Он ведь такой болтун, этот Йота!
— Он побьет! — проревел Мунчо, плетясь по направлению к ним.
Иванчо испуганно взглянул на Мунчо.
— Это блаженный. Что его бояться? — заметил Хад жи Смион.
— А если он нас выдаст?
— Ты прав. Может, это шпион,— сказал Хаджи Смион призадумавшись.
Но Мунчо ни на что не обращал внимания. Теперь он окончательно вступил в свой дворец, бесцеремонно занятый незваными пришельцами, впрочем дружественными. Эта непринужденность поведения Мунчо вернула ему доверие беглецов.
— Не станет он предавать нас; ведь он — блаженный! — промолвил Хаджи Смион, глядя с любопытством на Мунчо, который, выпучив глаза, хрустел пальцами й мотал головой.
— Черт бы тебя побрал, Мунчо! Что ты наделал? — повторял про себя Хаджи Смион с кислой улыбкой.
Иванчо йота тоже успокоился. Он даже принялся с любопытством рассматривать зверя, заставившего его издать страшный богатырский клич, способности к которому Иванчо не подозревал в себе и сам удивлялся ей.
Со своей стороны Мунчо глядел на них дружелюбно. Он чавкал, вращал глазами, вертел головой и улыбался гостям, радуясь, что они оказали ему честь своим посещением.
Вдруг Иванчо пришла в голову мысль отправить Мунчо послом к отцу игумену с просьбой снабдить их шапками, обувью и хлебом и тайно известить обо всем их домашних. Хаджи Смион одобрил этот план.
— Он меня побьет! — заревел Мунчо, услышав имя о. Амвросия.
— Никто тебя не тронет, Мунчо,— сказал Хаджи Смион, подавая Иванчо кусок бумаги и огрызок карандаша.-
— Напиши ты. Я весь в грязи. Фу, свинство какое! — промолвил Иванчо с жалким выражением лица.
— Нет, нет, ты напиши, как в писании. Отец Амвросий— русский и читает только по-русски. Я в Молдове только слышал, как говорят по-русски, а писать не умею,— ответил Хаджи Смион.
Иванчо не без гордости кивнул в знак согласия. Написав по-русски письмо, он прочел его вслух приятелю, ища взглядом его одобрения.
— Правильно,— сказал Хаджи Смион.
Но понимая, что, ежели такое письмо, к тому же написанное по-русски, попадет в руки властей, тогда дело— дрянь, он поставил свою подпись ниже подписи Иванчо (полное имя и прозвание Хаджи Смиона были: Хаджи Смион Хаджи Кунин Кондрачиоглу, но он имел обыкновение подписываться сокращенно: X. Смюн К.)
Вот что содержало в себе это письмо и какую оно имело форму:
Благословите,
Ваш! Покорные чада
Иоанн Мотов
X. Смюн К.
(Секретно)».
Потом они обратились к Мунчо, чтобы вручить ему это важное послание.
— Он побьет! — опять промычал тот, мотая головой и пуча глаза на письмо.
Наконец, Мунчо согласился отнести письмо, после того как ему сказали, что оно содержит просьбу к игумену не бить его.
Дурачок вышел из своего дворца, и два приятеля остались одни в ожидании.
XIX» Помощник учителя Мироновский
Помощнику учителя Мироновскому было всего двадцать пять лет, Он был сухощав, скромен и очень застенчив» Говорили, что при виде молодой женщины он спотыкался, и особенно часто это случалось с ним, когда он проходил мимо ворот чорбаджи Иеронима, весь день глазели на прохожих бойкие хозяйские дочки. Только однажды обменялся он несколькими словами С старшей из них. Это было так. Когда он проходил мимо, она с ним вежливо поздоровалась:
— Добрый день, господин Мироновский!
— Добрый день, сударыня! — ответил он, вспыхнув и поспешно прошел мимо.
Но, несмотря на застенчивость, помощник учителя Мироновский одевался очень тщательно, каждый субботний вечер сажал свой фес на колодку, по воскресе ньям утром, перед тем как идти в церковь, брился, что бы лицо выглядело свежим, по праздникам надевал новые суконные брюки со складкой (ради этой складки он клал их на целую неделю под большой сундук), каждый вечер начищал свою обувь, усиленно пил бузу, чтобы пополнеть, и регулярно посещал видных граждан города— из политических соображений. Больше всего почтения он оказывал чорбаджи Карагьозоолу.
— Как себя чувствуете, учитель? — благосклонно спрашивал его чорбаджи.
— Отлично, благодарю вас,— отвечал помощник учителя, любезно улыбаясь.
— Как ребятишки себя ведут? Слушаются вас?
— Отлично, благодарю вас.
— А как мой бездельник Того? Уже читает? Есть у него способности?
— Отличные, благодарю вас,
В праздничные дни помощник учителя водил школьников по домам видных граждан — поздравлять со светлым праздником и славить его песнями. Остановившись посреди двора, он громко запевал с ребятами песню, которую сам сочинил на этот случай. И знатные люди любили его, во-первых, за это, а во-вторых, потому, что он всегда вставал перед ними, и если при этом курил, та тотчас прятал папиросу в карман.
Помощник учителя был человек молчаливый и умел хранить тайну; поэтому учитель Гатю ему одному доверял бунтовщические письма и газеты, которые получал
из Бухареста. Помощник учителя Мироновский не читал их никому, кроме госпожи Соломонии, но по секрету, а она по секрету сообщала об этом госпоже Евлампии, а госпожа Евлампия под еще большим секретом сообщала госпоже Евгении Полидоре, а та под величайшим секретом сообщала обо всем своим светским родственникам,— а те уже говорили по секрету чорбаджиям, что необходимо избавиться от главного учителя, находящегося в тайных сношениях с бухарестским комитетом,
Придя в школу, помощник учителя поспешил спрятать опасные документы. Сперва он перенес их с книжной полки в нижний ящик шкафа, а из шкафа — под кушетку, но, не успокоившись на этом, вынул и спрятал под лестницей, а оттуда вынес в бурьян на огороде; но этим дело не кончилось: он перелез через кладбищенскую ограду и засунул их за иконостас в дощатой гробнице чорбаджи Арменко. На этом основании Мирончо впоследствии говорил, и очень остроумно, что чорбаджи Арменко при жизни предавал патриотов, а после смерти выручает их.
Возвращаясь с кладбища, Мироновский увидел о. Ставри, направляющегося ему навстречу.
XX. Отец Ставри
Права была хаджийка бабушка Рипсимия, не веря старому учителю Калисту, когда тот утверждал, будто священники — подлинные апостолы Христовы на земле. В церкви она каждый раз смотрела на фигуры двенадцати апостолов под алтарем, стоящие на облаках, и тщетно старалась обнаружить хоть какое-нибудь сходство между их благостными восковыми лицами, подстриженными бородами, златоткаными, пурпурными кафтанами, с одной стороны, и жандармской физиономией, сизым носом, дремучей бородой и штопанной белыми нитками грязной рясой о. Ставри, с другой. Кроме того, разве может о. Ставри стать на облако, есл.р он такой тяжелый, что осел под ним шатается, везя его на виноградник, и еле ползет, хотя батюшка яростно тыкает его садовыми ножницами? Когда о. Ставри приходит к ним в дом святить воду или служить молебен, он так сильно стегает ее кропилом по лбу, что заливает все лицо, и она некоторое не в состоянии глаз открыть и не может даже поцеловать ему руку. А сядет пить кофе,— никогда словечка не вымолвит о божественном, а толкует либо о том, что попадья снова в ожидании, по милости господней, либо, что у него позапрошлогоднее вино прокисло, либо, что отец Парфений скрыл часть денег, вырученных от исповеди, которые должны были в общий котел пойти, либо, наконец, что Селямсыз третьего дня опять водку из виноградных выжимок гнал, да не положил довольно аниса, а потому— сколько ни лил воды, облаков не получалось.
Отец Ставри, прежде чем стать священнослужителем, был седельником, а потом оружейником. В описываемое время ему было уже под шестьдесят. Он обладал огромным количеством детей, гайдуцкими усами и прекрасным голосом, особенно по большим праздникам, когда случалось, что кто-нибудь из чорбаджий именинник; тогда о. Ставри читал в честь его евангелие до того сладостно-проникновенно, что сам забывался и выводил нечто похожее на мотив песни «Сон мне снился, матушка моя!», которую они с Селямсызом обычно распевали в саду. Вообще о. Ставри очень уважал чорбаджий,— провожая кого-нибудь из них в могилу, он облекался в самые лучшие свои священнические одежды и все погребальные молитвы читал нараспев. Видимо, это дало повод остроумному Хаджи Ахиллу заметить, что «когда умрет бедняк, священники что надо петь — читают, а умрет богатый,— они и то, что надо читать, поют».
Отец Ставри был очень строгий священнослужитель: он грубо прерывал Хаджи Атанасия, если тот слишком затягивал «Херувимскую», кадил во всех углах церкви, расталкивая народ, и как только увидит, что кто-нибудь не склоняет головы перед кадилом, ворчит:
— Кланяйся, дурак!
Он страшно ненавидел «вольтерьянцев», о которых Хаджи Атанасий рассказал ему много дурного. Ненавидел он и недавно появившихся протестантов, а также переведенное ими евангелие, которое считал произведением вольтерьянским. Как-то раз, после «Со страхом бо-жиим», он, стоя у царских врат, воскликнул:
— Благоверные христиане! Вот что я скажу вам, а вы послушайте: анафема тому, кто ходит к идолопоклонникам и читает их евангелие! Православное евангелие читается по воскресным дням в сем храме божием по-церковнославянски. На этом языке и господь говорил. Аминь!
Сегодня о. Ставри уже побывал в гостях у деда Нистора; от этого нос его покраснел еще больше. Увидев помощника учителя, показавшегося со стороны кладбища, он пошел ему навстречу, громко крича:
— Зачем ходил на кладбище, учитель? Уж не хватил ли уксуса из кувшина, как Пищиков мальчишка? Пропади пропадом этот Пищик вместе с байстрюком своим! Будто уксус для голоса полезен... Я помню, учитель Атанас — тот все сырые яйца глотал перед тем, как в церковь идти. Хорош голос был у мерзавца! А хороший голос — дар божий. Да только умер он — в упыря обратился... Прости господи! Ха-ха-ха!.. А Селямсыз-то каков, антихрист его убей! Я на него в суд собираюсь подать. Знаешь, хлеб у меня отнимает: белую кошку Та-рильома Арапкой окрестил... А видел ты портрет Тарильома? Подбросили ему в Карастаповой кофейне!.. Свиньи наши, но и Тарильом — настоящая свинья... Ну, идем — мне за вечерней поможешь... Огневая у деда Нистора водка, словно поцелуй цыганки,— вот и служи тут вечерню. Иди помоги мне! А где вольтерьянец твой? Да ты что побледнел? Лихорадка, что ль, у тебя? Так пей пелинаш — тот, что у Авраама. Нагрузись хорошенько с вечера... А не пройдет, приходи ко мне, к своему батюшке, чтобы молитвы почитал... Значит, сглазили тебя.
Но помощник учителя Мироновский не слыхал последних слов о. Ставри. Взгляд его был прикован к жандарму Юсуфу, который показался в воротах.
— Где главный учитель? — спросил Юсуф, тяжело дыша.
— Тут его нет,— ответил о. Ставри.— Это помощник учителя.
— Значит, тоже учитель? Идем в конак, челеби1,— потребовал жандарм и повел испуганного помощника учителя к воротам.
Почуяв что пахнет виселицей, Юсуф решил на всякий случай не возвращаться без учителя.
— Опять работа вольтерьянцев,— пробормотал о. Ставри, надевая ча шею епитрахиль, и скоро церковь наполнилась громкими раскатами его богомольного голоса.
XXI. Мичо Бейзаде
Только двух человек на свете глубоко уважал чор-баджи Мичо Бейзаде: Мирончо, беседовавшего с ним о восточном вопросе, и почтенного учителя Климента, пламенно описывавшего ему величие России. Дело в том,
что бай Мичо был горячим поклонником России и усматривал следы ее участия во всех мировых событиях — от мексиканской революции, входящей в некий гигантский план Горчакова относительно взятия Царьграда, до четы Хаджи Димитра, предводимой некиими русскими генералами, присланными из Петербурга для изучения пути на Царьград. А пророческая книга «Предсказания славного Мартына Задеки», вышедшая на русском языке в прошлом столетии и каким-то таинственным путем попавшая в руки бая Мичо, укрепила в нем уверенность относительно скорого падения Турции. Бай Мичо знал ее всю наизусть и читал выдержки из нее в кофейне Джака в подкрепление своих слов о неизбежном изгнании турок, которое осуществит великая Рос сия. Как-то раз бей, увидев у него на стене портрет императора Николая, спросил, кто 1 Челеби— господин (тур).
это такой.
— Это дед Иван 1 — «наследник», эфенди,— ответил бай Мичо.
Нечего и говорить о том, что бай Мичо считал Россию непобедимой, и все помнят, как в позапрошлом году на экзамене он резко оборвал одного ученика, которому достался билет о Крымской войне. Ученик стал рассказывать об этом событии в том духе, будто Россия была побеждена.
— Ошибаешься, сынок, ошибаешься! Пойди потребуй обратно деньги у того, кто тебя так научил. Никогда Россия не знала поражений!..
Но потом, в учительской, обиженный учитель доказал ему с учебником истории в руках, что под Севастополем Россия потерпела поражение. С тех пор он пропал во мнении чорбаджи Мичо: чорбаджи Мичо добился своего избрания школьным попечителем, и с тех пор учитель перестал быть главным.
Когда преподавал еще учитель Климент (русский семинарист, ныне уволенный в результате чорбаджииских междоусобиц), чорбаджи Мичо часто, собрав несколько приятелей, шел с ними в школу. Там он подводил их к карте Европы и говорил:
— Вот, Минко, это желтое пятно—Франция, фиолетовое— Англия, а зеленое — Австрия.
— А где Россия? — спрашивал бай Минко.
— Это вот — Дания,— продолжал бай Мичо, притворяясь глухим,
Иносказательное наименование русского народа.
— А Россия? — спрашивал кто-нибудь другой.
Бай Мичо с торжественным видом и чуть заметной усмешкой многозначительно восклицал, обращаясь к учителю Клименту, который появлялся, чтобы приветствовать гостей:
— Учитель, учитель, пойди сюда, покажи нам, где Россия!
Тот, еще с порога устремив орлиный взгляд на карту, поднимал руку и обводил на карте большой круг.
— Страшное дело! — восклицали присутствующие, А бай Мичо подмигивал им,
— Скажи, учитель, сколько в России миллионов населения?— спрашивал он в сотый раз, когда вся компания шла к учителю пить кофе.
— В тысяча восемьсот пятьдесят втором году было семьдесят два миллиона!— отвечал тот.
— Теперь уж, наверно, до ста миллионов дошло,— замечал бай Мичо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17