— заорал взбешенный родитель, оглядывая стены.— Пока я жив — не погибнет! Каждый год две тысячи грошей на ремонт тратим!
Далее — Хаджи Цолю Пискун, церковный староста, великий чревоугодник, весь день торчащий возле мясной лавки. Он крал церковные деньги и с виду был похож на большую винную бочку, так что о. Ставри не без основания отказывался верить, чтобы Хаджи Цолю мог пройти сквозь тесные райские врата.
Посреди собрания стоял Варлаам в толстых чулках и без пояса: он был схвачен внезапно, во время послеобеденного сна.
За ним, ближе к входу, стоял Селямсыз.
Позади толпились многочисленные зрители: жандармы и народ.
Бей с торжественным видом положил свой янтарный мундштук на блестящий ореховый ларчик, надел очки и развернул большую исписанную бумагу.
Наступило мертвое молчание.
Бей подал бумагу соседу:
— Читай, чорбаджи!
Полифем — одноглазый гигант из греческих легенд.
Карагьозоолу, до тех пор стоявший на одном колене, встал на оба, покорно поклонился и, сложив руки на груди,сказал:
— Простите, бей-эфенди, не могу. Увольте!
Бей протянул бумагу следующему... Но дед Матей поправил полу кожуха, смиренно опустил глаза и промолвил:
— Простите, бей-эфенди, глаза мои да не увидят этого. Увольте.
— Чорбаджи Гердан!—обернулся бей к тощему чорбаджи с умным взглядом.— Взгляни, что тут такое!
Чорбаджи Гердан с самым покорным видом преклонил колени и, сделав глубокий поклон, ответил:
— Такие вещи руки жгут, бей-эфенди. Увольте меня. И поклонился еще раз.
Бей обратился к Бейзаде, но тот отговорился тем, что забыл дома очки для чтения.
— Так кто же прочтет мне эту гадость? — воскликнул бей.
Тут взгляд ег^ упал на сидевшего против него чорбаджи Фратю, который в эту минуту как раз надевал очки.
— Прошу, чорбаджи! — промолвил бей. Чорбаджи Фратю поспешно снял очки, спрятал их
в футляр и ответил с обычным поклоном:
— У меня двое маленьких детей, бей-эфенди. Если б меня спросили: «Что же ты неграмотными их оставил?»— я бы ответил: «Чтоб они такой лжи читать не могли». Увольте меня!
— Ну, так ты,— обратился бей к чорбаджи Павлаки, заметив, что тот прячется за плечо чорбаджи Цачко. Но Павлаки тоже отказался.
Бей сердито нахмурился.
Карагьозоолу снова принял почтительную позу.
— Пусть читает тот, кому она понадобилась, бей-эфенди,— предложил он.
Бей встретился взглядом с Варлаамом.
Но тот стоял как каменный, уставившись на нос бею.
Чорбаджи Цачко шепнул что-то чорбаджи Павлаки, а тот — чорбаджи Фратю. Чорбаджи Фратю одобрительно кивнул.
— Не позвать ли учителя, бей-эфенди? — сказал он.— Ведь это его обязанность.
— Позвать, позвать учителя Гатю! — воскликнули все единогласно.
Получив согласие бея, Карагьозоолу распорядился:
— Гасаи-ага! Пойди приведи сюда учителя Гатю. Бей аккуратно сложил прокламацию, положил нд
нее табакерку и с удивлением поглядел на Варлаама.
— Как твое имя, чорбаджи?
— Фарлам.
— Копринарка,— прибавил Карагьозоолу.
— Тарильом! Полное имя говори,— проворчал Се-лямсыз.
— Откуда ты взял эту бумагу, сынок? Варлаам не ответил.
Карагьозоолу, сделав глубокий поклон, прошептал:
— Вы позволите?
Бей кивнул в знак согласия.
— Его милость плохо понимает по-турецки, бей-эфенди... Разреши слуге своему предложить ему несколько вопросов.
Бей кинул на Варлаама свирепый взгляд.
— Не знает турецкого? Значит, эта скотина из Румынии?
— Нет, бей-эфенди, он всегда жил в царстве султана.
— В царстве султана? — переспросил бей с изумлением; потом уже спокойно прибавил: — Ну да, понятно. Кто враг султану —тот враг и его языка. Негодяй!
— Да, да,— прошептал чорбаджи Цачко, машинально снова надевая очки.
Карагьозоолу вздохнул, наклонил голову, подумал и торжественным тоном начал:
— Варлаам, бей спрашивает: от какого комитета получил ты прокламацию?
Видя, что к нему обращается болгарин, Варлаам немного приободрился, подтянул выпачканными в краске руками штаны и смущенно ответил:
— Что я скажу тебе, чорбаджи? Старые люди говорят: лучше пусть змея заползет за пазуху, только бы зло не входило в дом. А мне теперь что сказать? Придет к тебе кто-нибудь, а кто — неизвестно! В глаза его никогда не видал, а он, ни слова не говоря, ни доброго, ни худого, и тебя не спросясь... Как ты узнаешь — что у него на душе? Понятное дело, человек. Да люди разные бывают. Один плохой, другой хороший. Только пословица-то говорит: добра днем с огнем поищи, а зло в каждом доме живет. Так вот и с Фарламом вышло.
И он отер рукавом пот со лба.
Бей вопросительно поглядел на Карагьозоолу, Карагьозоолу взглянул на Варлаама с недоумением, потом спросил:
— Тебя не об этом спрашивают, а от кого ты про кламацию получил?
— Говори откровенно, Варлаам,— вставил Мичо Бейзаде.
Варлаам окинул их бесстрастным взглядом.
— Кто мне дал ее? Хороший вопрос! Кто подарок прислал, мне не назвался. Спросили черта: «Как тебя звать?» — «Черт,— говорит. «А как окрестили?» — «И окрестили чертом».— «А кто крестил?» — «Сатана».
Дед Матей нахмурился, громко высморкался и строго заметил:
— Тебя, сударь, о другом спрашивают: кто дал тебе эту бумагу? Пойми!
— А я откуда знаю? Ежели кто тебе с дороги в сад просто початок кукурузный либо, скажем, какой предмет заколдованный кинет, а потом тебя спросят: как его звать,— что ты скажешь?.. Не знаю.
— Знаешь, знаешь прекрасно! — проворчал Селямсыз.
Бей поглядел на Карагьозоолу. Тот пожал плечами.
— Ты хочешь сказать,— снова начал он,— что тебе подкинули бумагу во двор или сунули в карман так, что ты даже не заметил?
— Ну да, ну да, во двор подкинули. Кто? Не знаю. Когда? Нынче после полудня.
Карагьозоолу передал объяснение Варлаама бею.
— Знаешь, знаешь, прекрасно знаешь,— опять злобно проворчал Селямсыз.
— Ты, Селямсыз, не перебивай! — строго сказал Карагьозоолу.
— Молчи, пока не спрашивают. Когда спросят, тогда и отвечай,— прибавил Мите.
Карагьозоолу снова обратился к обвиняемому:
— Ладно. А, найдя ее у себя во дворе, ты прочел ее? Понял, о чем там говорится?
— То есть развернул ее? — прибавил дед Матей.
— Спросите у глиняного кувшина моего: понял Фар-лам что-нибудь? Он вам расскажет...
— Как это не понял? Ты не понял? Подлый! А зачем ее к воротам приклеил? — заревел Селямсыз, которому не терпелось поскорей увидеть, как Тарильома повесят в винограднике.
— Молчать, Селямсыз! <—свирепо одернул его Текерлек.
Карагьозоолу продолжал допрос:
— Ну хорошо, не понял. Пускай. А почему же, не поняв, на ворота приклеил?
Варлаам поглядел на него удивленно.
— И на этот вопрос Фарлам даст ответ,— сказал он. Потом, повернувшись к Селямсызу и окинув его
презрительным взглядом, прибавил:
— Откуда мне было знать, что это — прокламация. Я портрет узнал, ради портрета и приклеил. Коли погрешил, скажите и докажите.
— Портрет Тотю,— шепнул чорбаджи Фратю своему соседу Павлаки.
— Да, да, Тотю-воеводы,— подтвердил тот.
— А ты знаешь, чей это портрет? — продолжал Карагьозоолу, скривив лицо и почесывая левую щеку.
Варлаам поглядел с удивлением сперва на него, потом на Селямсыза.
— Спроси монаха: знаешь черта в лицо? Ну, как не знать. Понятно, знаю...
— Совсем запутался, бедняга! — шепнул чорбаджи Фратю.
— Плохо его дело,— подтвердил Павлаки. Карагьозоолу наклонился к бею и сказал ему что-то
на ухо.
— Несчастный гяур1,— промолвил бей, глядя на Варлаама с иронически-сострадательной улыбкой.
Увидев эту улыбку, чорбаджи почли своей обязанностью тоже улыбнуться.
— Ты говоришь, Варлаам, что хорошо знаешь, чей это портрет... Так мы тебя поняли? — спросил Карагьозоолу, не веря такой неслыханной наивности.
Варлаам снова устремил взгляд на Селямсыза.
— Чего на меня уставился? Им отвечай! — буркнул тот.
— Селямсыз, не суйся! И давно знаком ты с этим человеком, Варлаам?
— С детства, чтоб ему пусто было!
— С детства?
— Ну, конечно. Среди тысячи бродяг вслепую найду его, мерзавца!
При слове «мерзавец» все прикусили губы.
Гяур — неверный, христианин, европеец (арабско-тур.).
— Пропал, горемычный. Жену жалко,—сказал чорбаджи Фратю.
Павлаки кивнул в знак согласия.
Карагьозоолу довольно долго совещался с беем.
— Ночевал он у вас когда-нибудь?
— Он-то? — спросил Варлаам, кидая кровожадный взгляд на Селямсыза.
— Да кто тебя спрашивает про Селямсыза? — воскликнул дед Матей.
— Дайте я с ним поговорю. Слушай, Тарильом! — закричал Селямсыз, рванувшись к нему. Но жандармы его удержали.
Слово взял чорбаджи Фратю:
— Что это такое, Варлаам? Ты все путаешь: тебя про одно спрашивают, а ты про другое отвечаешь.
— Уставился на меня кошачьими глазами своими,— промолвил Селямсыз. -
— Слушай теперь внимательно, о чем мы тебя спра--шивать будем,— вмешался чорбаджи Цачко.— И что услышишь, на то и отвечай! Дурака валять нечего: с тобой люди, а не бараны разговаривают. Мы тебя спрашиваем: коли ты знаешь, кто на этом портрете... как видно...
Чорбаджи Цачко смешался и замолчал, не желая произносить имя Тотю-воеводы.
— Да как же мне его не знать? — воскликнул в отчаянии Варлаам.— И вы все его знаете! И вы и я! Кто же не знает этого смертоубийцу?
Тут он показал на Селямсыза.
Того взорвало: он стал на чем свет стоит ругать Варлаама, страшно раскричался, упомянул, какую подать платит султану и сколько ртов кормит. В заключение он предложил, чтобы Тарильома тотчас же повесили, и выразил готовность уплатить за веревку.
Между тем Карагьозоолу, смеясь, тихо объяснил бею, что Селямсыз сердится потому, что Тарильом отождествил его наружность с портретом Тотю-воеводы на прокламации. Бей, улыбаясь, взял в руки прокламацию, чтобы повнимательней рассмотреть изображение страшного партизана.
XXIV. Сцена, в которой последнее слово принадлежит «мексиканке»
Вдруг толпа раздвинулась, пропуская учителя Гатю.
— Прочти нам эту бумагу,— сказал бей с сардонической улыбкой, подавая ему прокламацию.
Воцарилось молчание. Лицо учителя под безобразно нахлобученным фесом Хаджи Смиона, и без того бледное, теперь совсем побелело. По дороге в конак у него было время сообразить, что бей не может требовать его только из-за речи. Наверно, обнаружено кое-что посерьезней. Услыхав многозначительные слова бея и увидев похмощника учителя Мироновского, которого тоже привели сюда, страшно перепуганного, он решил, что самые худшие его опасения оправдались.
Он взял бумагу. Она задрожала у него в руках.
Он долго в нее всматривался, словно не веря своим глазам. Потом выражение лица у него стало немного спокойней, и даже улыбка заиграла на еще бледных губах.
Все глядели на него с сильно бьющимися сердцами.
Бей страшно выпучил глаза.
Учитель Гатю поднял глаза от бумаги и оглядел присутствующих. Вдруг взгляд его упал на Селямсыза, он засмеялся.
— Ну вот, и этот на меня уставился, будто проглотить хочет! — пробормотал Селямсыз в отчаянии.
Все вперились в него и захохотали без всякой видимой причины. Он начал с удивлением озираться, думая, что, может, смеются над кем другим. Смех стал громче. Засмеялся даже изумленный бей. Тут поднялся общий хохот, в котором громче всего слышался протодьяконский голос Варлаама.
— Скажи, учитель, что там написано и чей это портрет?— спросил Карагьозоолу, когда смех утих.
— Это портрет бая Ивана Селямсыза,— ответил учитель, глядя с усмешкой на злополучного обвинителя.
— А Фарлам что говорил? — вне себя от радости воскликнул Копринарка.
Селямсыз заревел от бешенства, осыпая Варлаама обвинениями в бунтовщичестве и желании погубить его, Селямсыза, поместив его портрет в «прокламации».
— Какая прокламация? Это сатира! — сказал с удивлением учитель.
Это слово все знали, так как в то время часто под названием «сатира» распространялись всякие пасквили.
Но Селямсыз зашумел, как буря; весь конак задрожал от его крика. Он требовал, чтобы Варлаама повесили. Тут все встали с мест и, окружив бея, стали заглядывать в листок, где среди текста был изображен в карикатурном виде человек, очень напоминающий Селямсыза, вер-
хом на гусе; под изображением крупными буквами стояло: «Селямсыз>, попечителю школьному — многая лета!»
— Бей-эфенди! — кричал Селямсыз.— Я требую правосудия!.. Тарильом честь мою запятнал, на гуся посадив. Я девятнадцать ртов кормлю, до нынешнего дня восемь драконов уморил и не желаю, чтобы меня не то что на гусе, а даже на осле изображали!.. Нет, вы поглядите: он еще смеется. Да что же это такое? Его сюда для потехи привели или вешать?
Карагьозоолу сделал Селямсызу знак рукой, чтоб он замолчал.
— Пойми Селямсыз, Варлаам не писал этого.
— Как не писал? Кто не писал? Он не писал?
— Смотри: на другой стороне и про него написано. Ведь это он верхом на вальке изображен... Вот, слушай, что про него пишут: «Тарильом, попечитель школьный — господи боже!»
— Как? Неужели правда? — осклабившись до ушей, , воскликнул Селямсыз и впился глазами в листок.— Ну да, это Тарильом, Тарильом! Какая морда! На дохлую козу похож...
Узнав себя на карикатуре, Варлаам кинул на Селямсыза зверский взгляд и скрылся в толпе.
А Селямсыз, оглашая весь двор громким хохотом, жал руку всем присутствующим чорбаджиям. Но бей, которому вся эта комедия з конце концов надоела, напустил на него свою «мексиканку». Тут Селямсыз понял, что судопроизводство окончено, и поспешил оказаться за воротами конака.
Однако не успел он дойти до корчмы Мирко, поздоровавшись всего-навсего с восемью встречными, как его догнал жандарм, объявивший ему, что, по распоряжению бея, он должен эту ночь просидеть под арестом.
С Варлаама только взяли подписку о верности султану.
Сатира была написана приказчиком из лавки Иванчо йоты. Сам Иванчо только продиктовал текст и нарисовал фигуры. Случайно Селямсыз вышел очень похожим на Тотю-воеводу, как его изображали проникавшие и в этот город бунтарские листки.
Эпилог
Утром кофейню Джака наполнили обычные ее посетители; все разговоры вертелись вокруг вчерашних необычайных событий, которые взволновали весь город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17