«Как они невинны, эти звуки детства! – думала она, скорбно качая головой. – И как скоротечно это невинное время. Иффат уже исполнилось шесть, Наджибу – двенадцать. Как скоро они вырастут и узнают, каков мир на самом деле – грубый, жестокий и бесчувственный!»
Подавив дрожь, Йехан оглянулась на мужа. Он сидел на своем обычном месте, на положенной на ковер подушке в дальнем конце комнаты. Дурное предчувствие охватило ее. Он не прикоснулся к завтраку, а сейчас остывал и его сладкий мятный чай. Она видела, что он чем-то сильно обеспокоен. Он сидел, наклонив вперед голову и озабоченно сдвинув брови; мысли его были далеко.
Она бесшумно подошла к нему и опустилась перед ним на колени.
– Что беспокоит тебя, муж мой? – нежно спросила Йехан. Взяв его за руки, она посмотрела на них. Они были грубыми и узловатыми. – Нам ведь не о чем беспокоиться, не так ли?
Наймуддин поднял голову. В свои шестьдесят четыре года он казался по-прежнему высоким и внушительным, по напряжение, в котором постоянно пребывал, сказывалось на нем. Буйная черная борода и усы были тронуты сединой, а скулы на изможденном лице выступали все сильнее, некогда проницательные и по-житейски мудрые глаза смотрели все печальнее, и все чаще в них мелькало замешательство.
– Боюсь, жена, у нас много поводов для беспокойства, – мягко сказал он. – Вот уже два дня, как люди моего единокровного брата смазывают и чистят оружие. Теперь они собираются вынуть из ножен ножи и заточить их. Неужели ты думаешь, они готовятся к какому-то пиру?
– Абдулла всегда празднует за счет других! – с отвращением выпалила Йехан. – Он отказывается честно трудиться, держать овец и коз, не хочет пачкать руки, возделывая землю. – Затем в голосе ее зазвучали мягкие нотки: – Но он молод. Возможно, со временем и поймет, что…
– Нет! Единственное, чего он хочет, это играть в смерть и разрушение. – Его руки задрожали, и она крепче сжала их. – Но это не игра. Он и другие не успокоятся до тех пор, пока пустыня не станет красной от крови евреев. Вот увидишь, жена. Не успеет солнце три раза зайти за горизонт, как их ружья будут пустыми, а с ножей будет капать кровь.
– Тебе надо только поговорить с ними и заставить их убедиться в том, что они не правы! – настаивала Йехан.
– Ты же знаешь, я много раз делал это. Все бесполезно, – проворчал Наймуддин.
– Тогда снова поговори с ними! Ты их вождь! Они пойдут за тобой, как овцы за своим пастухом.
Он покачал головой.
– Слишком поздно. Их уши отказываются внимать голосу разума.
– Возможно, тебе стоит показать им свою силу, – предложила Йехан и почувствовала, как кровь бросилась ей в голову. Она поразилась собственной дерзости: слова сами собой сорвались с ее губ. Охваченная стыдом, она быстро отвела в сторону взгляд.
Наймуддин печально глядел на нее.
– Я пытался, жена, но они отказываются слушать, считая меня слабым, поскольку я призываю их к миру. А Абдуллу считают сильным, поскольку он жаждет крови. Они не понимают, что кровопролитие повлечет за собой еще большее кровопролитие.
– Но они по-прежнему приходят к тебе за советом, – упрямо проговорила она. – Ты не можешь не видеть этого. Именно за этим они придут сюда через полчаса.
Он снова покачал головой.
– Единственная причина, по которой они сейчас приходят, это вежливость и желание выказать уважение слабому старику. Не обманывай себя, моя добрая жена. Я больше не вождь нашего племени. – Его потрескавшиеся губы задрожали, а в голосе послышались горькие нотки. – Пора моему единокровному брату надеть головной убор вождя. Мне он больше не принадлежит.
– Наймуддин! – На лице Йехан был написан ужас. – Ты же знаешь, что единственное, чего хочет Абдулла, это власть и война! Ты не можешь всерьез говорить о том, чтобы отдать ему головной убор вождя!
– Я сделаю это! Я обязан. – Он мрачно кивнул, и она ужаснулась при виде той муки, что притаилась в глубине его глаз.
– Най…
– Не пытайся разубеждать меня. На что годится вождь, если он не способен управлять своими людьми или вынуждает их делить свою преданность на две части? – Наймуддин помолчал, но, как и думал, Йехан нечего было ответить ему. – Нет, жена, пришло время, когда я должен сложить с себя обязанности вождя. Больше мне ничего не остается делать. Абдулла завоевал всеобщее уважение. Теперь все в руках Аллаха.
Йехан сжала его руки, давая понять, что она разделяет его боль и унижение. В глазах ее блестели слезы.
То, что сказал ее супруг, было правдой, думала она. Абдулла стал подлинным вождем племени. Начав с хитрости, а затем наглея все больше, он подрывал авторитет Наймуддина до тех пор, пока надобность в нем не свелась к нулю. Страстные, зажигательные речи Абдуллы против евреев воспламеняли мужчин, превращали их в его сторонников. И молодежь, и старики одинаково почитали его, и даже дети, к большому сожалению, подражали ему в своих играх. Его умение добывать оружие и боеприпасы, так же как способность совершать налеты на склады оружия, изумляло всех. А то, что он научил мужчин пользоваться этим оружием, разожгло в них жажду кровопролития, уходящую корнями в доисторические времена и заставляющую их ходить с высоко поднятой головой. Да, Абдулле удалось те, что не удалось ее миролюбивому Наймуддину: он сумел вселить в них чувство уверенности и гордости, разбудить их боевой дух. Благодаря одной лишь физической силе и присущей ему решительности Абдулла сплотил мужчин племени в единую воинственную группу, объединенную общей целью; число его сторонников увеличивалось, пока в конце концов Наймуддин не остался, пожалуй, единственным мужчиной, отказывающимся вторить призывам к войне против евреев.
«Как это похоже на мужчин, – мрачно думала она, – стоит оружию попасть им в руки, как они сразу превращаются в свирепых воинов».
А именно к этому и стремился Абдулла. Строя свое положение на страхе и ненависти к евреям, он сеял в душах других арабов эти чувства. Хотя Йехан ни разу не покидала пределы оазиса с тех пор, как почти тридцать лет назад они с Наймуддином возвратились из своего святого паломничества в Мекку, сколько здесь перебывало проезжих, которые рассказывали одну за другой истории о том, как евреи все больше вытесняли арабов с их земель! «Даже на расстоянии, – говорили они, – можно сразу отличить еврейское поселение от арабского. Еврейские поселения всегда зеленые и богатые, в то время как арабские неизменно серовато-коричневые или желтые».
«Разве это не является неопровержимым доказательством того, – утверждали они, и с не меньшей страстью, чем Абдулла, – что евреи вытягивают из земли все ее драгоценные соки, точно так же, как они вытягивают из Аль-Найяфа его драгоценную воду?»
Она вдруг подумала о первом еврее, которого ей довелось встретить. Как давно это было? Она не могла припомнить точно, но казалось, только вчера раненый одноногий незнакомец был их гостем в этой самой комнате и Йехан сама выхаживала его. С тех пор, говорят, еврейская община расцвела до неузнаваемости, в то время как для их собственной наступили тусклые, бесплодные времена. Создавалось впечатление, что еврей, которого она выходила, был ниспослан в Аль-Найяф для того, чтобы возвестить им, что судьба отвернулась от них и теперь наступают горькие времена, в конце которых их ждет погибель.
И все же, разве это был не тот же самый еврей, который иногда навещал их, оказывая ее мужу принятые у арабов знаки внимания, полагающиеся Наймуддину по праву вождя. Он приносил им в подарок фуражные культуры, идущие на зеленый корм, иногда целого ягненка, и зачастую до глубокой ночи вел беседы с Наймуддином, обсуждая мирное сожительство. И разве не тот же самый еврей рассказывал им о далеких заморских странах, о городах, где волшебные ящики возносили людей в их комнаты, расположенные высоко в небе, и о земле, которая была так огромна, что часть ее спала, в то время как другая бодрствовала, и где с ледяных небес в радужном многоцветии свисали странные драгоценные камни?
Йехан недоуменно покачала головой. Иногда даже такая умная женщина, какой была она сама, не могла понять все это. Так же как и Наймуддин. Происходящие в мире перемены приводили ее в замешательство; она не понимала, как могло случиться, что Аль-Найяф перестал быть небольшой уединенной общиной, со всех сторон окруженной горами и песками. Евреи и самые разные европейцы… отовсюду пробирались через пустыню чужестранцы, те самые чужестранцы, которых Абдулла громогласно называл неверными и которых призывал убить… и с которыми, по утверждению Наймуддина, они должны мирно сосуществовать.
Но она не испытывала страха ни за себя, ни за мужа. Им обоим было немало лет, и они прожили хорошую жизнь; что же касается остатка жизни, то все в руках Аллаха. Но что станется с Наджибом и Иффат? У ее драгоценных внуков впереди целая жизнь. Какую участь уготовил им этот катящийся в пропасть, полный насилия мир?
В голосе Наймуддина, когда он снова заговорил, слышалась усталость.
– А теперь ступай, жена, – сказал он, обращаясь к Йехан, – и присоединись к остальным женщинам. Мы говорили достаточно. Мне бы хотелось немного побыть одному и помолиться. Скоро сюда придут мужчины, и до их прихода я хочу собраться с мыслями, а не то Пуду выглядеть таким же глупым, как наши козы. Йехан кивнула.
– Как тебе будет угодно, дорогой муж, – с автоматическим послушанием произнесла она. Выпустив его руки, она поднялась на ноги, но с места не тронулась. Поколебавшись, скромно опустила глаза. – Что бы ни случилось, я горжусь тобой, муж мой. – Я знаю мало мужчин, которые понимают, что, только живя в мире и без кровопролития, мы можем плодиться и размножаться. Для меня ты навсегда останешься великим вождем.
Наймуддин любовно посмотрел на жену. Несмотря на свой возраст, Йехан по-прежнему была красивой женщиной. Прошедшие годы лишь облагородили ее черты, сила чувствовалась в ее проницательных глазах, таких чистых, ярких и полных решимости. Во многих отношениях она казалась ему сейчас более привлекательной, чем в молодости.
– И что бы ни случилось, – с нежностью ответил он, – ты навсегда останешься моей возлюбленной женой, Йехан.
– Если на то будет воля Аллаха, – отозвалась она. Он кивнул.
– Да будет он милостив и добр к нам. – Затем он бросил на нее неожиданно свирепый взгляд, глаза его метали молнии, голос перешел в громогласное рычание. – А теперь ступай к другим женщинам, чтобы я мог отдохнуть от твоего болтливого языка, женщина! А не то, клянусь Аллахом, я выброшу твой бесполезный труп в пустыню на съедение птицам, и кости твои побелеют на солнце!
– Дэни! – радостно воскликнула Тамара, заслышав его шаги. – Как ты быстро вернулся!
Она старалась побыстрее идти ему навстречу, но движения ее были медленными и неуклюжими. Из-за большого живота она переваливалась, как утка.
Дэни обнял и поцеловал ее. Затем отодвинулся и оглядел ее живот.
– Как поживает наш маленький бузотер? – спросил он на иврите.
– Бузит, – со смехом ответила она тоже на иврите, который стал для нее родным. – Кто бы он ни был, ему явно не терпится поскорее выбраться наружу.
– Упрекнуть его не за что: его ждет такая ослепительно красивая мама.
Тамара не могла сдержать улыбку. Интересно, почему все употребляют слово «ослепительная», говоря о беременной женщине?
– Дорогой, спасибо тебе, – ответила она, – хотя ты, конечно, необъективен.
Пройдя через гостиную, она вышла на выложенную камнем веранду, которую Дэни в прошлом году пристроил к дому и где в керамических кадках, расставленных вдоль стен, цвела ярко-красная герань. Тамара осторожно опустилась в одно из белых плетеных кресел, выписанных ею из Лондона, поджидая, пока муж придвинет другое поближе к ней и тоже сядет.
– Когда тебе снова надо ехать? – спросила она.
– Не раньше вечера в понедельник. Во вторник ночью должен прибыть еще один корабль, – ответил он.
Она кивнула. Дэни говорил об «Алиях Бей», морском пути, которым в страну нелегально прибывали тысячи евреев, большей частью из числа тех, кто пережил ужасы нацистских концентрационных лагерей. Поскольку неумолимые британцы по-прежнему придерживались Белого Листа, переполненные корабли, которые, обычно под покровом ночи, осмеливались прорвать блокаду, были единственным способом попасть в страну. После этого иммигрантов обычно перевозили па паромах, но иногда им приходилось переправляться вплавь, прижимая к себе детей и держа над головой самое ценное из пожитков. Дэни и многие другие образовали несколько групп, которые встречали корабли и помогали иммигрантам переправиться на берег и рассеяться по стране. Это было крайне опасное мероприятие, где на каждом шагу их подстерегали тысячи всевозможных осложнений.
– А этот корабль, который прибудет во вторник, – попыталась разузнать Тамара. – Ты правда не ждешь никаких неожиданностей?
– Я, как обычно, буду встречать его, но думаю, на этот раз тебе стоит отговорить от этого своего отца. Меня он отказывается слушать, но тебя, может быть, послушает.
– А что такое? – Она бросила на него проницательный взгляд. – Ты предвидишь какие-то неприятности?
– Я всегда их жду, ты же знаешь, – ответил Дэни, закуривая сигарету. – Именно поэтому нам до сих пор так везло. Из моей группы пока никто не попадался.
– Тогда почему ты так беспокоишься из-за будущего вторника?
– Это из-за второго корабля, «Филадельфии».
– Французского, который уже дважды пытался разгрузиться?
– Именно. Оба раза ему приходилось уйти, после того как англичане открывали предупредительный огонь по заливу. – Он нервно затянулся сигаретой. – Сейчас он стоит на Кипре. И то, что они собираются предпринять новую попытку, – секрет, известный всему Средиземноморью.
– Значит, возможно, придет не один корабль, а целых два?
– Это не главное. Хуже всего то, что англичане ждут тот, что стоит на Кипре.
– Проклятье. – Она бросила взгляд вдаль, на горы, такие зубчатые, багровые и кристально чистые. Затем снова повернулась к нему: – А как ты думаешь, сколько человек находится на каждом корабле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56