К тому же сегодня ночью вас обворовали, а это неизбежно повлечет за собой обращение к судебному следователю. В такого рода делах нужен опытный адвокат. Но я, конечно, не смею вам навязываться... Во всяком случае, вы можете разузнать обо мне у арендатора. А он, как показали последние события, благородный человек.
Адвокат на мгновение умолк, затем, приподняв потрепанную шляпу, сказал:
— А теперь разрешите откланяться. Прошу вас помнить о моем предложении.
Он ушел по направлению к корчме, а пан Дудковский, озабоченный и задумчивый, машинально дорисовал вторую руку с плеткой. Красноречие адвоката и его такт произвели на пана Дудковского самое благоприятное впечатление, хотя он и был прирожденным варшавянином. Однако, вспомнив предупреждения вахмистра относительно местных адвокатов, он поблагодарил небеса за то, что незнакомец его покинул.
«Что он красноречив, спору нет,— думал пан Дудковский,— но уж очень песет от пего водкой: наверное, забулдыга... Ну, меня ты не проведешь!» — заключил он про себя, решив все свои дела улаживать лично или через вахмистра, внушившего ему доверие, вероятно, благодаря тому, что в Варшаве он постоянно имел дело с околоточными надзирателями и полицейскими.
. — С ними я по крайней мере знаю, как разговаривать,— пробормотал пан Дудковский.
Между тем на дороге, в нескольких десятках шагов от сада, стали собираться зрители, захотевшие посмотреть, что рисует новый хозяин усадьбы на своем заборе. В большинстве это были дети, но немало собралось и женщин, время от времени присоединялись к толпе и мужики — не столько, чтобы узнать, в чем дело, сколько просто поглазеть.
В толпе разноцветных фартуков, соломенных шляп, коричневых сермяг и серых рубашек шнырял человек в негнущейся фуражке и в длинном пальто, с жиденькой бородкой и густой копной нечесаных волос, которые, казалось, должны были восполнить недостаток растительности на лице. Человек этот что-то объяснял собравшимся, пересыпая свою речь восклицаниями, среди которых пану Дудковскому послышалась фраза: «Настоящий шляхтич!» — но как следует он не мог разобрать.
Когда изображение второй руки с плеткой было закончено, а пан Дудковский, довольный своей работой, собрался возвращаться домой с пустым горшком и мокрой кистью, человек в длинном пальто подошел к нему и сказал без всяких предисловий:
— Сразу видно шляхтича. Не успели вы приехать, а уже рисуете кнуты...
— А что? Разве нельзя? — высокомерно спросил пан Дудковский, хотя сам не вполне был уверен, можно ли это.
— Не мне указывать вам, что можно и чего нельзя,— продолжал незнакомец.— Меня только удивляет, как это шляхтич, едва встретившись с мужиком, спешит напомнить ему о кнуте. Я здесь учителем уже пять лет и еще ни разу не тронул пальцем ни одного ребенка, а вы только вчера приехали, а сегодня уже рисуете на своем заборе кнут! Вот они, шляхтичи!
Звание шляхтича так польстило самолюбию пана Дудковского, что он не ушел домой, а вступил в разговор с либеральным учителем.
— Пустяки! Что, собственно, общего вы находите между кнутом и шляхтой?
Мужчина в пальто неприязненно усмехнулся.
— Однажды я видел герб вашей сельскохозяйственной выставки,— сказал он оживляясь,— и на нем между граблями и лопатой — кнут!
— Цепь! Цепь! — возмутился пан Дудковский.
— Конечно, все-таки в девятнадцатом веке неудобно с полной откровенностью изображать кнут,— продолжал мужчина в пальто.— Затем, я как-то нашел на улице запонку какого-то графа, смотрю: этакий круглый графский картузик с козырьком и — опять кнут!
— Да это жокейский картуз и бич! — возразил пан Дудковский.
— Пусть так,— рассмеялся незнакомец.— Но ведь Мицкевич потому и был признан величайшим поэтом, что воспевал и проповедовал порку кнутом!..
— Враки! — воскликнул пан Дудковский, однако в душе отчасти усомнился. Управление домом всегда отнимало у него очень много времени, поэтому он не знал, что именно воспевал Мицкевич и что он проповедовал.
— Вечно кнут и кнут! — продолжал незнакомец.— Хочешь избавить мужика от кнута — избавь его от шляхтича.
— Ах, оставьте меня в покое со своими выводами,— с возмущением сказал пан Дудковский.
Ему пришло в голову, что незнакомец хочет втянуть его в пропаганду крамольных идей, которой он очень боялся.
Они разошлись не прощаясь: человек в пальто с иронической усмешкой, а пан Дудковский с решением защищать свой сад от всяческих нападений.
— Им не понравилось,— бормотал он под нос,— что я положил сегодня конец их хозяйничанью. Опоздай я на неделю, в саду не осталось бы ни одного кустика.
Было около десяти часов утра, и пан Дудковский с большим удовольствием узнал у Малгожаты, что завтрак готов. Работа на свежем воздухе пробудила в нем аппетит. Он выпил два стакана кофе и съел две огромные халы с маслом, мимоходом заметив, что в деревне, родине молочных продуктов, сливки напоминают свернувшееся молоко, а масло отдает салом.
В конце завтрака его снова охватила тоска по людям. Быть может, ему было тяжело потому, что он привык бранить дворника, а здесь его нет, и что сам он, в свою очередь, не получил обычной нахлобучки от жены, которая всегда по утрам бывала в кислом настроении и жаловалась на головную боль. Воспоминания эти настолько исчерпали его душевные силы, что он повалился на кровать и проспал до двенадцати часов.
Проснувшись, он снова ощутил голод и отправился в сад, чтобы начать лечение фруктами. Ему захотелось малины с сахаром и со сливками.
Но едва прошел он несколько шагов среди густой зелени, как услышал шорох и топот и увидел справа и слева, впереди и позади себя в кустах смородины и малины множество головок с льняными волосами, в соломенных шляпах и детских лиц, испачканных ягодным соком, особенно вокруг рта.
Гнев обуял пана Дудковского, тем более что безобразники, которые заметили его первыми, не только убегали сами, но и сзывали других, менее внимательных или СЛИШКОМ поглощенных собиранием малины. Вдобавок он вспомнил гадкие слова, которые они выкрикивали ему накануне вечером.
Испуганные детишки разлетелись, как стая воробьев, а за ними, как разъяренный бык, гнался пан Дудков-ский, крича: «Стойте, негодяи... не то стрелять буду!» Однако угроза эта не только не остановила их, а даже ускорила бегство, и пан Дудковский уже потерял надежду захватить хотя бы одного пленного, как вдруг в нескольких шагах от себя заметил мальчугана.
Ребенок был хромой и не мог бежать; укрывшись между кустами, он закрыл глаза в полной уверенности, что раз сам он не видит пана Дудковского, то и тот не может его заметить.
Почти рядом с мальчиком на земле валялся свежий прут, представившийся владельцу сада орудием провидения. Он поспешно схватил его и набросился на мальчика.
Бедный маленький воришка уже решился бежать, но было поздно. Он почувствовал на своем загривке костлявые пальцы пана Дудковского, а пониже — сильные удары прутом. Вначале новый землевладелец размахивал орудием провидения не очень энергично, как бы еще колеблясь, по чем громче кричал мальчик, тем проворней взмахивал он прутом. Дело дошло до того, что пан Дудковский потерял уже всякую меру и счет ударам. Ему казалось, что в своей могучей руке он держит всех преступников, грабивших его сад, и что этим прутом он выбьет из них все съеденные ими ягоды малины и смородины, столь необходимые для его здоровья.
— Так целуют у нас в Варшаве, разбойник! — выкрикивал, запыхавшись, пан Дудковский.
Вдруг сквозь вопли мальчика и свист кнута ему послышался какой-то шум. Он повернул голову и по другую сторону забора увидел толпу детей и взрослых, что-то кричавших ему с необыкновенным раздражением. Среди них была какая-то жалкая бабенка, вопившая не своим голосом, какой-то еврей в пиджаке, созывавший людей, и даже верзила-адвокат с угреватым лицом; размахивая руками, как семафор, он кричал:
— Ради бога, что вы делаете? Но это же страшная ответственность! Это грозит ссылкой!
В добром сердце пана Дудковского сразу проснулась жалость. Он уже хотел отпустить мальчика, даже почувствовал потребность приласкать его и дать несколько грошей на булку, как вдруг кто-то сзади набросился на него и вырвал из его рук прут и мальчика, Это был учитель.
— Вот он, настоящий шляхтич! — сказал учитель, презрительно засмеявшись.— Недаром вы сегодня утром рисовали кнут. Теперь вы узнаете, что такое кнут! Я сейчас же отправлюсь с мальчиком и свидетелями к следственным властям. Эй, люди! — крикнул он, обращаясь к толпе.— Видели вы, как этот пан избивал несчастного калеку?
— Как же... видели!.. Видели!
— И засвидетельствуете это перед судом?
— Засвидетельствуем! — крикнул еврей в пиджаке. Остальным, видно, не улыбалась роль свидетелей.
— Пан адвокат, вы тоже все видели? — снова спросил учитель, перетаскивая мальчика через забор.
— Увы... я близорук,— ответил адвокат.
— Но вы же сами советовали ему остановиться,— с возмущением сказал учитель.
— Боже упаси! — возразил адвокат.— Это я предостерегал вас, когда увидел, что вы хотите наброситься на этого господина.
Стоя уже по другую сторону забора, учитель повернулся к пану Дудковскому:
— До скорого свидания! У судебного следователя... Сейчас я еду к нему.
Избитый мальчик, несомненно, не пролил столько слез, сколько пота стекло в эти минуты со лба пана Дудковского. Ревностный защитник собственных владений смотрел, оцепенев, на удаляющуюся фигуру учителя, окруженного толпой, и в сердце его закрадывался страх. Он как-то слышал, что суды сурово карают за нанесение побоев, и понимал, что никогда еще самоуправство не совершалось при столь благоприятных для правосудия обстоятельствах. Среди бела дня, в присутствии нескольких десятков свидетелей он избил ребенка, к тому же еще и хромого и, что хуже всего, пользующегося таким сильным покровительством.
Растерянно глядя на толпу, пан Дудковский заметил, как от нее отделились адвокат и учитель и, отойдя в сторонку, завели оживленный разговор. В эту минуту он почувствовал искреннее расположение к адвокату, догадываясь, что разговор этот касается его, может быть, его свободы и жизни.
Крайне удрученный, вернулся пан Дудковский домой, где его встретила Малгожата.
— Что это вы натворили с этим мальчиком? — вскричала добрая женщина.— Теперь они вас погубят, арестуют! Надо скорей послать телеграмму в Варшаву, чтобы наша пани приехала. Вот несчастье!
Не успел пан Дудковский придумать ответ, как вбежал верзила-адвокат.
— Одно словечко, почтеннейший, с глазу на глаз,— шепнул он.
По спине пана Дудковского побежали мурашки. Тем не менее он исполнил желание адвоката и повел его в другую половину дома.
Оглядевшись по сторонам, адвокат начал:
— Вам необходимо действовать. Судебный следователь человек необыкновенного благородства, но увы!., есть у него одно предубеждение. Он особенно сурово преследует лиц, истязающих детей.
Тут адвокат вздохнул.
— Надо отдать ему должное,— продолжал он,— в такого рода делах у него легкая рука. В Калуге вследствие его ходатайства были сосланы за жестокое обращение с детьми два отца, один дядя и один опекун. У нас тоже сослали одного помещика за избиение деревенской девушки.
Челюсти пана Дудковского непроизвольно дергались, как он ни старался овладеть собой. С дрожью в голосе он перебил адвоката:
— Как же это? Значит, я не имею права защищать свою собственность?
— Напротив, вы имеете право привлечь преступников к суду.
— Но пока будет вынесен приговор, они у меня все разворуют!
Адвокат пожал плечами.
— Этого требует закон, уважаемый,— сказал он,— и по этому пути пойдут наши противники.
— Значит, они на самом деле подают в суд? Адвокат крепко пожал ему руку.
— Мне жаль вас,— сказал он,— но я совершил бы преступление, скрыв от вас истину. Учитель,— прибавил он тише,— уже нанял две подводы. Через два часа, самое позднее, к следователю едут — он с мальчиком и фельдшер с матерью пострадавшего. А завтра...
— Что? Что завтра?
— Завтра вас могут арестовать.
Пан Дудковский закружился на месте, как подстреленный голубь.
— Я немедленно еду в Варшаву,— простонал он.
— О, ради бога! — вскричал адвокат.— Этим вы только ускорите катастрофу.
— Но что же делать?
Адвокат развел руками и ничего не ответил.
— Что же делать, пан адвокат? — в отчаянии взмолился пан Дудковский.
Адвокат наклонился к нему и прошептал на ухо:
— Немедленно идти на мировую.
— Но как?
— Дать вознаграждение.
Пан Дудковскйй вздохнул с облегчением.
— Да с величайшим удовольствием! — воскликнул он, пожимая обе руки адвокату.— Может, вы согласитесь быть моим посредником?
— Если вы мне доверяете...— скромно опуская глаза, ответил адвокат.
— Так сколько же? Сколько? — взволнованно спросил пан Дудковский.
— Я пытался уже выведать у истца, и мне даже удалось выторговать самую низкую цифру.
— Так сколько же? — настаивал пан Дудковский, доставая бумажник.
— Двести рублей.
— Как? — отшатнулся пан Дудковский.— Я полагаю, что за несколько легоньких ударов... таким тоненьким прутиком... достаточно будет... ну, несколько рублей.
Адвокат махнул рукой с безнадежным видом.
— К сожалению,—сказал он,— вы не отдаете себе отчета в том, что происходит. Через два часа речь будет идти уже не о деньгах, а о вашей свободе, а следовательно — о здоровье, жизни.
— Но у меня нет при себе двухсот рублей.
— Вы можете занять их у арендатора. Время летит. Прежде чем приедут подводы, я мог бы уже достать соответствующий документик.
— Но, дорогой мой,— вскричал пан Дудковский, тряся адвоката за руку,— допустимо ли, чтобы я потратил двести рублей на такую простую бабу и такого маленького мальчишку, который меня же обворовал?
— Вы потратите эту сумму ради собственного спокойствия. Не забудьте, что, кроме этой бабы и ее мальчишки, имеется фельдшер и... учитель, не считая других свидетелей.
Пан Дудковский опустился на стул. Поистине учитель ему представлялся злым духом, от которого надо было избавиться любой ценой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17