Мария едва заметно пожала плечами. Они были роскошные, – полные, кремового цвета… Рассмотреть их как следует позволяло декольте ее черного траурного платья.
– Да как всегда. Вряд ли можно об этом рассказать. Давайте побеседуем о более приятных вещах. Расскажите мне о своем путешествии.
Красавицей, в обычном смысле этого слова, Мария Ортега не была. Ее лицо было угловатым в той мере, в которой это бросается в глаза, а чересчур проницательный взгляд овальных зеленых глаз создавал впечатление, что она далеко не глупа. Но эта женщина обладала чрезвычайной соблазнительностью. Ее огненные, темно-рыжие волосы, собранные сзади в узел и прихваченные высоким черным гребнем, заставляли любоваться ими. Небольшие, приятной формы уши украшали прекрасные агатовые серьги в виде колец. Но более всего завораживала ее превосходная фигура. Великолепные ноги, переходящие в крупные шикарные бедра, грудь, о которой мечтают мужчины любого возраста – все это заставляло образ этой женщины долго не забывать…
Она наклонилась над столом и дала Роберту возможность некоторое время созерцать нежный изгиб ее полных грудей. Он ощутил томление в области паха. Но на флирт, к сожалению, времени не было, в особенности сейчас, когда эта фурия ухитрилась так далеко влезть в дела их дома. Он отвел глаза, не сомневаясь, что его реакция была ею замечена. Роберт жестом подозвал лакея, стоявшего поодаль возле резного тяжелого буфета, и приказал: «Еще свинины, дружище. Она восхитительна, донья Мария. Я лично должен поблагодарить повара».
Роберт удачно после обеда разыграл утомленность и удалился в свою комнату еще до наступления ночи. Комната была та же, что и в прошлый раз: большая, роскошная балконом, выходящим в один из многочисленных патио. На украшенном резьбой столе, расположенном в углу, светила керосиновая лампа. Фитиль ее был приспущен, и лампа высвечивала лишь небольшой участок комнаты.
Вдруг в одном из темных углов что-то зашевелилось. Роберт инстинктивно потянулся к пистолету, который висел у него на боку с самого начала его путешествия. Оружия не было. Он, сдуру, решил, что впервые за многие недели, находясь здесь может поужинать и невооруженным. Дьявол! Теперь, вероятно, придется платить за свою неосмотрительность.
Существо, вошедшее в кружок света от лампы, сразу же распознало его движение.
– Вам нет необходимости бояться, меня, сэр. Вряд ли я смогу быть соперником для Вас. Когда Вы были здесь в последний раз, мы с Вами не встречались. Я, как правило, стараюсь никому здесь не попадаться лишний раз на глаза. Но я Ваш друг.
Перед Робертом стоял карлик, рост которого едва доходил ему до пояса. Его огромная голова так не соответствовала его недоразвитому телу ребенка, что, казалось, росла из самых плеч.
– Кто вы? – требовательно спросил Роберт, – и что вы здесь делаете?
– Мое имя Гарри Хоукинс. Я знал Вашего отца.
– Вы – англичанин? Когда вы знали моего отца?
– Я родился в том же самом доме, что и Вы. На Кричард Лэйн. Родила меня судомойка, работавшая у вас на кухне. Большинство таких людей, таких как я или похожих на меня, выставляют напоказ в клетках. За деньги. Мне тоже была уготована эта участь, если бы не ваш отец – святой для меня человек. Благодаря ему я избежал этого. Он меня называл «мицва». Вы не знаете, что это на вашем языке означает, сэр?
Роберт безмолвно пожал плечами и покачал головой, не в силах оторвать взгляд от этого подобия человека и одновременно испытывая неловкость – за то, что так бесцеремонно его рассматривает.
– Мицва – это значит «божественная заповедь», это также значит «доброе деяние». Мистер Бенджамин сказал мне, что я – его мицва, а он станет моим учителем. Он воспитал, обучил меня и, выяснилось, что у меня были способности в арифметике. Я работал у него, когда Вы родились. Я хорошо помню этот день и как все радовались, потому, что дом обрел еще одного наследника.
– Почему вы здесь? – Роберт уже не чувствовал того напряжения, как прежде и позволил себе даже опуститься в кресло, стоящее у стола с лампой и жестом пригласил карлика последовать его примеру.
– Когда вы перебрались в Испанию? – спросил он.
– Вскоре после Вашего рождения отец отправил меня в Кордову.
– Шпионить? – спросил Роберт. – Ведь для этого, разве не так?
Большая голова карлика покачнулась.
– Нет. На первый взгляд это может показаться, что именно так. Но это не верно. Я был обращен, милостью Божией, в истинную веру, в католическую. – Карлик истово перекрестился. – В Англии ни католики не могут оставаться в безопасности, ни евреи. Но, в отличие от вашей семьи, я настоял на том, чтобы исповедовать свою веру, ни от кого не скрывая.
А это означало для его покровителя и работодателя, что последний должен был ежегодно выплачивать официальной протестантской церкви огромный штраф, взимавшийся со всех тех, кто не пожелал влиться в русло новой церкви. Бенджамин никогда бы этого не перенес, но с другой стороны, он весьма сочувствовал этому несчастному созданию.
– Я понимаю, – ответил Роберт. – Но, тем не менее, вы информировали его, ведь так? Мой отец говорил, что имеет в этом доме источник информации.
– Я не называю это каким-то шпионажем, – не соглашался Гарри Хоукинс. – Шпионить за кем бы то ни было, не по-христиански. А Вы не задумались над тем, многие ли отважились назвать меня «божьей заповедью»?
– Думаю, что немногие.
– Вот. И когда я понял, что здесь происходило, а здесь задевались права и интересы Вашего отца, я написал ему. Это не значит шпионить.
– А что в этом доме вас насторожило?
Карлик недвусмысленно посмотрел на графин и рюмки, стоящие на столике. Роберт заметил это и налил себе и ему по рюмке бренди.
– Что же вам не нравилось, если вы решили сообщить об этом моему отцу?
Хоукинс проглотил бренди одним глотком. Роберт невольно подумал, что носить такую огромную голову на таком маленьком теле должно быть очень больно еще и физически.
– Я написал Вашему отцу, что дон Доминго пускает на ветер состояние, от которого уже почти ничего не осталось.
– Вы лжете.
– Я не лгу, сэр, – ответил он это с таким достоинством, что оставалось лишь поверить ему. – Почти год назад я написал об этом вашему отцу. Ответа я так и не получил, затем случилось нечто, гораздо худшее – старый идальго умер. Я уже собирался написать еще раз, но вот приехали Вы. Мне кажется, что отец послал Вас в связи с этим событием.
– Мне неизвестна та информация, которую вы давали отцу. И я не верю, что она известна ему. Он бы мне сказал об этом. А вы действительно писали это письмо.
– Конечно, писал, я не…
– Вы не лжете, это вы уже говорили. И я верю вам, Гарри. Но поймите и меня… Я впервые услышал об этом и не сомневаюсь – все это из-за войны. Переписка – невероятно ненадежная вещь сейчас, с тех пор, как началась эта блокада. Теперь, я полагаю, мне удастся узнать больше. Насколько плохи дела?
– Настолько, что хуже некуда. Запасы золота практически исчерпаны, – ни одного слитка. Нет и реалов. Вот-вот отсутствие денег превратится в катастрофу. Дом живет в кредит и не успевает продлять сроки этого кредита.
– Милостивый! – Роберт налил еще бренди – это был крепкий испанский коньяк, грубее, чем рафинированный французский.
Выпив рюмку этого напитка, Роберту почудилось, что он проглотил шаровую молнию, а по телу распространился жар как от горящих в животе углей. Но сейчас этот бренди был весьма кстати.
– Ну, а дома, земли? Ведь Мендоза владеют половиной Испании?
– Верно, – согласился Хоукинс – Владеть-то владеют. Больше чем двумя третями Испании, вероятно. Но рано или поздно все пойдет с молотка. Все дело в том, что дон Доминго был очень скрытным человеком и мне, например, не известны его кредиторы. Одно мне известно точно: незадолго до смерти дон Доминго взял еще один кредит от одного человека из Мадрида. В залог он отдал cortiio.
Cortijo были обширной территорией, принадлежащей Мендоза и расположенной к югу от города. Она была получена домом Мендоза от кастильского короля, избавившего Кордову от мавров в тринадцатом столетии. Многие фермы и оливковые рощи на этой земле стали ценным подтверждением ее платежеспособности.
– Сколько он за нее получил? – поинтересовался Роберт.
– Десять тысяч реалов.
– Десять тысяч?! Да ты шутишь… она же в миллион раз дороже!
– Я знаю. Но я Вам могу сообщить еще одну вещь, сэр.
– Давай, выкладывай все как есть! – взревел Роберт.
– Дон Доминго пообещал королю тридцать миллионов реалов. Примерно через полтора года, к июлю 1803 года.
– Тридцать миллионов! Да он в своем был уме!
– Не знаю, но я думаю, что у дона Доминго в последнее время с головой творилось что-то непонятное. Мне кажется… – Хоукинс осекся.
– Давай, говори приятель. Что ты думаешь? Ты ведь единственный источник информации для меня сейчас. Рассказывай все, что видел и слышал.
– Мне кажется, что Мария Ортега подкладывала ему в пищу разную дрянь, чтобы свести его с ума. – Карлик говорил шепотом и не смотрел на Роберта.
– Господи, я догадывался, что она – гадина, но что… А для чего она это делала?
– Если б я знал? Я пытался выяснить. Мне стало известно, что она уходила из дома на встречи с какими-то странными людьми. Но для того, чтобы следить за ней, не привлекая внимания я, к сожалению, не гожусь. Дети проходу не дают, да иногда и взрослые. Они дразнят меня, выкрикивают все, что Бог на душу положит – проку от меня в таких делах мало.
– Не извиняйся передо мною за то, что не можешь делать, ибо в этом твоей вины нет. – Роберт старался говорить как можно мягче.
Трудно представить нормальному человеку, какой стала пыткой жизнь для этого бедного создания.
– Ты правильно поступал, Гарри Хоукинс. Думаю, что ты и моя «божественная заповедь» тоже.
Карлик покинул его тем же способом, что и явился: по веревочной лестнице, перекинутой через балкон. Он с необычайным проворством спускался вниз и когда достиг земли, Роберт сбросил ему конец трапа с железным крюком на конце. Хоукинс растворился во тьме безлунной ночи. Роберт вернулся в спальню, как вдруг его взгляд наткнулся и замер на клочке бумаги, который торчал из-под двери.
Первой его мыслью было, что это письмо подкинула сама донья Мария. Естественно, что она захотела пригласить его в свою постель, непоколебимо веря в то, что и этот Мендоза, насладившись ее бедрами, грудью и жгучим темпераментом, с «крючка» не сорвется… Он нагнулся, поднял записку и собрался ее разорвать, но передумал. «Приходите завтра, в четыре часа в винные погреба », – прочитал он. Подписи не было. Роберт понял, что Ортега здесь была ни при чем. Куда там… Она же в этом дворце считала себя королевой… И назначать свидания в таком не вполне пристойном месте, да еще во время сиесты? Значит, в этом странном доме был еще кто-то, кому не терпелось поделиться с ним очередным секретом.
Роберт шел вслед за неуклюжей фигурой, все ниже и ниже спускаясь в лабиринт переходов под обширным дворцом.
– Здесь, – остановившись, прошептала она. – Здесь мы сможем говорить, не опасаясь, что ее шпионы нас услышат.
Донья Кармен представляла собой омерзительное зрелище, вполне соответствующее слухам о ней: ее тело опухло настолько, что могло возникнуть сомнение, является ли она вообще человеческим существом, ее глаза превратились в щелки над отекшими и отвисшими щеками. Сверху донизу она была задрапирована в черное и Роберт мог видеть лишь ее лицо. Вполне уместно было бы предположить, что над этим домом нависло проклятье, может быть все, кто родился и жил в этом доме, в конце концов, превращались в уродов. Да нет, карлик-то родился на Кричард Лэйн. Наверное, все они, эти отверженные уроды затаили какую-то непонятную злобу друг на друга и хотят заставить его действовать заодно с ними, натравливая его то на одного, то на другого. Но это было лишь его предположение.
– Что Вы хотите от меня, донья Кармен?
– Справедливости.
– А разве это не зависит от того, кто именно будет судьей? – спросил Роберт нарочито равнодушно.
– Я хочу, чтобы она умерла, – то был не голос, а шепот, змеиное шипенье. – Я желаю видеть ее посрамленной, так как она растоптала меня.
– Полагаю, что под «ней» Вы имеете в виду донью Марию?
– Не произносите этого имени, я не могу его слышать! Я желаю, чтобы эта шлюха страдала так, как страдаю я.
– Вы не пробовали обсудить этот вопрос со своим сыном? – Роберт продолжал смотреть ей прямо в лицо, стараясь увидеть выражение ее глаз, но не смог из-за полумрака, царившего в подземелье.
– Да сразу же после похорон. Он мне сказал, что попытается что-нибудь сделать, но я его с тех пор ни разу не видела. А она все еще здесь. Повелевает всем моим домом, ведет себя так, будто Доминго и не думал умирать…
– Ничего и никогда не остается по-прежнему, донья Кармен.
– Я желала его смерти, – продолжала она. – И он умер, но не так, как я рассчитывала. Я хотела, чтобы его сожгла инквизиция, но мне так и не удалось найти это…
– Что найти? – прервал ее Роберт.
– Доказательства, чтобы передать их инквизиции. Дощечку с надписью. Но раз он умер… Мирно, в своей постели, как всем говорилось. Как же! Он лежал на ней, они спаривались, как два зверя… А я за ними следила… Я всегда за ними следила. Так что ей пришлось снимать его с себя и укладывать в постель, будто он спал один.
Хотя и с большим трудом, но Роберт сумел сдержаться и не улыбнуться. Не худшая смерть для мужчины. По крайней мере, в тот момент он был счастлив. А вот клубочек, который он оставил после себя, распутывать будет кто-то другой.
– С какой целью Вы мне все это рассказываете?
– Вы должны вышвырнуть ее из моего дома, а не то я ее сама прикончу. Но у нее полно всяких друзей и они будут мстить. Я беззащитная женщина.
– Что за друзья? О ком Вы говорите?
– Она встречается с разными людьми. Тайно. Среди них есть и влиятельные персоны. Доминго ведь никогда этого не знал, а я следила и слежу за ней. И за ним следила. Мне все известно, что происходит во дворце.
Роберт готов был поспорить с кем угодно и на что угодно, что так это и было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60