Он рывком сдернул с кровати покрывало. Листки рассыпались по полу. Он уже не в силах медлить. Дженни была в восторге.
Алек присел на кровать и поставил ее между колен. Затем осторожно расстегнул ее брюки, бедра обнажились… Дженни ощутила прикосновения горячих ладоней к своему телу. … Она даже не думала, что у нее такая гладкая и нежная кожа.
— Чего бы тебе сейчас хотелось? — он говорил очень тихо. — Я сделаю для тебя все…
Она это знала. Ведь ей удалось стать неотразимой.
Его тело оказалось в точности таким, каким она себе представляла — мускулистым, золотистым от загара. И она ощущала жар желания, исходящий от него — непреодолимого, безумного… Он хотел ее!
Он вдруг прижался теплым влажным ртом к тончайшей ткани ее трусиков — она ощущала теплоту его дыхания… Стремительным движением она освободилась от них — и снова это горячее и влажное прикосновение…
До сих пор интимная жизнь казалась Дженни темной дорожкой, извилистой и утомительной, то, что ждало в конце, не стоило тягот путешествия. Но это… словно полет, словно парение в невесомости вдоль серебряного лунного луча — в точности так, как рисовалось в ее фантазиях, а в конце — внезапная яркая вспышка…
До сих пор в ее жизни ничего подобного не было. Она задыхалась, хватая ртом воздух — и смеялась.
…Да, она выпила яд, но парень того не стоил. Но теперь приняла противоядие. Она свободна и не одна. И не та, что прежде. Не сорванец с косичками и неуклюжими сэндвичами, не пария из трущоб в немодной блузке…
Алек приподнялся на локте, глядя на нее сверху вниз. Рубашки на нем давно не было, но он так и не снял брюк. Дженни нежно провела ладонью по его руке.
— Ты сейчас скажешь: «Я же тебе говорил», но мне все равно. То, что случилось, так много для меня значит.
— Для меня это значит куда больше.
— О чем ты говоришь? — Дженни рассмеялась. — А как же ты?..
Она толкнула Алека на постель. Легким и стремительным движением прильнула к нему, обхватив его бедрами. Какая мягкая ткань его брюк, как ласкает кожу…
На ней все еще была разорванная рубашка, ворот распахнут, а руки с нежными, но крепкими мускулами обнажены. На груди — как раз на сосках — темнели два кружочка, следы поцелуев Алека. Он протянул руки и накрыл их теплыми ладонями, потом передвинул руки чуть повыше — и она ощутила биение его пульса…
— О чем я говорю? Я люблю тебя. Все, что ты делаешь, все, что говоришь, все, что с тобой происходит, значит для меня бесконечно много — потому что я люблю тебя.
Она впервые поверила ему. Алек действительно любит ее. Он не слепец, не обманывает себя и не грезит наяву. Он ЛЮБИТ.
…Какой сказочный дар! Чем отблагодарить его? Ее рука скользнула вниз и начала расстегивать ремень брюк. Но Алек остановил ее.
— Что с тобой? — спросила она. — Разве ты не хочешь продолжения?
— Нет. Пока ты не полюбишь меня — нет, Дженни.
13
Алек открыл глаза. Рассвело… Какая-то комната с окнами, занавешенными портьерами в голубую полоску… Где он? Ах, да, у Дженни. И эта напряженность во всем теле, даже в полусне не покидавшая его. Тяжесть неудовлетворенного желания… он вспомнил все.
Но Дженни рядом не было. Он ощутил ее отсутствие немедленно, инстинктивно. Рывком приподнялся, ища ее глазами. Господи, только бы не ушла!
…Она спала в белом плетеном кресле, свернувшись калачиком, словно ребенок. Между колен зажата упаковка бумажных носовых платков. Она выбралась из постели, чтобы поплакать.
Должно быть, она проснулась — и в свете занимающегося нового утра вчерашняя уверенность в себе оставила ее…
Каково было ей проснуться в собственном доме в комнате для гостей? Кем он показался ей в тот момент? Наверное, она села в постели и долго смотрела на него, безмятежно спящего и, в общем-то, чужого. Но ведь она не скрылась в свою спальню —плакать в окружении привычных и знакомых вещей. Там слишком многое напоминает о былом. И ей легче вынести присутствие постороннего человека, чем эти воспоминания. Воспоминания о Брайане…
Пол у кресла был завален книгами, и ему пришлось сдвинуть их, чтобы опуститься на колени перед ней. Она была в той же разорванной рубашке, от сонного дыхания ткань на груди поднималась и опускалась. Она прижалась щекой к плетеному подлокотнику — когда она проснется, на щеке останется красная отметина.
Дженни шевельнулась. Ему мучительно захотелось взять ее на руки, перенести на кровать, успокоить. Но она все еще сжимала в руке скомканный носовой платок и, даже спящая, казалась очень одинокой, — несчастной, полной воспоминаний о другом.
«Он того не стоит» . Нежно, осторожно Алек забрал у нее платок. Почему она связала свою жизнь с недостойным ее человеком? «Я здесь, Дженни… И если ты полюбишь меня…»
Он отвернулся, чтобы бросить скомканную бумажку в корзинку для мусора. Автоматически взглянул на часы.
Двадцать пять минут восьмого. Боже праведный! Репетиция началась десять минут назад. Неужели так поздно? Он не проспал ни разу в жизни! Алек быстро и бесшумно оделся. Побриться и принять душ можно и в студии.
Он снова опустился на колени возле Дженни. Нежно коснулся руки. Не мог он уйти не прощаясь! Он ласково погладил ее и шепотом позвал:
— Дженни…
Ресницы вздрогнули. Мгновение она глядела на него затуманенными глазами. Она тоже не сразу поняла, где находится. Алек чувствовал это так же ясно, как если бы это происходило с ним. Он словно физически ощутил, как с пробуждением на нее вновь наваливается тяжкое бремя, сокрушая ее, ломая, придавливая к земле…
— Уже почти полвосьмого, мне пора. — Не было смысла извиняться и что-то объяснять. Если он не появится на работе, ей тут же позвонят из студии: «Бросай все! Алек не пришел. Надо срочно переписать сценарий сегодняшней серии! Немедленно!» Самое лучшее, что он может для нее сделать — бегом бежать в студию. — Должно быть, они уже начали.
— Они…
Алек понял, что кроме горя, на нее наваливается ужас. Каково ей будет появиться в студии, ловить сочувственные взгляды…
Это будет тяжко. Но Алек не собирался успокаивать ее лживыми словами. Он сам прошел через такое, работая в «Аспиде» — день за днем, приходя на работу, слыша, как шепчутся за спиной те, кто тайком радуется чужой боли.
— Сегодня понедельник. — Только этим он мог ее утешить. — По понедельникам ты всегда дома. Не меняй своих правил. Не появляйся до завтра в студии. А я вернусь, как только закончу…
— У меня все будет в порядке.
— Я знаю, — именно это ей нужно было сейчас услышать. — Но все равно не приходи, не создавай себе липших проблем…
Пора было идти. Время шло.
— Я смогу выйти из дома?
Он вспомнил, как вчера вечером Брайан, уходя, запирал дверь.
— Нет, — Дженни провела ладонью по лицу, потом пригладила всклокоченные волосы, пытаясь окончательно пробудиться. — Нужен ключ — Брайан говорит, что мы всегда должны… — она осеклась, вспомнив, что это «мы» сейчас неуместно. — Просто захлопни дверь.
Ей больше не было дела до порядков, заведенных Брайаном.
Брайан вычеркнут из ее жизни. Алек ощутил торжество, смешанное с горечью и грустью. Совсем как вчера, когда он забрал у Брайана ключ.
…Рита наотрез отказывалась уходить. Она хотела снова войти в дом, чтобы присутствовать при разговоре, полагая, что имеет на то полное право. Но Алек был иного мнения. И как бы она не выпячивала свою хорошенькую челюсть, он был настроен не менее решительно.
Но он не мог оставить ее одну здесь, на вымощенной плитами дорожке, отделявшей дом Дженни от тротуара. Было уже темно, а на ней эта дурацкая сетка из кожи. Алек присел, опершись на темнеющее вечернее небо. Звезд не было видно — лишь облака слегка подсвечивались городскими огнями.
Рита попыталась заговорить с ним, рассказать, что произошло между ней и Брайаном, как начался их сумасшедший роман.
— Помолчи, Рита, — он даже не оторвал глаз от ночного неба. — Мне неинтересно.
— Но…
— Ни слова, я сказал. Я с тобой только потому, что не знаю, насколько здесь безопасно в это время. — Слова были почти грубыми, но голос звучал на удивление мягко. — И не собираюсь тебя выслушивать.
— Черт тебя побери! — Рита не привыкла, чтобы с ней так говорили. Она устремилась к воротам — маленький тайфун с болтающимися во все стороны кожаными шнурками. Но в следующую же секунду ей крикнули что-то сальное из проезжавшей мимо машины, и пришлось ретироваться.
— Ты на ее стороне, да? — она сверкнула глазами.
Алек не ответил.
— Не пойму, — она перебросила через плечо кожаный шнурок. — Почему все находят ее столь великолепной? И считают, что она способна творить чудеса!
Алек продолжал хранить молчание. Детку заела популярность Дженни. И что делает детка? Уводит у Дженни мужчину!
«Соберись с силами, сладкий ты мой пончик. Ты дрянь, но он еще хуже. Знала бы ты, что он с тобой сделает.»
Рита еще пару раз попыталась начать разговор, но вскоре поняла, что Алеку плевать на нее — настолько, что он даже не собирается блюсти этикет. Разумеется, он не бросит ее, полуголую, на улицах города ночью, но и только.
Так они и ждали — она нервно ходила по дорожке, а он созерцал ночное небо. Наконец послышались шаги Брайана. Он вышел из дома и тут же повернулся спиной к ним, поворачивая в замке ключ, — Алек даже не успел разглядеть выражение его лица.
И тут Алек вскочил. Протянул руку:
— Дай-ка.
— Что? — Брайан был озадачен. Он ничего не понимал.
— Ключ, — приказал Алек. — Ключ Дженни. Отдай мне. Я верну его ей.
— Но…
— Никаких «но». Ты женат на другой. Тебе теперь не нужен ключ от этого дома.
— Но я здесь живу! И все мои вещи…
— Свои вещи заберешь позже. Ты здесь больше не живешь. — Неужели Брайан не подумал об этом? «Юридически дом принадлежит мне», — сказала Дженни. — Дай ключ!
— В чем дело? — подскочила к ним Рита. — Почему он должен отдавать ключ? Пусть она уезжает отсюда, а не мы!
Алек не отреагировал. Он допускал, что выглядит смешно. Какая, в сущности, разница, если ключ еще недельку полежит в кармане у Брайана?
Но все равно он был полон решимости отобрать его и тотчас же возвратить Дженни.
— Ключ, О'Нил. Ключ!
А что он будет делать, если Брайан не отдаст ключ? Сунет в карман и побредет себе прочь отсюда с молодой красавицей женой?
Тогда Алек убьет его.
Он не был в эту минуту ни Лидгейтом, ни канадским симпатягой-фермером. В нем кипела кровь предков-шотландцев. Разум мутился. Три поколения предков-канадцев не смогли охладить крови пращуров, бросившейся в лицо. Он был членом клана Камеронов. И этот человек оскорбил женщину Камерона! Пусть все началось с простой просьбы вернуть ключ. Пусть они — два цивилизованных человека на бруклинской улице. Но все может закончиться большой кровью, и этого Алек желал всем сердцем.
Он не сводил с Брайана глаз. «Ты сию минуту отдашь мне ключ. Я не оставляю за тобой права выбора. Иначе…»
На щеке Брайана дернулся мускул. Может быть, он предпочтет сопротивление? Но через секунду он уже звенел ключами. Он сдался.
— Что ты делаешь?! — кудахтала Рита. — Зачем отдаешь ключ? Почему здесь должна жить она, а не мы с тобой? Нас двое, а она одна!
Но Брайан не отвечал. Он взял ее за руку.
— Пойдем отсюда.
Алек смотрел им вслед, крепко сжимая в руке ключ Дженни. В какой-то момент он ощутил острый приступ радости. Ключ у него… «Теперь ты моя! Моя!» И он отпер дверь ее дома этим ключом…
Но тут же вернул его Дженни. Ключ не принадлежал ему. Даже после всего, что случилось в комнате с занавесками в голубую полоску, он не имел на него права и не посмел бы утром запереть им дверь. Он был готов ради Дженни на все, но не имел права запирать дверь ее дома.
Поймать утром такси в Бруклине практически невозможно, но студия была всего в нескольких остановках метро от дома Дженни. Стоя на платформе, он чувствовал острое желание работать. Необыкновенно острое. Он хотел как можно скорее превратиться в герцога, чтобы попытаться понять, как смог Брайан так поступить.
До сих пор Лидгейт унижал свою жену только дома. Смог бы он сделать что-либо подобное при посторонних? Да, но только в том случае, если это не уронит его в глазах света. Он жаждал наказать ее, лелеял эту идею… Герцог ненавидит сильных женщин.
Из них обычно получаются властные, авторитарные матери. И Лидгейт был обуян жаждой мести за свое бессилие в детстве. Он хотел причинить жене боль. Только так он мог почувствовать себя мужчиной. По крайней мере, люди типа Брайана и Лидгейта считали, что, только причиняя боль, могут стать мужчинами.
«Так просто ты не отделаешься» . Алек поклялся в этом даже не Дженни, а самому себе. «Заплатишь за все, что ты с ней сделал!»
Охранник в дверях студии открыл было рот, но Алек жестом остановил его.
— Знаю, знаю. Опоздал.
Он быстро поднялся по лестнице. Брошенная тележка с костюмами около лифта. Открытая дверь студии. Забытые кем-то гримировальные краски…
Ну, конечно… Все все побросали, стоило услыхать потрясающие новости! Еще один пустой день? Интересно, кому-нибудь пришло в голову, что именно в такие дни надо усиленно трудиться?
Поднявшись на третий этаж, он увидел толпу людей, сгрудившихся у входа в репетиционную. И гримеры, и костюмеры — все были тут как тут, хотя ни у кого из них не было веских причин здесь находиться. В центре стоял Рэй и что-то говорил, жестикулируя.
Увидев Алека, он продрался сквозь толпу и с явным облегчением устремился навстречу.
— Как я рад тебя видеть! Слышал, что случилось?
— Да… подожди, а где сегодняшний текст? — Алек напрочь забыл, над чем ему предстояло работать. — Мне бы взглянуть. — Он собирался репетировать даже в том случае, если все остальные покинут студию.
— Рукопись на столе… погоди, не входи туда. Сначала ты должен кое о чем узнать.
— О Брайане и Рите? Я знаю.
Он твердой походкой вошел в репетиционную. Рэй поспешил следом. Всем давно полагалось сидеть за длинным столом с чашечками кофе и раскрытыми текстами. Гил или Теренс должны были сидеть во главе стола. Рабочий день давно начался…
За столом никого. Ни Гила, ни Теренса вообще не видно. Все актеры стояли по углам, группками по два-три человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35