Они работали по очереди — каждый снимал по три серии на одной неделе и две на другой. Схожесть их взглядов — впрочем, как и их внеслужебные отношения (а они были прочной и дружной гомосексуальной четой) — обеспечивала «Спальне моей госпожи» успех и неповторимый аромат хорошей стилизации.
Но оба отличались меланхоличностью и некоторой замкнутостью. Они гораздо больше интересовались процессом съемок, нежели особенностями характеров персонажей. И если даже Алек заговаривал с ними о Лидгейте, его нраве или о том, что двигало им в тех или иных обстоятельствах, они отделывались невнятным бормотанием по поводу углов съемки и кинематографических планов. Так что помощи от них ждать не приходилось.
— А почему бы тебе не поговорить с Дженни? — предложил ему Рэй. — Все-таки именно она пишет твою роль.
— Да она, скорее всего, не захочет.
По опыту Алек знал, что сценаристы избегают общения с актерами. Обычно они объясняют это тем, что не хотят, чтобы у них в ушах звучали голоса актеров — им, видите ли, надо слышать только своих героев. Звучало правдоподобно. Алек верил этому весь свой первый месяц работы над мыльными операми. Теперь-то он знал правду: сценаристы избегали актеров потому, что «если дать им палец — всю руку отхватят». Ведь актеры — чуть ли не самые эгоцентричные существа на свете. Они замучают собеседника бесконечными разглагольствованиями о том, что касается только их самих.
— Нет-нет, — замотал головой Рэй. — Дженни не такая. Просто последнее время редко появлялась, потому что две недели готовилась к пресс-конференции, посвященной нашей «Спальне».
Это было обычным делом — сценарист и режиссер раза четыре в год проводили такие встречи с администрацией телевидения, чтобы обсудить планы на будущее и дальнейшее развитие событий в сериале.
— Но, как правило, ее двери всегда открыты. Она ничем не отличается от нас.
Этого Алек не одобрял. Негоже главному сценаристу ходить у актеров в приятелях. Сценарист должен работать для пользы дела, а не в угоду актерам. К тому же такое амикошонство затрудняет расставание с артистом, если сюжетная линия его персонажа подходит к концу. Но раз здесь в ходу политика открытых дверей, Алек не станет играть в благородство и воспользуется шансом. Пусть голова болит у Дженни Коттон — это ее личное дело.
На следующий день он поднялся на третий этаж. Его задержали газетные фотографы и отпустили лишь в шестом часу. Ассистент Дженни уже ушел, но дверь в ее кабинет была открыта. Она сидела за компьютером. Алек тихонько постучал, и она подняла глаза.
— Вот так сюрприз! — она легко вскочила со стула. — Входи!
— Мне сказали, что это удобно, — объяснил Алек. — Я имею в виду, врываться так запросто, без договоренности.
— Конечно, конечно, — она была жизнерадостна, как всегда. — На самом деле я провожу здесь гораздо больше времени. Эта пресс-конференция на прошлой неделе… Пришлось превратиться в человека-невидимку.
— И как успехи? — поинтересовался Алек. Подобные конференции иногда становились сплошным кошмаром. Ведь основная масса телевизионщиков разбиралась в делах сценарных, как заяц в геометрии.
— Пережила.
— А почему ты решила, что я спрашиваю о тебе? Для меня важнее, пережил ли это Лидгейт.
Ее смех был подобен звону серебряного колокольчика.
— И это как раз тогда, когда я начала верить, что ты не зациклен на себе, как все артисты.
— Уж и не знаю, с чего ты так решила. — Алек невольно улыбнулся. — Ты что же — вправду подумала, что я пришел потолковать с тобой о судьбах мира?
Она снова рассмеялась.
— А ты слышал, что на телевидении от тебя просто обалдели? Лидгейт, завидующий Робину, — это и впрямь здорово, а ведь идея-то твоя. Мне бы и в голову такое не пришло.
Алек довольно критически относился к своей игре, но с этим не без удовольствия согласился. Действительно, отличная мысль. Ведь Лидгейт унаследовал все цацки: титул, деньги, замок Лидгейт и Лидгейтское аббатство… Но герой Рэя жизнерадостнее и моложе, отважнее и удачливее в любовных интригах. О его военной карьере речь напрямую не шла, но ясно было, что он успел отличиться и на поле брани. Конечно, сэр Робин слегка самоуверен, но ведь он молод, и жизнь пока только испытывает его на прочность. Разумеется, герцог завидует. И Алек тоже. Он сыграл бы младшего Лидгейта куда с большим удовольствием, чем старшего.
— Спасибо, — оценил он комплимент Дженни. — Но я все же не совсем понимаю, что делаю. Я еще не вполне раскусил этого парня, старшего Лидгейта.
— Как и все мы, — подхватила Дженни. — Мы, сценаристы, терпеть не можем писать для него текст. Не за что зацепиться.
Дженни занималась тем, что разрабатывала основу сюжета, а также писала «разбивки» — детальные, сцена за сценой, планы каждой серии. На основе «разбивок» пятеро других сценаристов писали окончательные тексты. Кстати, все они прежде сочиняли любовные романы — исторические, времен Регентства.
— Но он нужен нам, чтобы бедняжка Амелия не имела шанса стать счастливой, — продолжала Дженни, — ведь зрители обожают ее и слезами обливаются. А этот Лидгейт как Бермудский треугольник, эдакая всепоглощающая прорва. Что ни придумай для него — все канет в бездну. В общем, очень скользкий персонаж. Поэтому-то нам и нужен был ты. Если ты с ним не справишься — не справится никто.
— Хочешь мне польстить? Не стоит. Именно из-за такого подхода героям обычно ничего не остается, кроме как погибнуть во цвете лет — авторы просто не знают, что с ними делать дальше.
— Ну-ну, продолжай. Я же сказала: без Лидгейта нам нельзя.
— Такое я и раньше слышал.
— Ну да, ты же уже в пятый раз снимаешься, чего ты только не слышал.
Это была сущая правда.
— Ну, скажи мне, — продолжала она, — умираю от любопытства. Что ты о нас всех думаешь? Тебе хорошо здесь? Ты счастлив? Тебе нравится работать в «получасовике»?
Алек снова невольно улыбнулся. Обычно артисты жить не могли без славословий в свой адрес. Но, судя по всему, Дженни из того же теста. Для нее жизненно важно, чтобы он захлебывался от восторга. Она этого жаждала.
— Честно говоря, в таком отличном месте я еще не работал. Народ здесь очень сердечный, дружелюбный. Тут можно рисковать, не боясь быть осмеянным.
— Я ужасно рада слышать это от тебя! — довольная, она примостилась на краешке стола как воробей на жердочке.
Она ждала таких слов. Поэтому Алек оставил при себе все, что собирался выложить, ради чего, собственно, и шел к ней.
— Но это и в самом деле так. Кстати, мне сказали, что когда понадобилось заменить актера, ты настояла, чтобы играл я. Спаси…
— Глупости! — прервала его Дженни. — Чего доброго, ты скажешь еще, что, пригласив тебя, я решила объявить миру, что наш сериал — конфетка, а шоу Пола Томлина — дерьмо!
Ее озорная улыбка положила конец спору. Но кто бы сомневался в том, что пригласила его именно она и именно с такой целью, хотя и скрывает это. Она в восторге от того, что «Спальня моей госпожи» утерла нос «Аспиду»! — Детская жизнерадостность прекрасно уживалась в ней с духом соперничества.
— Не будем об этом, ладно? — она не дождалась ответа. — А что ты думаешь о роли Колли Лайтфидца? Как ты считаешь, зрители понимают, что он голубой, хотя даже себе не признается в этом? Мы пока не можем решить, стоит ли вдаваться в подробности — гомосексуализм в те времена был под запретом. А как было бы интересно, если…
Она продолжала говорить о сериале, его персонажах. Казалось, это занимало все ее мысли, все время. Наверное, в нем была вся ее жизнь.
— Можно мне пока воздержаться от высказываний? Я же тут всего три недели.
— Знаю, — она скорчила гримаску. — Думаю, для зрителей ты до сих пор только Дерек.
Он кивнул. Действительно, на улицах и в метро люди видели в нем не Лидгейта или этого идиота из «Аспида», а Дерека — давнего персонажа из «Страстей».
— Приходится с этим считаться, — сказала она. — Но я уже воспринимаю тебя как своего и хочу, чтобы публика думала о тебе только как о лорде Лидгейте. Ты теперь наш…
Дженни осеклась, словно что-то вспугнуло ее. Алек оглянулся, но за спиной ничего особенного не было. Он снова повернулся к ней, но Дженни уже была на ногах и краска медленно сбегала с лица. Он вскочил, протянул руку.
— Что с тобой?
— Прости. Я… Подожди минутку, хорошо?
— Конечно, конечно…
Она выскочила из кабинета, не дав ему договорить. Алек вышел следом за ней в холл, но там уже никого не было — лишь хлопнула дверь дамского туалета. Теперь он уже ничего не мог поделать.
…Его сестренка Мэг была слабенькой и болезненной и всегда исчезала так же поспешно. «Я хочу немного побыть одна», — говорила она, если кто-то подходил к ее закрытой двери. Алек никогда не знал, почему она уединялась — хотела ли, будучи доброй девочкой, избавить домашних от хлопот или действительно просто желала одиночества. Он терпеть не мог эти «недомогания» именно потому, что ничем не мог ей помочь.
Он сунул руки в карманы. Дверь дамского туалета была тяжелой, деревянной, с массивной хромированной ручкой. Войти он не мог. Да и Дженни вряд ли бы это понравилось. Он взглянул на часы — половина седьмого. В здании не осталось никого, кроме охраны. Среди охранников не было женщин, и войти в дамский туалет, чтобы оказать ей помощь, было некому.
Возможно, ей это и не нужно. Он заставил себя вернуться в кабинет и сесть. Есть ли причина для беспокойства? Непонятно. Он встал, чтобы рассмотреть содержимое битком набитого книжного шкафа. Дневники, кучи писем, всевозможные исторические пьесы и толстая стопка любовных романов из времен Регентства, в дешевых мягких обложках. Две книжки стояли в глубине. Он вытащил одну. Художник, оформлявший обложку, понятия не имел, как правильно повязывают шейный платок.
…Мэг была не просто слабенькой. Поначалу все в семье лгали друг другу: «Когда Мэг поправится… когда Мэг станет лучше…» У Мэг была лейкемия. Она убила ее.
Алек достал с полки другую книжонку. На шее парня с обложки красовался цветастый галстук. Лорд Лидгейт никогда не надел бы такого.
…Он чувствовал ответственность за Мэг. Сестренка была на год моложе. Он обязан был сделать хоть что-нибудь — и не смог…
Услышав шаги, отложил книгу и вышел в холл. Дженни шла медленно, скрестив руки на животе, словно пыталась унять боль. Лицо было серовато-бледным. Увидев его, она моргнула и споткнулась.
— Ты до сих пор ждешь? — Она совершенно забыла о его существовании. — Не возражаешь, если мы договорим в другой раз?
Выглядела она хуже некуда.
— Что с тобой? Иди-ка сюда, сядь.
— Все хорошо, — она вошла в кабинет. — Честное слово. Сейчас пройдет. Все в порядке…
Алек никогда не слышал от Дженни таких коротких, отрывистых фраз. Долго общаясь с больной Мэг, он научился слышать правду сквозь всю эту ерунду. Похоже, дела Дженни были плохи.
Он не знал, что делать. Но Дженни явно хотела, чтобы он исчез, испарился, оставил ее одну. Она хотела справиться сама. Но если дело действительно обстояло серьезно, нужно же помочь ей!
…«Смотри правде в глаза». Так говорила Мэг. Это она положила конец семейным недомолвкам. Заставила всех взглянуть правде в глаза. Однажды вечером Алек помогал ей подняться наверх — у нее опухали и болели составы. На верхней ступеньке она повернула к нему бледное лицо с огромными темными глазами: «Можешь кое-что сказать маме и папе? Скажи, что я хочу поговорить с ними… обо всем…»
О чем? Не о чем тут говорить. Алек хотел произнести это вслух, но голос Мэг был так тих и слаб, а пальцы с такой силой вцепились в его руку, что он сглотнул слюну и молча кивнул. Да, Мэг, как захочешь…
Алек проводил Мэг в ее комнату и спустился. Он панически боялся идти на кухню. Первым заговорить об этом… Все равно что открыть дверь и впустить смерть.
Решиться было трудно. Ему было всего десять лет. Но Алек сделал это. Он же отвечал за Мэг. И дождавшись, когда родители остались вдвоем, произнес: «Мэг знает, что очень больна. Хочет поговорить».
Мать судорожно вздохнула, отец свинцовым взглядом уставился на пустую кофейную чашечку. Но они были люди что надо — сильные, мужественные, и знали, что делать. «Она права», — сказал тогда отец.
Семья сплотилась и встала лицом к лицу со страшной правдой. Следующий год был очень тяжел, но беда сплотила их еще сильнее, потому что они не обманывали друг друга. Именно тогда Алек поклялся никогда не лгать.
А теперь Дженни Коттон, бледная, взволнованная, скрывала от него правду.
С ней происходило что-то очень серьезное. Алек был уверен в этом. В сериале «Обрести и удержать» он играл акушера.
Ничего не оставалось, кроме как выпалить все начистоту, совсем как тогда на кухне, с родителями, двадцать лет назад.
— У тебя кровотечение? — может, прямолинейность и неуместна, но выхода не было.
— Нет. Скорее всего, нет. Ничего страшного. Ерунда…
Итак, у нее кровотечение. Пути для отступления отрезаны. Он обязан был договорить.
— Ты беременна?
Дженни кивнула.
— Немедленно к врачу! Где телефон? Давай позвоню, — бездействие угнетало его.
— Видишь ли, — Дженни, наконец, села и запустила пальцы в волосы, — у меня нет своего доктора. Срок небольшой, всего несколько недель… и еще эта пресс-конференция… У меня не было времени. Но больница здесь рядом. Я сейчас вызову такси. А может, быстрее дойти пешком?
Ей угрожал выкидыш, а она собиралась идти пешком!
— Ты никуда не пойдешь.
— Как глупо… Но, может быть, не из-за чего шум поднимать? Посижу немножко — и все пройдет… Я не знаю… — голос звучал неуверенно. Ах, как это непохоже на нее! — Не хочу в больницу! Может, это ложная тревога.
— Нет, — отрезал Алек. Дженни взрослая и имеет право решать сама, но бывают случаи, когда следует вмешаться и взять ответственность за себя. — Ты едешь в больницу. На такси, пожалуй, быстрее, но я вызову скорую, если ты не против.
Вот теперь пусть выбирает: такси или скорая. А ехать или не ехать в больницу — не ее дело. Его тон был неопровержимым тому доказательством.
— Ну, тогда на такси. Такси… да, замечательно. Не надо скорой… А тебе не стоит ехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35