Дженни не смешалась с толпой. Чтобы увидеть всю сцену целиком, во всем многообразии планов, нужно было смотреть ее на мониторе. И Дженни пошла в кабину режиссера, похожую на космический корабль, прозрачную и круглую. Отсюда режиссер обычно командовал «Мотор!», звукорежиссер регулировал громкость, и тому подобное.
Дженни видела на экране, как Колли Лайтфилд, щеголеватый, немного женоподобный барон, беседовал с матерью, леди Лайтфилд. Она яростно нашептывала ему что-то о необходимости выгодно жениться. Дженни помнила, что через минуту войдет Лидгейт и леди Лайтфилд — уже в сотый раз — заговорит о своих шести дочерях на выданье.
Сцена как сцена — за такую не выдвигают на «Эмми». Даже напротив. Автор обычно отдает ее на откуп актерам, полагаясь на их профессиональное мастерство, — разумеется, с извинениями… Ну посудите сами, с какой стати леди Лайтфилд, да еще в усадьбе Олмэк, распинаться о правах первородства и наследования перед герцогом, знающим все эти тонкости с пеленок? Для Дженни такое поведение было лишено смысла, хотя она все это сама написала. Без подобных сцен обойтись невозможно. «Повторы» есть во всех мыльных операх, но в «Спальне моей госпожи» еще и преподносились наглядные уроки истории. Зрительская почта свидетельствовала о такой необходимости. И Дженни вставляла их всюду, где только можно. В роли учительницы истории сегодня выступала леди Лайтфилд, потому что в этот день была занята еще в нескольких сценах. Действие происходило в усадьбе Олмэк лишь поскольку была готовая декорация. А Лидгейт обязан был все это выслушивать потому, что контракт, подписанный Алеком, гарантировал ему появление в кадре не менее трех раз в неделю.
Декорация располагалась совсем рядом с режиссерской кабиной. Сквозь стекла Дженни видела Алека, готового к выходу. Он был в самом обычном для Лидгейта костюме — черные бархатные штаны до колен, черный сюртук, бриллиантовые кольца и бриллиантовая же булавка для галстука. Алек уже вошел в образ. Плечи его словно закаменели, рот был плотно сжат. Похоже, собственное мужское очарование Алека исчезло, уступив место холодной породистости Лидгейта. На месте уверенной сексуальности проступила ледяная властность. Он сделал шаг вперед. Дженни приникла к монитору.
Колли отшатнулся от своей деспотичной матери и рванулся прочь, чуть не налетев на Лидгейта. Дженни услышала команду режиссера «Третья камера!»
Лидгейт был раздражен и раздосадован — ведь они чуть не столкнулись. Теперь камера следила за ним все время, пока леди Лайтфидд говорила.
Прежде Алек изображал Лидгейта в подобных сценах сущим тупицей, которому и впрямь не вредно выслушать лишний раз всю эту белиберду. Но теперешний герцог был отнюдь не глуп. Он откровенно скучал и думал о чем-то совершенно постороннем. Эта утомительная тирада не имела к нему ни малейшего отношения. Какое ему дело до ее слов?
Да, это должно быть именно так. Дженни вдруг словно заново увидела героя, которого сама же создала. Он терпеть не мог сложностей — не потому, что был глуп, а в силу своей эгоцентричности. Он был слишком сосредоточен на себе, чтобы интересоваться окружающим миром.
Его ответные реплики были резкими, отрывистыми и даже грубоватыми, что приводило в замешательство леди Лайтфидд. Бедная актриса начала комкать текст. Дженни заметила, как ассистент режиссера знаками показывает, что пора заканчивать. Сцена неумолимо сокращалась. Но это не входило в режиссерские планы. Теренс пробормотал что-то в микрофон. И ассистент стал подавать актерам сигналы, чтобы они тянули время — он делал руками движения, будто растягивал резинку. Алек заметил это. И Лидгейт тотчас же перестал слушать собеседницу. После каждой реплики леди Лайтфидд следовала теперь пауза, ей волей-неволей приходилось ждать, пока герцог соизволит ответить.
Леденящее кровь зрелище — полное отсутствие интереса ко всему, кроме собственной персоны. «Ничто на свете не имеет значения, кроме меня».
Да, занятно, крайне занятно. По воле Божьей этот человек родился герцогом. Он был хозяином обширных владений. От причуд его воли зависели жизни тысяч людей. У него было право голоса в Палате Лордов, под его контролем находился ряд мест в Палате Общин. Лидгейт покровительствовал даже церкви. И — плевал на всех, кроме себя. Все остальное навевало на него скуку.
Ассистент помахал в воздухе листками, и актеры остановились.
— Отлично, ребята! — сказал Теренс в микрофон, откинулся на стуле и повернулся к Дженни. — Каково?
— Он понимает этого человека лучше, чем я сама.
— Помнишь, в твоих наметках по поводу Лидгейта вроде было когда-то, что он увлекается коллекционированием?
— Да. — Когда она еще только задумывала сериал, герцог представлялся ей страстным коллекционером картин, древних манускриптов, фарфора… Но Лидгейт был чересчур холоден и туповат даже для такого невинного занятия, и она отбросила эту идею. Тогда ей казалось, что это даже к лучшему. Теренс и Гил чересчур увлеклись бы герцогской коллекцией и забыли об актерах.
— Ты говорила Алеку об этом?
— Нет. Я же от этого отказалась.
— А теперь, возможно, опять захочешь вернуться к этой мысли, потому что Алек сам к ней пришел. В прошлую пятницу была поразительная сцена — странно, что Брайан тебе ничего не рассказывал — так вот, в сцене с Амелией он ни разу на нее не взглянул. Его занимали только предметы, находящиеся в комнате. Он все время прикасался то к одному, то к другому, не обращая никакого внимания на Амелию. Подожди, еще увидишь. Движения его рук выразительнее, чем у всех актеров вместе взятых!
О Господи! Теперь они, пожалуй, ничего не будут снимать, кроме рук Алека!
— А что говорит Карен? — Когда актер что-либо резко менял в манере игры, другим зачастую было виднее, что из этого получится.
— Она в ярости. Вернее, не она, а Амелия.
— Ну, Амелия и должна его ненавидеть, — ответила Дженни.
Но в ту же секунду поняла, что ошибается. Амелия ненавидела свою жизнь, а не самого Лидгейта. Он причинял ей неудобства, был скучен и утомителен, стоял на ее пути — но для ненависти этого мало. Она совершенно его не боялась. Лидгейт был не опасен.
А вот теперь он представляет собой угрозу.
Ассистент режиссера кричал в микрофон, собирая актеров для «Пролога В». Дженни через плечо Теренса заглянула в текст. «Пролог В», небольшой отрывочек перед титрами, был посвящен появлению в усадьбе Олмэк герцога и герцогини.
Ничего особенного не планировалось. Цель мизансцены — продемонстрировать платье Амелии. Тоже дань зрительской почте — люди стремились рассмотреть наряды персонажей. Актерам это не слишком нравилось, но устраивало всех остальных, не исключая Дженни. Ведь на эти дурацкие костюмы тратилась такая уйма денег, что они имели полное право на собственное экранное время.
Дженни уже видела эскиз, но впервые имела возможность посмотреть на готовое платье. Мерцающий сиреневый шелк легчайшими складками ниспадал вниз от высокой талии. Расшитое серебром плиссированное жабо гармонировало с отделкой по подолу юбки, шнурки аметистового цвета украшали рукава и корсаж.
Наверняка оператор будет сосредоточен на платье, но Дженни интересовал Лидгейт. Она вышла из кабины режиссера и направилась к декорации, перешагивая через переплетения кабелей. Кивнула Трине, примостившейся на какой-то тележке рядышком с Пэм Реджистер. Они репетировали сцену. Пэм играла бедную кузину Амелии, Сюзан. Дженни смешалась с толпой у декорации усадьбы Олмэк.
Прозвучала команда «Тишина», и Лидгейт с Амелией вошли, остановившись в том месте декорации, которое изображало ступеньки входной лестницы. Амелия была прелестна и кротка. Лидгейт же стоял, словно аршин проглотил, почти не замечая ее присутствия.
Казалось, Карен обратилась к Алеку с беззвучной мольбой, шелковые складки ее платья затрепетали. Алек шевельнул губами в ответ и чуть отступил назад, хотя объектив камеры был направлен вовсе не на него.
Это был выразительный штрих — холодное отстранение. Именно так поступали некоторые мужчины, порой даже бессознательно, желая показать, что им нет дела до происходящего. Дженни терпеть не могла, когда Брайан…
Когда так делал Брайан. Это был его жест. Он всегда чуть отступал назад…
Она не успела додумать эту мысль, как прозвучал голос ассистента: «Снято!» Сцены в прологе всегда были коротенькими. Алек тут же вышел из декорации, а вокруг Карен захлопотала девочка из гардеробной, оберегая ее платье. Но вдруг снова раздался голос помрежа — оказывается, что-то не в порядке было со светом, и понадобился новый дубль. Алек и Карен вернулись на свои места. Они повторили сцену с точностью до деталей — Карен с выражением кротости, Алек — холодный и далекий. И когда Алек снова сделал тот самый еле заметный шаг назад, Дженни увидела на его месте Брайана.
Какая глупая мысль! Почему Лидгейт напоминает ей Брайана?
Но вдруг декорации поплыли перед ее глазами. Ей пришлось ухватиться за спинку чьего-то стула. Все засуетились: «Что с тобой? Ей плохо… Наверное, по гороскопу у нее тяжелый день…»
Она отмахивалась от них: «Все в порядке. Все отлично, правда. Просто я сегодня еще ничего не ела».
Кто-то сунул ей в руку сэндвич с тунцом и уговаривал съесть. Тунец издавал резкий рыбный запах, он смешивался с ароматом пряностей и дрожжевым хлебным духом. Ей снова стало не по себе. Потухли осветительные огни. Камеры отъезжали от декорации.
До чего же она стала чувствительна! Алек просто использовал интересный сценический прием. Ничего особенного. И, главное, не имеет никакого отношения к Брайану.
Но почему тогда так бьется сердце? Почему она чуть не потеряла сознание?
Она продолжала думать о первой сегодняшней сцене — диалоге Лидгейта и леди Лайтфилд. Что обычно делал Брайан, когда ему кто-то надоедал? Он не прерывал собеседника, не уходил — дети алкоголиков всегда избегают конфликтов. Но его глаза делались безжизненными — совсем как сегодня у Лидгейта. Лидгейт смотрел на леди Лайтфилд с выражением, которое Дженни зачастую замечала у Брайана.
Она окинула взглядом студию. Надо найти Брайана. Ей необходимо было увидеть его лицо — такое знакомое. Она должна убедиться, что он вовсе не похож на Лидгейта. Но тут она вспомнила — Брайана сегодня нет в студии. Он в их новом доме, присматривает за рабочими, кладущими кафель на кухне…
Кухня. Старинный шведский кухонный стол. Бесконечная погоня за подходящим кафелем, за нужными материалами для отделки… Коллекционер. Лидгейт — коллекционер. Он гораздо больше интересуется вещами, нежели людьми.
А Брайан?
Дженни словно в тумане поднялась в свой кабинет. Присела за стол. Она знала, что сегодня ей больше делать нечего.
Глупо до такой степени расстраиваться. Ну и что, если один из ее персонажей позаимствовал пару черт, присущих Брайану? Писатели всегда так поступают. Подумаешь, большое дело… На первых порах чувствуешь себя неловко, словно выдаешь тайны своих друзей, но потом-то привыкаешь!
Но тут дело было гораздо серьезнее. Все внутри нее кричало. Это не просто нарушение прав личности, не просто вторжение в чужую тайну. Дженни трясло, болел каждый мускул. Все тело, все чувства были напряжены…
Но ведь она уже «использовала» Брайана в своем сценарии! Намеренно, совершенно сознательно она описала нечто подобное истории их отношений. Лорд Кортлэнд и леди Варлей росли вместе и любили друг друга с детства. Родители не сочли нужным поженить их, а устроили их браки с другими людьми. И хотя оба они были преданными и верными супругами своих «половин», но любовь друг к другу пронесли сквозь все эти годы, потому что выросли вместе.
Дженни включила монитор, внутреннюю связь и села, опершись локтями на стол, закрыв глаза ладонями, слушая, как объявляют о сцене, которую сейчас будут снимать. Время от времени она бросала взгляд на монитор. Вдруг она вспомнила все сегодняшние сцены до мельчайших подробностей — теперь она точно знала, в каких эпизодах занят герцог. Когда съемки закончились, Дженни подождала минут десять и спустилась вниз. Она прошла через весь второй этаж, миновала конторку охранника, закрытую дверь гримуборной Брайана… Постучалась к Алеку.
— Входите-входите! — ответил голос Рэя Бьянчетти, приветливый и дружелюбный.
Дженни совсем забыла, что Рэй тоже там. Она открыла дверь. Оба стояли у зеркала, смывая грим: Рэй, до пояса обнаженный, в тренировочных штанах, плотно облегавших худые бедра, и Алек в джинсах и расстегнутой рубашке с распахнутыми полами. Цвет кожи у них совершенно разный, но оба широкоплечи и наклонялись к зеркалу с одинаковой мужской грацией. Актеры казались родными братьями.
Увидев ее, оба выпрямились. Рэй вытер лицо полотенцем.
— Ты пришла похвалить нашего друга за то, что его поиски, наконец, увенчались успехом?
— Да.
Алек повернулся к ней, застегивая рубашку.
— Я долго это искал, — сказал он, словно извиняясь за напрасно потраченное время. — Но, по-моему, теперь я его более-менее раскусил.
Он указал ей на стул. Гримуборная была длинной и узкой. Стены покрашены в цвет слоновой кости, но местами облупились. К тому же комната была довольно сильно загромождена — от прежнего соседа Рэя остался набор из софы с обивкой из буклированной ткани и пара таких же стульев. Дженни села. Было так тесно, что подойти к софе можно было только перешагнув через столик для кофе, что Алек и сделал.
На джинсах Алека, на левом бедре, виднелось светлое пятнышко. Ткань почти протерлась, видимо, он когда-то носил на этом месте какой-нибудь инструмент.
Он уселся на софу, положив одну ногу на кофейный столик. Лидгейт никогда в жизни так бы не сел.
Зачем, собственно она сюда пришла? «Умоляю, скажи, что это неправда. Пожалуйста, скажи, что не Брайан послужил прототипом для Лидгейта!»
Она вздохнула и взглянула Алеку прямо в глаза:
— Ты все так здорово делаешь!
Как трудно было это произнести! Меньше всего ей сейчас хотелось хвалить Алека за удачную игру.
— А ты можешь что-нибудь рассказать мне про Лидгейта?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35