– почти закричал пилот. – Да я…
– Не мешай мне рассказывать, – спокойно остановил его Анго. – Собиралась она постричься в монахини, а пока что – по молодости лет – пойти в послушницы… Но даже мать настоятельница ее пожалела и отговорила: «Ты, мол, дитя еще! Одумайся!» Полагаю, что жалость этой уважаемой особы была вызвана еще и тем, что родители Розали никогда не делали в монастырь богатых вкладов, а моя матушка к каждому празднику посылала настоятельнице чуть ли не целую повозку съестного… Да и деньгами не оставляла…
– Ты мне только скажи… – начал пилот.
– Все скажу! Но сначала дослушай мою историю. С горя или от злости я пошел в плавание на отцовском судне… После того как я вернулся домой, выкупленный у пиратов Северянином… Ох, Винсент, Винсент, тогда даже ты меня пожалел бы… Каким я приехал, может подтвердить сеньор эскривано и тот же Северянин… Маленький, хилый, с красными, в какой-то коросте глазами… Дома меня старались пичкать всякими яствами, возили по богомольям, но ничто не помогало… Спасла меня одна послушница, девушка из хорошей семьи, но, как и Розали, небогатая… Она взялась ходить за мной… Кроме прекрасной внешности, я открыл в ней также любовь ко всему, что и мне кажется достойным любви. «Господи боже мой! – говорю я каждый день. – Какое же прекрасное существо ты создал!» И вот уже пять лет, как мы женаты…
– Позвольте… Значит, вы женаты? – спросил Франческо.
Метр Анго расхохотался.
– Очевидно, женат, – проговорил он, – поскольку у меня двое детей и моя дорогая Мариэтта. А разве сеньорита вам не рассказала? – добавил он удивленно. – Ага, теперь мне все понятно!..
Но тут в разговор вмешалась уже сеньорита:
– Простите, метр Жан, я прошу вас объяснить… Мне, например, непонятно, что именно вам стало понятно.
Франческо мог поклясться, что глаза девушки… смеялись! Смеялись, несмотря на то, что лицо ее сохраняло строгое, даже суровое выражение.
– Мне стало понятно, – ответил Жан Анго, – почему бедный пилот с первого же дня моего пребывания на «Геновеве» изливал на меня свою злобу. А вам, Франческо, теперь это тоже понятно? – спросил он. – И еще кое-что мне стало понятно, – добавил Анго, – но после замечания сеньориты нам с вами придется поговорить наедине.
– Все, что касается поведения пилота, мне безусловно стало понятно, – признался Франческо. – Однако и вы с ним частенько бывали резки…
Анго в ответ только развел руками:
– Нас, нормандцев, никто ангелами не считает!.. А теперь речь пойдет о тебе, Винсент, – повернулся он к пилоту. – Прошло уже столько лет, что я и думать забыл о твоей мальчишеской любви… Правда, на «Геновеве» я узнал, что ты еще не женат. Боюсь тебе что-либо советовать, – продолжал Анго. – Но вот через месяц-два метр Обер попадет в Дьепп. Можешь передать с ним какую-нибудь весточку Розали…
– Ты точно знаешь, что она еще не замужем? – хмуро спросил пилот.
– Так же точно, как то, что ты еще не женат!
Пилот долго рассматривал свои руки, заглянул зачем-то под стол и посидел с минуту, покачивая головой.
– Жан Анго, – произнес пилот умоляюще, – может быть, ты возьмешь все это на себя? Напиши, что, мол, мы случайно встретились… У тебя, конечно, это великолепно получится… А я… Мне… Мне очень трудно… – Голос его дрожал.
– Хорошо, – сказал метр Анго, принимая от матроса чернила, бумагу и перо. – Письмо будет короткое, но дельное. – И вывел несколько строк своим четким, красивым почерком.
«Это, вероятно, и есть „островное письмо“, которому учил его сеньор Гарсиа», – подумал Франческо.
– Ну, прочитать? – спросил Анго. – А может, ты добавишь что-нибудь? Или давай-ка, Винсент, напиши ей лучше сам!
– Нет, нет! – пробормотал пилот, краснея. – Да мне и не удастся так четко и красиво написать…
– Читаю: «Многоуважаемая мадемуазель Розали! Не могу из-за недостатка времени и места написать вам длинное и обстоятельное письмо. Еще в худшем положении Винсент Перро, с кораблем которого наш корабль встретился близ Балеарских островов. Он только и успел крикнуть мне, чтобы я сообщил вам: он жив и здоров и, вернувшись из плавания, отправится в Дьепп, так как любит вас по-прежнему…» – Тут Анго вопросительно поднял глаза на пилота.
– Читай дальше! – сказал тот нетерпеливо.
– Ну, дальше всего одна строка: «Желает вам обоим счастья и радостей, с сердечным и глубоким уважением – Жан Анго».
– Все? – спросил пилот. – А может, ты прочитаешь еще разок?
Франческо поразило, что пилот, человек несомненно умный и образованный, и в первый и во второй раз, слушая письмо Анго, все время шевелил губами, точно повторяя про себя каждое слово. На кораблях, на которых приходилось плавать Франческо, так иной раз поступали матросы, которые по своей неграмотности прибегали к его помощи… Но пилот?!
Вот письмо уже свернуто, перевязано шелковым шнуром, к нему приложена собственная восковая печать Анго с изображением «Нормандии». А вокруг вьется надпись: «Жан Анго из Дьеппа».
– Да, кстати, Франческо, – сказал Анго очень тихо, – мне, кроме всего прочего, необходимо поговорить с вами о папских грамотах. Но сейчас не время. И я, и вы, и сеньорита пьем и едим, не отставая от других… Только Винсент сидит, не притронувшись к еде… Но вот видите: метр Тома да и ваш сеньор капитан укоризненно поглядывают в нашу сторону. Во-первых, мы не принимаем участия в общей застольной беседе, а только шепчемся о чем-то, что вообще-то нехорошо. Во-вторых, даже бедняга грумет просто остолбенел, когда я вместо вина потребовал у него бумагу, перо и чернила. Я пытался поговорить с сеньоритой о беспокоящих меня обстоятельствах, но ей было не до меня, мысли ее были заняты другим… И все же до разлуки мне необходимо поговорить с вами о папских грамотах!
Возможно, что мысли Франческо, как и мысли сеньориты, были заняты другим, однако он по мере сил старался вникать во все, что говорил ему Анго о порядках, царящих при папском дворе. Установлены были такие порядки давно, еще при папе Александре Шестом, а может быть, и раньше.
– Видите ли, – пояснил ему Жан Анго, – в папской канцелярии заготовляют заранее послания, с которыми папы обращаются к светским или церковным владыкам, с пробелами, заполняемыми по мере надобности именами лиц, к которым послания эти обращены. Тексты этих документов примерно одни и те же. Однако все дело не в содержании бумаги и даже не в папской подписи, все дело в знаменитой папской зеленой печати. Так вот, помните, сеньорита как-то спросила, не сможет ли повлиять на Карла Пятого имеющаяся у ее дяди папская грамота с печатью. Помните?
– Да, – сказал Франческо.
– Позже я попросил, чтобы сеньор капитан позволил мне разглядеть как следует эту грамоту. Сегодня сеньор капитан вручил ее мне, конечно, только для прочтения…
Франческо вздохнул и покачал головой.
– Простите, Жан, – сказал он виновато, – сейчас я буду очень внимательно вас слушать.
– Сейчас, пожалуй, нужно только внимательно смотреть, – отозвался Жан Анго и, сунув руку за пазуху, вытащил два свертка пергамента. – Вы, как я понял, хорошо разбираетесь в латыни. Вот это – грамота, выданная сеньору капитану и его племяннице. А вторую, которую так удачно украсил зеленой папской печатью Хуанито, я предназначил для вас. Текст в обеих грамотах примерно тот же. Прочтем вторую, так как я, возможно, не вправе называть вам имена сеньора капитана и сеньориты даже по-латыни… А вот ваша грамота: «Его святейшество препоручает вниманию и заботе вашего императорского величества Франциска Руппиуса»…
– А откуда папе известно о моем существовании? – спросил Франческо озадаченно.
– А ему ничего не известно, – спокойно ответил Жан Анго. – Но ведь еще Тома Обер пояснил вам, что у нормандцев всюду имеются друзья!.. Вот я и проставил в нужном месте ваше имя. Видите, как иногда может пригодиться знакомство с ирландским «островным письмом». Такие писцы в папской канцелярии ценятся на вес золота!..
Франческо никак не мог взять в толк, для чего понадобилось Жану Анго все это делать. Жан Анго понял Франческо.
– Я уже пояснил вам, что все дело в печати. Вернее, в том, по какую сторону от папской подписи она находится. Если по правую, то монарх или священнослужитель, словом, тот, кому направлено послание, должен все предначертанное святым отцом выполнить неукоснительно. Если же печать находится слева от подписи папы, лицо, к которому обращено послание, несмотря на его категорический тон, может поступить с подателем его по собственному усмотрению… Так вот, друг мой, на папской грамоте, выданной сеньору капитану, печать на шелковом шнуре свисает слева от папской подписи! Можно было бы, конечно, и на этой грамоте переставить печать вместе со шнуром при помощи того же Хуанито. Но слева, боюсь, все же останется след, а это может насторожить кого-нибудь из императорских прихвостней… Вас обеспокоило все это? – заглядывая в глаза Франческо, спросил Жан Анго заботливо. – Унывать особенно не следует. Возможно, император еще не знает всех тонкостей папской канцелярии… Я пытался было растолковать все это сеньорите или капитану, но безрезультатно. Теперь вся надежда на вас. Вы должны явиться к императорскому двору вместе с ними и со своей грамотой!
– Но что мне делать при императорском дворе? – с недоумением, даже с испугом спросил Франческо.
– То же самое, что вы делали бы, не повидавшись с императором. Надо думать, что прием этот состоится в Севилье… После приема вы с разрешения императора посетите библиотеку сына адмирала… Познакомитесь с лучшими людьми Испании, если, конечно, император оставил их в живых…
И так как Франческо досадливо передернул плечами, Жан Анго добавил уже строго:
– Во всяком случае, оказать такую небольшую услугу сеньорите и сеньору капитану вы просто обязаны!
Расставание с командой «Флердоранж» было сердечное. Выпито, правда, было немало, однако до обеда и много часов спустя нормандцы, проспавшись, не менее настоятельно приглашали людей с «Геновевы» кого в Дьепп, кого в Онфлер, кого в какую-то деревушку в горах…
Сеньор Гарсиа спустился на палубу со всеми провожатыми и покорно отвечал на все задаваемые ему вопросы… Только отвечал невпопад. За последнее время он почти не выходил из средней каюты, не разворачивал свитки своих записей, даже поесть соглашался только после настоятельных просьб, а иной раз – после строгих приказаний сеньориты. И сейчас маэстре и пилот чуть ли не силком доставили его на «Флердоранж».
Метр Тома приглашать кого-либо в Нормандию не приглашал, но на прощанье сказал очень серьезно:
– Если вам случится попасть в какую-нибудь беду, на суше или на море, в Кастилии или в других странах, если вам встретятся… ну, скажем, пираты, вы только помяните, что у вас в Нормандии есть хорошие друзья – Пьер Криньон, Жан Дени, Жан Анго, Жан Пармантье из Онфлера или Тома Обер, – и все наладится. У нас, нормандцев, есть поговорка: «Ворон ворона не заклюет»… Так я говорю, Жан Анго?
– Так, – подтвердил Анго. – Пожалуй, и в разговоре с его императорским величеством или с его святейшеством папой упомянуть о нашей дружбе не помешает. «Ворон ворона не заклюет»!
Слова метра Обера не требовали особых разъяснений, однако добавление, которое сделал метр Анго, показалось Франческо странным. И все же сейчас задавать какие бы то ни было вопросы было бы несвоевременным… Но как бы не позабыть! Кордовскую тетрадь Франческо постоянно носил за пазухой. Воспользовавшись тем, что тут же, под рукой, были чернила и перо, он, наскоро набросав: «Ворон ворона не заклюет. Император. Папа», обвел написанное жирным кружком. В такие же кружки были в свое время заключены заметки, требующие разъяснения, как, например: «Эуриген, проучивший императора», «островное письмо», «Как могли ганзейцы проникнуть в Африку».
…«Флердоранж» наконец отчалила, но еще долго доносились прощальные возгласы, дружеские пожелания, матросы махали шапками и колпаками, а с «Нормандии» и «Геновевы» им отвечали команды, толпившиеся на бортах своих кораблей.
Наконец боцман «Геновевы» не выдержал.
– Да что это такое, сеньор маэстре! – сказал он с сердцем. – Сбились в кучу, как овцы на пароме! И все – на одном борту! «Геновева» глядите как накренилась! Вот-вот зачерпнет воду! «Нормандия» тоже, но это уж их дело!..
И все-таки на бортах накренившихся на бок «Геновевы» и «Нормандии» люди стояли до тех пор, пока от «Флердоранж» не осталось вдалеке крохотное пятнышко.
В послеобеденный час отдыха в большой каюте просто яблоку некуда было упасть: кроме свободных от своих обязанностей хозяев, здесь собрались еще и гости с «Нормандии». Кое-кто из геновевцев, правда, прилег отдохнуть, но заснуть им, вероятно, не пришлось. Кто-то из нормандцев пиликал на самодельной не то гитаре, не то мандолине. Почти все остальные играли в кости. Только в небольшой кучке матросов, столпившихся у койки Педро Маленького, то и дело раздавались взрывы хохота. Педро, конечно, добрый парень, весельчак и балагур, но уж больно задиристы словечки, которыми он пересыпает свою речь. И, как это ни странно, даже нормандцы его понимают.
Франческо очень хотелось спать, но, когда он с облегчением направился к койке, в дверь каюты кто-то тихо постучал.
– Такие нежности на «Геновеве» развела сеньорита, – буркнул Бьярн, – и знаешь, Руппи, уведи ее куда-нибудь… Матросы, конечно, и любят и уважают ее, но надо же дать парням развлечься по-своему, а все это – не для ее ушей.
Франческо открыл дверь. Северянин угадал: это действительно была сеньорита. Оглянувшись на привставшего со своей койки Северянина, Франческо посторонился было, но девушка вдруг сказала тихо и встревоженно:
– Сеньор Франческо, не можете ли вы подняться со мной в среднюю каюту? Там наш сеньор капитан буквально разносит бедного сеньора Гарсиа. Кричит так, что его можно услышать с «Нормандии»! Пойдемте! – И, обернувшись к Северянину, произнесла, умоляюще сложив руки: – Я знаю, вы не любите вмешиваться в чужие дела, но прошу вас, помогите нам с сеньором Франческо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41