне нужно было время, чтобы подумать.
– О нас?
Она заметила, как его тело напряглось, изготавливаясь, настораживаясь, – все эти занятия по самообороне.
– Так дальше не может продолжаться, Марк. По крайней мере, я так не могу. В какой-то момент все оборачивается обманом. Сначала этого не было. Во всяком случае, мне так не казалось. Но это неизбежно. Дело не в Теде, не то чтобы я считала, что обманываю Теда, что бы это ни означало. Но обман не обязательно происходит по отношению к кому-то конкретно, так ведь?
– А я всегда считал, что обязательно, – холодно отозвался он. Он даже не пытался прикоснуться к ней, повлиять на нее. – Скажи, я что же, был для тебя просто экспериментом? Этакий акт милосердия?
– Не надо. Пожалуйста.
– Занятие для скучающей домохозяйки? Положение обязывает?
– Ты знаешь, что все было не так.
– Не уверен, что именно я знаю.
Она попыталась дотронуться до его лица, но он отшатнулся.
– Никто никогда не слушал меня так, как ты, – тихо сказала она.
– Это одно из того, чем занимаемся мы, слепые, – резко ответил он. – У нас нет выбора.
– Извини, – сказала она. – Я-то считала, это оттого, что я, может быть, действительно была тебе интересна.
Они немного помолчали.
– Я замужем, – мягко сказала она.
Он кивнул, вздохнул, встал.
– Я думаю, тебе лучше уйти.
– Но…
– Пожалуйста. Только без этой чуши насчет «не можем ли мы быть просто друзьями», ладно?
– Ладно.
– Пожалуйста. Уходи.
Он обошел диван, прошел по коридору и скрылся. В собственном доме он передвигался без всякой неуверенности, без сознания риска, отмечавшего каждый его шаг за ее пределами.
Энн минуту постояла в темной комнате, а потом вышла, с шумом закрыв за собой дверь, чтобы он знал, что она ушла, что теперь он может выйти.
Существовало одно мимолетное мгновение, каждое утро, когда она только открывала глаза, и день притворялся новым. Но потом все начиналось снова с того места, где кончилось. Сначала Тед предполагал, молчание Энн, ее замкнутость связаны со смертью Джонатана и Эстеллы. Он думал, что это можно переждать, что это пройдет. Но все продолжалось, усиливалось, и постепенно за внешним спокойствием он смог различить, как она осторожно распускает узлы, освобождаясь от него. Впервые он познал разочарование человека, от которого отгородились, который не просто стучится в запертую дверь, но даже не уверен, есть ли за ней хоть кто-нибудь. Она больше не задавала вопросов о его поздних возвращениях, о его настроениях, просто не замечала их. Она больше не боролась с ним и не пыталась успокаивать его. Тед все больше пугался, все больше жаждал хоть какой-нибудь реакции, он пытался задерживаться еще дольше, а когда это не подействовало, не побудило ее интересоваться, где он, он попытался быть таким, каким она всегда хотела его видеть, – вездесущим, услужливым, пытливым. Но ни один путь не возвращал ее ему.
Однажды вечером он рано вернулся с работы и, застав ее за приготовлением рагу из цыпленка, откупорил пиво и прислонился к холодильнику. Девочки были наверху, предполагалось, что они заканчивают делать домашние задания, хотя он слышал звук работающего телевизора.
– Мне казалось, существовало правило: никакого телевизора до ужина.
Энн пожала плечами. Она отошла к раковине сполоснуть фасоль в дуршлаге. Обернувшись к плите, она увидела, как Тед помешал рагу, потом взял солонку и подсыпал соли.
– Что ты делаешь?
– Ты вечно недосаливаешь.
– Если бы мне понадобилось досолить, я бы так и сделала.
– Ты, возможно, в последнее время этого не замечаешь, – язвительно произнес он, – но, кроме тебя, в этом доме есть и другие.
Она смерила его взглядом, потом взяла солонку, отвернула крышку и высыпала все содержимое в рагу. Он уставился на нее – ярость в ее глазах, в его глазах – и бросился вон.
Когда она услышала, как его машина рванула от дома, она спокойно приготовила три сандвича с тунцом, разложила их по тарелкам и, оставив рагу кипеть на плите, отнесла их наверх, где девочки смотрели повторный показ «Я люблю Люси».
– Ужин подан, – объявила она, улыбаясь, усаживаясь на полу между ними.
– А где папа? – с подозрением спросила Джулия.
– Ему пришлось вернуться на работу. Ну вот. Я купила ваши любимые картофельные чипсы.
Девочки ели медленно, между делом бросая на мать быстрые взгляды, считая, что если усиленно всмотреться, они отыщут распорядки и правила, внимание, которые куда-то подевались с недавних пор. Их отсутствие странным образом сбивало их с толку, оставляло в растерянности.
Тед вернулся уже после десяти часов. Он присел на угол кровати, где лежала, закутавшись в одеяла, Энн.
– Прости меня, – тихо сказал он. – Я тебя люблю. Я не понимаю, что происходит, но я тебя люблю.
Она задумчиво посмотрела на него.
– Помнишь, когда-то давно ты сказал мне, что считаешь, будто любовь может существовать без всяких ожиданий? Ты сказал, что любишь именно так. Помнишь? А я еще так рассердилась?
– Возможно, я ошибался.
– Возможно, ты был прав.
– Не делай этого, – попросил он.
– Не делать чего? Не быть такой, как ты?
– В твоих словах такая горечь. Неужели я действительно так сильно тебя обидел?
– Я жалею о том, что сама сделала или не сделала. Ты не виноват в том, что я считала, будто ты так сильно мне нужен.
– Разве это так ужасно – нуждаться в ком-то? Ты нужна мне.
Она засмеялась.
– Наконец-то.
С того вечера тишина разорвалась, сменившись шумными ссорами, которых они раньше не затевали, постоянным противостоянием одной воли другой, потоками брани по самому ничтожному поводу – забыли заправить машину, бросили скомканные полотенца, – всегда заканчивавшимися перечислением прошлых грехов.
Однако бывали мгновения, внезапные озарения, когда обоих потрясала мысль о возможности потерять друг друга, потерять ИХ, и они сходились с глубоким отчаянием супругов, стоящих на грани войны.
Джулия и Эйли казались им обоим зрителями во мраке зала, свет так ослепительно сверкал на их собственной, частной сцене, что они не могли четко различить лица своих дочерей в темноте, только знали об их присутствии там, в стороне.
Однажды в четверг поздней осенью школьный консультант-психолог, миссис Мерфи, позвонила Энн и пригласила их с мужем прийти вечером поговорить о Джулии.
Тед и Энн сидели на двух маленьких деревянных стульчиках перед столом миссис Мерфи, загроможденным горшками с алоэ, кактусами и книгами по детской психологии. У миссис Мерфи были короткие седые волосы, ненакрашенное лицо, крупное ожерелье из кораллов и серебра и серебряные браслеты на руках. В ее речи чувствовался легкий акцент Среднего Запада, и, разговаривая, она наклонялась вперед и вниз, словно за годы бесед с детьми ей приходилось постоянно нагибать голову.
– Происходит ли дома что-то такое, что могло бы беспокоить Джулию? – спросила она.
– Нет, – быстро ответил Тед.
– Почему вы спрашиваете? – удивилась Энн.
– С недавних пор у нее возникли определенные трудности. Я полагаю, вы слышали, что случилось сегодня утром?
– Нет, – призналась Энн, уже чувствуя себя виноватой, нерадивой, безответственной.
– Понятно. Так вот, Джулия швырнула металлическую коробочку с карточками в голову учительнице.
– Боже правый, – воскликнула Энн.
– Она попала в нее?
– Суть здесь едва ли в ее намерении или в отсутствии такового, – твердо заявила Теду миссис Мерфи. – Были и другие инциденты. Нападения на других детей. Ложь при тестировании. Я надеялась, вы сможете помочь нам выяснить, что могло бы вызвать подобные поступки, рассказать, с какими еще проблемами она, возможно, сталкивается.
– Проблемами? – переспросил Тед.
– Какие-нибудь происшествия дома.
– Я ведь сказал вам, все нормально.
– Понятно. Ну что же, вы, конечно, понимаете, что, если хоть что-то похожее повторится, мы вынуждены будем настаивать на постоянном наблюдении психолога, если она собирается оставаться у нас. Между прочим, я весьма рекомендую вам задуматься об этом сейчас же. Прежде чем произойдет обострение.
– Мы подумаем, – пообещал Тед, поднимаясь.
– Надеюсь. – Миссис Мерфи встала и пожала им обоим руки. – Все, знаете ли, может зайти слишком далеко. Никому не хочется, чтобы здесь происходило такое.
Энн и Тед отъехали от школы в молчании, словно миссис Мерфи могла подслушать все, что они бы сказали, использовать против них.
Только когда школа давно скрылась из вида, Энн тихо заговорила:
– Мы не можем так жить дальше.
– Что ты хочешь сказать?
– Ты прекрасно понимаешь.
Тед разогнался, проскочил на вспыхнувший свет, притормозил.
– Почему бы нам не съездить куда-нибудь, только вдвоем? – Его голос оживился, по мере того, как оформлялась эта мысль, обрастая надеждой.
– Куда?
– Все равно. Куда угодно. Куда ты захочешь. В какие-нибудь теплые края. Во Флориду.
– А как с девочками?
– Сэнди может пожить с ними. Энн, не сжигай мосты. Пожалуйста. Просто скажи да. Не ставь на нас крест.
Энн медленно кивнула, и остаток пути они проделали в молчании, а Тед начал придумывать способы, как, призвав в союзники жаркое тропическое солнце, снова завоевать ее.
5
Здание окружного суда Хардисона в стиле возрожденной греческой архитектуры, сохранившееся с 1840 года, блестело под лучами утреннего солнца. Внутри шипели и пофыркивали старинные радиаторы. Тед сидел за массивным дубовым столом вместе со своим адвокатом, Гарри Фиском, и дергал заусеницу на указательном пальце правой руки, пока оттуда не пошла кровь. Он побрился по этому случаю и надел темно-синий костюм, купленный два года назад на похороны Джонатана и Эстеллы. Вытерев кровь о брючину, он поднял голову и беспокойно огляделся. На дальней стене два ряда потускневших золоченых букв гласили «На Господа мы уповаем». Сбоку от надписи бессильно свешивался американский флаг. Вид у него был какой-то замызганный и потрепанный, казалось, его следовало постирать и отгладить. По другую сторону прохода за столом обвинения помощник окружного прокурора Гэри Риэрдон складывал и перекладывал свои бумаги, еще тщательнее выравнивая по краям длинные желтые листы. Место судьи пока пустовало.
Люди, никогда прежде не бывавшие в зале суда, теснились на длинных светлых скамьях – они вызывали воспоминание о церкви, только были светлыми, как школьные столы, – ерзали в ожидании, притопывали ногами, шарили глазами по сторонам в предвкушении зрелища, их голоса сливались в ровный гул из намеков, догадок и планов на обед. В последнем ряду двое пожилых мужчин склонились друг к другу, почти соприкасаясь седыми волосами, и обсуждали последнее судебное заседание, на котором присутствовали, и достоинства и недостатки председательствующего судьи, – постоянные посетители зала суда, знавшие по имени каждого самого мелкого служащего, бесстрашные критики правил и процедур, не пропускавшие ни одного дня. Сэнди сидела рядом с Джоном в первом ряду, отведенном для членов семьи. Он что-то говорил ей – о присутствующих? о погоде? просто подбадривал? – она не прислушивалась. Ее взгляд упал на затылок Теда, когда он обернулся к Фиску и сказал что-то, вызвавшее у обоих короткую вспышку смеха – здесь, сейчас, и она мгновенно прониклась к нему презрением из-за этого смеха точно так же, как презирала его за все, что угодно, нет, еще сильнее, так что это – его затылок, смех – оказалось чем-то вроде шипа, терзавшего ее снова и снова, во сне и наяву, единственное объяснение или доказательство, которое ей требовалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44