– Были ли вы свидетелем каких-нибудь разногласий между Энн и Тедом Уорингом?
– Нет, но…
– Вы не заметили ни малейших разногласий, не так ли, мисс Ледер, да или нет?
– Нет.
– Когда вы уходили, где была Джулия Уоринг?
– В гостиной.
– Она стояла рядом с родителями?
– Она находилась с ними в одной комнате.
– Значит, она стояла рядом с Тедом Уорингом?
– Я этого не говорила.
– Вы бы хотели получить опеку над детьми, не так ли, мисс Ледер?
Риэрдон встал.
– Возражаю. Это процесс по делу об убийстве, а не о назначении опекунства.
– Возражение отклоняется. Свидетельница ответит на вопрос.
– Во всяком случае, не думаю, что они должны достаться Теду Уорингу.
– Вы не слишком любите своего зятя, верно, мисс Ледер?
– Да, действительно не люблю.
– Больше вопросов не имею.
Сэнди минуту постояла, в голове у нее был полный сумбур. Затем она ступила с возвышения и пошла, сперва медленно, проверяя, держат ли ноги, потом все быстрее. Проходя мимо Теда, она наконец посмотрела на него, и он выпрямился и взглянул ей прямо в лицо.
Питер Горрик, наблюдая за ними из третьего ряда, пометил в своих записях этот обмен взглядами словом «уничтожающий».
Сэнди смотрела на спящего Джона, на дорогое, не изрезанное морщинами, спокойное лицо. Метель на улице наконец прекратилась, укутав весь мир толстым слоем снега. По угольно-черному, словно наконец очищенному, небу там и сям были рассыпаны сверкающие точки зимних звезд. Она листала журнал тихо и осторожно, но он открыл глаза.
– Не спится?
– Да.
Он взглянул на крошечный дорожный будильник на ее тумбочке. Его тревожило, что даже будильник у нее был такой компактный, легкий, что его нетрудно передвинуть. На нем бледно светились цифры 3.17.
– Надо заменить батарейку, – сказал он.
– Я знаю.
Они немного помолчали. Он положил руку ей на живот, но она не отреагировала.
– Знаешь, – задумчиво сказала она, – когда-то я видела сны о детях. Однажды мне приснилось, что к моей спине прикреплен ребенок, его маленькие ручки обвиваются у меня вокруг шеи и душат меня. В другой раз мне снилось, что я пинаю ребенка, как футбольный мяч.
– У всех бывают тревожные сны.
– У тебя на все есть объяснение, да?
– А тебе хочется, чтобы я сказал, что ты жуткая личность, и я тебя видеть не могу?
– Неважно.
– Почему ты не попробуешь заснуть? Хочешь, согрею тебе молока?
– Не надо мне твоего дурацкого молока, – раздраженно бросила она.
– Ну что ж, ты не возражаешь, если я попытаюсь немного поспать? Или тебе хочется поделиться со мной еще какими-нибудь фантазиями в духе Нормана Рокуэлла?
– Извини, Джон. – Она устало вздохнула. – Спи. – Она склонилась над ним, чмокнула в лоб и смотрела, как он закрывает глаза.
Она вспомнила ту ночь, когда родилась Джулия, на неделю раньше срока, как Тед позвонил ей из больницы, мы сделали это, мы сделали это, была середина ночи, август месяц, ее грудь была влажной от ночного пота, мы сделали это, мы сделали это, он быстро бросил трубку, словно позабыв, что разговаривает, как будто у него было более неотложное дело, Джулия, следующее утро, у груди Энн, еще сморщенная, мокрая, Сэнди долго казалось, что она больше похожа на лягушку, чем на человека, мы сделали это, мы сделали это, усталая улыбка Энн, любовь не приходит сразу, призналась она наедине с Сэнди, когда медсестра унесла ребенка, ты думаешь, что она есть сразу, а это не так, я даже не знаю ее. Потом она не помнила, чтобы говорила что-то подобное, выводила ту любовь, что вскоре вспыхнула с такой нежданной силой, от начала, с рождения, мы сделали это, мы сделали это, та душная летняя ночь, трубка замолкнувшего телефона в руках.
На следующий день миссис Мерфи, консультант средней школы Хардисона, позвонила Сэнди в редакцию «Кроникл».
– Думаю, вам следует знать, – сказала миссис Мерфи, – что у нас нет ровным счетом никаких успехов с Джулией.
Сэнди рассердил ее холодный тон.
– Что это значит?
– Это значит всего лишь, что она явно решила никоим существенным образом не участвовать в наших обсуждениях. Похоже, она считает, что просидеть весь курс молча – это в порядке вещей. А если и открывает рот, так только затем, чтобы дать краткий ответ и такой, какого, по ее разумению, я жду. Я должна настоятельно порекомендовать, чтобы вы подыскали другого врача, который сможет уделять ей больше времени. И хорошо бы провести такой же профилактический курс для Эйли, хотя она, похоже, несколько поспокойнее.
– Хорошо, – коротко ответила Сэнди.
– Так я могу полагать, мисс Ледер, что вы доведете это дело до конца? – настаивала мисс Мерфи после того, как продиктовала Сэнди фамилии и номера телефонов двух детских психиатров, работающих в больнице Хардисона.
– Можете полагать все что вам угодно, – не могла удержаться от колкости Сэнди, прежде чем повесить трубку.
Минуту она разглядывала клочок бумаги, на котором послушно записала фамилии врачей, потом запихнула его в свою большую сумку вместе с неоплаченными срочными счетами, обертками от конфет и скомканными бумажными салфетками.
Тед беспокойно расхаживал по квартире, к стене – от стены, к стене – от стены, сама атмосфера тишины и покоя действовала угнетающе.
Снег был слишком глубоким для катания на машине, он не мог пойти на риск застрять, чтобы пришлось звать на помощь.
Пойти было некуда.
Больше всего ему не хватало звуков вокруг, звуков, бывших его частью, частью жизни – бренчат кастрюли, его девочки бранятся или смеются, или напевают выдуманные песенки, кто-то возится в душе, – суматохи семейной жизни. Телефон молчал. Почти никто теперь не звонил ему; разве что Карл иногда.
Такое же ощущение пришло к нему, когда он только переехал сюда с Сикамор-стрит. Тишина, чистота и порядок. С чего он решил, что ему нужно именно этого? Это полное отсутствие семьи, точно такая же пустота, которую ему удалось как-то заполнить. Теперь благодаря легкомыслию или невезению все это снова было утрачено.
Последний раз он виделся со своей матерью шесть лет назад. Он был на стройке в Пенсильвании и решил проехать семьдесят миль, чтобы навестить ее. Они с мужем управляли мотелем, жили там же, в маленькой бесплатной квартире. Ее лицо, когда он вошел, – ЧЕМ МОГУ БЫТЬ ПОЛЕЗНА? – крашеные черные волосы, стянутые в неряшливый пучок, огромные руки, выпиравшие из запачканного хлопчатобумажного платья кусками дряблого жира – к тому времени она весила около трехсот фунтов. Она не сразу узнала его.
Он сидел в их маленькой кухоньке, заваленной рецептами, записками для постояльцев (в номерах не было телефонов), счетами, ужинал с ней и отчимом. Они ни разу не спросили его, где он работает, живет, что у него за семья, говорили только о крахе на рынке недвижимости, что мотель по соседству с ними закрывается, что у них самих пустует до двенадцати процентов номеров. После ужина он сказал ей: «Почему ты не ляжешь в какую-нибудь диетическую больницу в городе?» Ее ноги были покрыты язвами от диабета, вызванного ожирением, багровые нарывы расползались вверх по икрам.
– Куча баб, которые только сидят да жалуются на своих мужей? – вмешался отчим. – Я не собираюсь оплачивать это.
Он отказался от предложения бесплатно переночевать у них и уехал, как только они уселись смотреть свое любимое телевизионное шоу: «Ты ведь не возражаешь, правда? Мы его смотрим каждую неделю».
Она умерла меньше, чем через год после этого, от обширного инфаркта, в пятьдесят три года, однако отчим сообщил ему об этом только через три месяца.
«Во всем виноват этот осел», – со злостью бросил Тед. Но Энн возразила: «Она отвечала за собственное тело».
И хотя он понимал, что она права, отчима он так никогда и не простил. Была какая-то возня с ее завещанием, она составила его сама, воспользовавшись документами, которые выписала по рекламе в ночном телевидении. Оно не соответствовало официальным требованиям, существовавшим в штате Пенсильвания, и было признано недействительным. После этого он снова перестал общаться с отчимом.
Он отошел от окна и сел на диван.
В тот вечер перед отъездом он показал ей фотографию Джулии и Эйли, она поднесла ее к самым глазам, мечтательно улыбаясь, какая прелесть. Она разглядывала их лица и вернула фото только когда отчим крикнул: «Принеси мне кофейного мороженого, а?»
У него все еще сохранилась та фотография, ее края помялись под рамкой.
Его девочки.
Одна из присяжных опаздывала. Ее машина застряла в сугробе в трех милях от здания суда, и публика нетерпеливо пережидала долгую паузу, шепталась, гудела и ерзала. Джулия обернулась и увидела через два ряда Питера Горрика, наблюдавшего за ней. Когда он улыбнулся, его веки сомкнулись, словно птицы и лодочки, которые она любила делать из бумаги. Она только было улыбнулась в ответ, как почувствовала, что Сэнди неодобрительно смотрит в том же направлении, и повернулась к суду. В двух шагах от себя она видела затылок отца, темные, тщательно причесанные волосы чуть-чуть не доходили до ворота пиджака, открывая полоску бледной кожи. Она не видела его с тех пор, как его увели полицейские. Она уставилась на эту полоску обнаженной кожи, вызывавшей беспокойство, и стиснула ткань платья.
Сэнди метнула на Горрика сердитый взгляд и повернулась к Джулии, которая теперь смотрела прямо на пустующее место судьи упорно, настойчиво и невозмутимо. Она была благодарна обвинению уже за то, что они вчера вечером решили не вызывать Эйли для дачи показаний. Риэрдона беспокоило то, как бы она стала описывать схватку Теда и Джулии и ружье, которое видела. «Они вызовут ее, тогда и займемся этим», – сказал он. Но Джулия, разумеется, дело другое.
Когда опоздавшая, молодая воспитательница детского сада в желтых синтетических зимних ботах, с туго завитыми, только начинавшими отрастать волосами, наконец появилась, волнуясь и извиняясь, заседание началось.
Риэрдон встал.
– Обвинение вызывает Джулию Уоринг.
Сэнди слегка пожала неподвижную руку Джулии и стала смотреть, как она идет по центральному проходу, высоко подняв голову. Тед попытался поймать ее взгляд, когда она шла мимо, вытянувшаяся с тех пор, как он видел ее в последний раз, такая сдержанная, потерянная для него; но она не дрогнула.
Джулия заняла свидетельское место.
Риэрдон подошел к ней.
– Здравствуй, Джулия.
– Здравствуйте.
– Джулия, скажи, пожалуйста, сколько тебе лет?
– Тринадцать.
– Я знаю, как это тяжело для тебя, поэтому не торопись, хорошо? Я постараюсь закончить как можно быстрее.
– Хорошо.
– Твои родители разъехались, верно, Джулия?
– Да.
– С кем из них ты жила?
– Я жила с мамой.
– Твои папа и мама долго жили раздельно?
– Около года.
– И за это время твоя мама когда-нибудь говорила о том, чтобы снова сойтись с папой?
– Нет.
– Она никогда не упоминала о намерении воссоединиться с ним?
– Нет. Без него она была счастливее. Я знаю, что это так, – на какое-то мгновение она взглянула в сторону отца, их взгляды столкнулись. Он подался вперед, открываясь перед ней, стараясь подействовать на нее, понять ее, но она была недосягаема. Она отвернулась, отвернулась прежде, чем в ней шевельнулось ответное чувство и смогло предъявить свои права. Она моргнула и снова переключила внимание на прокурора.
– Хорошо, Джулия. Когда ты и твоя сестра были с отцом в те последние выходные, у тебя с ним вышел долгий разговор. Это верно?
– Да.
– И он сказал тебе, что хочет вернуться к маме?
– Да. Он сказал, что все еще любит ее.
– Отлично. Итак, вы трое в воскресенье днем покинули гору Флетчера и поехали обратно в Хардисон. Вы где-нибудь останавливались по пути?
– Один раз, у «Берлз Лаундж».
– Зачем?
– Папа сказал, ему надо в туалет. – Тед размышлял, когда в ее голосе появился этот сарказм. – Но, когда он вышел, от него пахло виски.
– Возражаю, – поднялся Фиск.
– Возражение отклоняется.
Риэрдон не отступал.
– Джулия, нам придется поговорить о том, что произошло, когда вы в тот вечер вернулись домой. Кто нес ружье, когда вы вошли в дом?
– Мой отец.
– Он когда-нибудь выпускал его из рук?
– Нет.
– Ты ни разу не взяла его и не дотронулась до него?
– Нет, – ее голос начал чуть дрожать.
– Хорошо. Я лишь хотел убедиться, что с этим все ясно. А теперь, Джулия, что же произошло, когда вы приехали домой? Что произошло между твоими мамой и папой?
– Она начали ругаться.
– Они громко ругались?
– Да. Очень громко.
– Ты помнишь, из-за чего они ругались?
Судебный протоколист, изможденный, болезненного вида человек в лоснящемся коричневатом костюме, смотрел на Джулию, а его пальцы, словно существуя отдельно от тела, продолжали бесшумно порхать над клавиатурой.
– Мама ходила на свидание, и отцу это не понравилось.
– Он сильно рассердился?
– Да.
– Возражаю. Обвинитель задает наводящие вопросы.
– Возражение принято.
Риэрдон начал сначала.
– Ты помнишь, что сказал твой отец, Джулия?
– Он сказал, что никогда не позволит ей уйти. Сказал, что она ошиблась, если решила, что он позволит. Он сказал, что ей придется об этом пожалеть.
– А что сделала твоя мама?
– Она просила его успокоиться, но он не хотел.
Риэрдон остановился перед присяжными, обдумывая сказанное.
– А что произошло потом? – спокойно спросил он.
– Он застрелил ее, – у Джулии защипало в глазах, и она сморгнула подступившие слезы.
– Джулия, ты видела, как твой отец навел ружье на твою маму?
– Да.
– Она лжет! – Низкий голос Теда разорвал тишину, заполнил зал, ошеломил аудиторию. Это были первые слова, что он произнес за все время, и присяжные, как один, обернулись к нему. Только Джулия, единственная из всех, не дрогнула, не взглянула.
Судья Карразерс громко стукнула молотком.
– До вас дойдет очередь, мистер Уоринг. А пока вы будете вести себя тихо. Еще одна подобная выходка, и мне придется удалить вас из зала. – Она задержала на нем взгляд, потом обратилась к Риэрдону: – Продолжайте.
– Извини, что приходится снова возвращаться к этому, Джулия, но я хочу убедиться, что здесь все ясно. Ты видела, что твой отец действительно поднял ружье и прицелился в голову маме?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44