И Кейт рассказала о своих планах основать новую галерею и предложила Барбаре перейти к ней.– Она всем предлагала, – сухо заметила я. – Если картины Барбары не продавались, то новой галерее от нее большого проку не было.– У Барбары обширные связи, – возразила Ким. – Она могла оказаться очень полезной.Я кивнула. Мы шли мимо озера, отражения в воде расплывались, словно в старом зеркале, помутневшем от времени. Над водой тускло-зеленого оттенка окислившейся меди колыхалась пестрая листва.– Значит, они водили Кейт за нос.– Барбара сказала, что согласна стать учредителем.– Но у нее не было таких денег.– Барбара уверила Кейт, что ей удалось удачно вложить деньги. Отец сказал, что ситуация довольно быстро вышла из-под контроля. Вот они с Барбарой обсуждают, как устроить в галерее погром, а в следующее мгновение на сцене появляется Кейт, и Барбара самозабвенно врет о своих капиталах. Деньги в обмен на ключи.Я кивнула:– А потом все еще больше запуталось, потому что Дон торчал в галерее допоздна и видел, как Барбара уродовала собственные картины.– Отец сказал, что у него не хватило духу уродовать картины. Бедный. – Ким криво улыбнулась. – А Барбара наверняка получила извращенное удовольствие.– Ты прочла записку Дона?Ким кивнула. Красная стрелка, которую я отодрала от картины Дона, оказалась его страховкой. Дожидаясь Джона Толбоя с деньгами за молчание, Дон состряпал записку, замазал оборотную сторону листка алой краской и прилепил к своей последней работе. В этом весь Дон – выбрать самый окольный путь, словно насмехаясь над собственными мерами предосторожности. Полиция записку не нашла, хотя тщательно обыскала подвал. Копам даже в голову не пришло отрывать что-нибудь от картин. Записка оставалась бы там неизвестно сколько времени, если бы я не вспомнила, что именно эту картину видела перед тем, как обнаружить тело – лишь она одна была повернута лицом к комнате…К сожалению, записка не уличала Барбару в причастности к убийствам. Дон написал, что видел, как Барбара уродовала свои картины, а затем слышал, как она разговаривала с Джоном по мобильному телефону. «Я не только испортила картины, – радостно сказала она. – Я еще позаботилась о том, чтобы эта кровопийца никому не рассказала о нашем деле». Услышав эти слова, Дон настоял, чтобы с деньгами пришел Джон.– Моя глупость, – признала я. – Знала ведь, что Дона мог убить только тот, кого он не воспринимал всерьез. И Кэрол, и Лоренс, и Сюзанна, и даже Ява его недолюбливали, но Дон считал их людьми неглупыми, а потому держался настороже. По той же причине следовало исключить и Барбару. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять – эта женщина не остановится перед убийством. Но Джон… С бутылкой бурбона в дрожащей от страха руке он спустился в подвал и преложил Дону выпить… Дон наверняка подумал, что Джон всего лишь посыльный, от которого не стоит ждать подвоха. Я сама слышала, как он назвал Джона слабаком и жополизом. Наверное, Дон одним махом ополовинил бурбон, чтобы показать Джону, как пьют настоящие мужчины. В этом весь Дон.– Слава богу, что нашлась записка, – печально сказала Ким. – Папа ведь хотел взять на себя и убийство Кейт. Будем надеяться, что ему не удастся повесить на себя вину за оба убийства. Думаю, Барбара с самого начала решила убить Кейт, чтобы заткнуть ей рот. Рано или поздно Кейт поняла бы, что разговоры про капиталы для новой галереи – сплошной блеф, и выложила бы правду о Барбаре.– Трудное дело. Кейт пришлось бы признаться в своем не вполне благовидном поведении.– Если бы ей удалось открыть новую галерею, значения это не имело бы. Да и слухи можно распускать тайком. Всем бы понравился рассказ о том, на какие крайности готова Барбара ради того, чтобы ее картины продавались.Ким сделала глубокий вдох.– Мы так рационально рассуждаем… но даже если отец не убивал Кейт, все равно остается Дон. И тебя он тоже пытался убить. Тебя… Ведь ты мне как сестра. В голове не укладывается. Знаешь что? – Голос ее ожесточился. – Весь этот шум по поводу татуировки Кейт… Барбара о ней знала. Папа мне проболтался. Кейт показала татуировку Барбаре, как только ее сделала. Потому-то Барбара и выбрала Земляничную поляну. Чтобы еще больше раздуть сенсацию.На лице Ким читалась мука. А я ничем не могла ей помочь. Меньше всего она сейчас нуждалась в нежности, которая заставила бы ее расплакаться.– Сука! – зло прошептала Ким. – Папа сядет в тюрьму, а эта стерва выйдет сухой из воды. Наверняка согласится свидетельствовать против него. Или будет все отрицать – скажет, что Дон все выдумал. Надежных улик нет. Какая реклама для ее картин! Эта дрянь все обернет себе на пользу.Наверное, я чересчур мелочная, но меня терзала та же мысль. Я что-то не заметила, чтобы «Нью-Йорк Таймс» названивала мне и умоляла дать интервью. Кому интересен малоизвестный британский художник, чья выставка только что открылась? Все репортеры Манхэттена, наверное, толпятся сейчас у дома Барбары. А она делает вид, будто ей отвратительно такое внимание к ее персоне, сама же втихомолку строит планы, как использовать шумиху с наибольшей для себя выгодой.– Знаешь, Тербер и Фрэнк далеко не глупы, – попробовала я успокоить Ким.– Кто?– Детективы из отдела убийств. Они соображают, что к чему. И не поверят, что Джон действовал один. Барбару прищучат, вот увидишь.– Правда? – просияла Ким.– Джону придется объяснить, почему Барбара прямиком пошла к нему и передала слова Сюзанны о том, что мне известна личность третьего соучредителя новой галереи. Если Барбара не была замешана в преступлениях, то почему поспешила поделиться новостью с Джоном?Ким немного повеселела. На самом же деле я бросила ей жалкую кость. Если Джон решил взять оба убийства на себя, даже самые добросовестные полицейские этим удовлетворятся. Никто не захочет усложнять себе жизнь, когда есть чистосердечное признание.Я вспомнила, как выглядел Джон Толбой, когда его уводили полицейские. Сломленный человек, во всех смыслах.– Сломали два пальца и чуть не выдавили один глаз, – констатировала тогда мадам Тербер с едва заметным одобрением в голосе. – Отличная работа.– Пожалуй, британцы покрепче, чем я думал, – вторил ей Фрэнк.– Она пытается что-то сказать, – заметила Тербер. Примерно таким же тоном она, наверное, говорила бы о какой-нибудь зверушке в зоопарке.Я кашлянула и сделала ей знак подойти ближе.– Сэм спрашивает, обязательно ли ей давать показания, – сказал Лоренс, прикладывая к моей шее очередной пакет со льдом.Тербер махнула рукой.– Этот человек выложил все начистоту. Из тех чудиков, кто сразу во всем признается. Он католик?– Не заставляйте ее говорить! – рассердился Лоренс. – Разве вы не видите, что Сэм страдает?– Надо очень постараться, чтобы она страдала. Правда? – Тербер дернула губами, словно признавая во мне крепкую бабенку под стать ей самой. У любого другого человека такое подергивание вряд ли называлось бы улыбкой. – Ну ладно, если он не найдет себе пройдошистого адвоката, который заставит его замолчать, то у нас есть добровольное признание. А значит вы все теперь вне подозрений.– Нам надо идти, – вмешался Фрэнк. – Нужно еще заполнять бумаги. Желаю приятно провести оставшееся время в Нью-Йорке, мисс Джонс.Мадам Тербер фыркнула.– Не смеши меня. Ты в своем уме? Желаю приятно провести оставшееся время в Нью-Йорке?…– Вежливость – мой девиз, – спокойно ответил Фрэнк.– Ну да, конечно. А я тогда Дорис Дей Дорис Дей – певица и актриса. Созданный ею образ ассоциируется с нравственной чистотой, здоровьем и домашним уютом

.
Вот мы и пришли. Громадина музея Метрополитен просвечивала сквозь деревья. Мы свернули на Пятую авеню. Навстречу неслась девушка на роликовых коньках, рядом с ней летела немецкая овчарка. В последнюю секунду, когда уже казалось, что поводок врежется мне под колени, и я растянусь на земле, девушка выпустила поводок, и они с собакой ловко обогнули меня с разных сторон.– Наверняка она так специально – чтобы позлить людей, – пробормотала я.Не помогло. Последние десять минут Ким не проронила ни слова. Ее накрыла такая густая пелена меланхолии, что я почти видела тень от нее. Погруженные в мрачное молчание, мы взбирались по нескончаемым ступенькам ко входу в музей. Ким провела меня через большой вестибюль, мы обогнули огромный кафетерий, место которому было скорее в универмаге «Блуминдейл» – темно-серые стены и приятное розоватое освещение, лестное для обедающих дам, – и свернули в роскошные галереи.Но Ким не стала задерживаться и потащила меня к лифту, на котором мы добрались до крыши. За стеклянной стеной я увидела террасу, увитую зеленью. Листва взбиралась по каменной стене, сияя на солнце. Легкий ветерок нежно играл с листьями. Солнце сверкало на бронзовых боках огромной статуи. И по всему периметру – густая живая изгородь из самшита, окаймленная серебристыми перилами.– Сад скульптур, – кратко пояснила Ким, когда мы открыли стеклянную дверь и вышли на крышу. – Я прихожу сюда, когда мне плохо.В самом центре сада стояла скульптура Родена: трое мускулистых обнаженных мужчин нагнулись, сцепив руки на уровне колен. Предполагалось, что парни грустят, поскольку по замыслу Родена – это три тени из Дантова «Ада», но призраки не бывают такими мускулистыми. Массивные гениталии уютно прикорнули в изгибах паха, словно отдыхая после праведных трудов. Головы склонены, глаза устремлены в одну точку, руки чуть сцеплены. Эти трое без лишнего пафоса сообщали миру – вам с нами не справиться.Ким обогнала меня и скрылась в боковой пристройке с дощатым полом. Доски сходились палубным треугольником, словно нос корабля, плывущего к Верхнему Ист-Сайду. В самом углу, привстав на цыпочки, тянулась вверх бронзовая девушка. Одна рука касается лица, бронза рельефно поблескивает на фоне небоскребов. Я обогнула статую, прислонилась к стеклянной стене и вгляделась в очертания Нью-Йорка. Громоздящиеся друг на друга кварталы и башни убегали вдаль, в слепящем солнечном свете их серые и коричневые силуэты казались почти белыми. Тут и там играли солнечные зайчики. Я чуть сощурила глаза, и самшитовая ограда слилась с верхушками деревьев Центрального парка – зеленое одеяло, плотное, без единого просвета, уходило вдаль, будто вознесшийся над городом моховой сад.Хьюго бы здесь понравилось. Он на все готов ради того, чтобы оказаться на вершине мира. Не задумываясь продаст душу дьяволу, если тот вдруг предложит ему парить в высших сферах. И, судя по последним известиям, начало этому уже положено.– Новый сериал на Би-Би-Си! Лучшее время! – радостно кричал он вчера в трубку. – А я, дорогуша моя, играю главную роль! О, скоро стану звездой! Знаешь, как хочется появиться на обложке «Радио Таймс». Наверное, придется сесть на диету. Мне кажется, я слишком толстый для телеэкрана.– Хьюго, какая еще, к черту, диета? – сказала я едко, преодолевая боль в саднящем горле.– Вот увидишь, я не помещусь в телевизор.– Плевать мне на телевизор! Я не собираюсь заниматься сексом с насекомым.– Да, технически это, наверное, нелегко, – согласился Хьюго. – Но ты такая изобретательная, дорогуша моя. Уверен, ты справишься, если захочешь.– Кстати, у меня есть для тебя еще несколько шуток про блондинок.– Только одну. Потом мне пора бежать. Да и голос у тебя – как у простудившейся Марлен Дитрих. Я и так замучил тебя разговорами.– Ладно. Что делать, если блондинка швырнула в тебя колечком? Бежать со всех ног – граната осталась у нее в зубах!Я невольно рассмеялась, но тут же осеклась от боли и жалобно захрипела. Хьюго наорал на меня, велел пить сырые яйца и повесил трубку – дабы я не терзала больное горло болтовней. Какой заботливый. Черт, соскучилась я по нему.– А задницы хороши.Я обернулась:– Где?Ким снова была рядом. Привалившись к живой изгороди, она смотрела на скульптуру Родена. Я встала рядом, плечом к плечу.– Ну… Похожи на американских футболистов перед схваткой.– Единственное, что могло бы заставить меня смотреть американский футбол, – согласилась Ким. – Если бы в него играли голыми.– Хм… хочешь выпить? – предложила я. – По-моему, вон там есть бар.– Черт, Сэм, если тебя оставить посреди пустыни Гоби, ты и там за пять минут разнюхаешь, где ближайший бар.– У каждого свои таланты, – скромно потупилась я.Бар укрыли от ветра в углу главного здания. Но парень за стойкой все равно кутался в вязаный шарф и кожаную куртку. Я попросила два бокала красного вина, и мы с Ким устроились в небольшой беседке. Громоздкая стальная скульптура слева от нас сверкала на солнце, словно дешевая голографическая открытка. И кому пришло в голову поставить это уродство рядом с Роденом. Наверное, у здешнего музейщика извращенное чувство юмора.– За нас!Я протянула Ким пластиковый стаканчик с вином, и мы чокнулись.– За нас! – повторила она.И сделала изрядный глоток, ни словом не обмолвившись о том, что стала трезвенницей. Вкусом вино напоминало красные чернила, и языки у нас, наверное, побагровели. Мне было больно глотать, но я заставила себя выпить до дна. Молчание перестало быть напряженным. Горечь таяла по мере того, как вино проникало в Ким.– Вчера вечером объявился дружок Мел, – сказала Ким. – Как снег на голову. Похоже, малый заподозрил неладное и примчался из Лондона, чтобы сделать Мел сюрприз.– Теперь вам с Лексом станет полегче.– Роб присматривает за ней, хочет сводить к психоаналитику.– И в клинику, где восстанавливают аппетит, – посоветовала я. – А Мел что говорит?– Не хочет видеть своего парня.– Какая неожиданность.– Зато она может позволить себе любую клинику. Ты слышала, что она уже продала три картины?– Три? Я слышала только об одной! Вот гадина!– Слушай, а что, если тебе начать мастерить скульптуры, изображающие части твоего тела?– Ну, если такое продается…– А тебе что светит в смысле продажи?– Ничего. Думаю, Кэрол уже сбросила меня со счетов.Ким сжала мне руку и предложила в качестве утешительного приза:– Давай выпьем еще.Ким стала прежней. Даже по части выпивки. Вот только повод для совместного пьянства – желание забыть, что твой отец убийца, – оказался не из радостных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39