На ней была футболка без рукавов, и при каждом движении под нежной кожей перекатывались гладкие мускулы.
Она была изумительна. Алек спросил:
— Ты боишься, что у тебя не получится?
Она замотала головой. На солнце ее волосы отливали золотом.
— Нет, этого я не боюсь. Никогда не знаю, насколько трудно будет чего-то добиться, но всегда добиваюсь. Я доверяю своему воображению.
— Почему?
Дженни озадачилась:
— Что ты имеешь в виду?
— Я рассказывал тебе о своем прошлом. Теперь расскажи про себя. Почему ты так доверяешь воображению?
— Не знаю, — беспечно ответила она. — Просто до сих пор оно меня не подводило. Почему же на сей раз должно дать осечку?
Она явно недоговаривала. Кто же подводил ее в жизни? Почему она так цепляется за свое воображение?
— А знаешь, что меня в тебе крайне занимает?
— Очевидно, то, что в моей власти превратить следующие три года твоей карьеры в сценический эквивалент Бермудского треугольника.
— Нет. Это меня пугает. Меня занимает другое: ты всегда кажешься такой открытой, простой и незатейливой, а на самом деле это отнюдь не так.
Многие актрисы напускали на себя таинственность в стиле Греты Гарбо, но на деле кому угодно навешали бы лапши на уши, если бы это прибавило им популярности. Дженни была прямой противоположностью им. Она вела себя так, будто раскрывала все карты, будто ей нечего скрывать. Но тайна явно была.
— Значит, я противоречивая женщина?
Почему она так сказала? Это звучало по меньшей мере странно. Алек взглянул на нее — бесенок исчез. Она смотрела на него с каким-то немым вопросом, притихшая, серьезная.
Именно это он и имел в виду. Вот ее изнанка, вот оно…
О, Господи. У Алека перехватило дыхание. Перед глазами все закружилось. Но он стоял здесь, на бетонной площадке погрузочной платформы, под жарким августовским солнцем — и у него дух занимался. Это невозможно. Такого с ним быть не может, потому что не может быть никогда. Он же благоразумный, земной. Он канадец, наконец! Но именно это с ним и происходило. Все было ясно как день. Он любил эту женщину.
8
Черт побери! Алек об этом не просил. Он не хотел этого. Дженни почти что замужем. Они с Брайаном с четырнадцати лет вместе. Полжизни. Ни один нормальный человек не влюбляется в женщину, связанную с другим столь крепкими узами.
Но он любил ее.
Он знал, как ему поступить. Схватить шляпу, тросточку, табакерку, визитные карточки и все прочее — и убраться куда-нибудь подальше. Он оказался на распутье — табличка у начала одной из дорог гласила: «Жизнь как мы ее себе представляем». Нормальная дорога — пара холмов, пара скучноватых равнин, все спокойно и благопристойно. Другая же дорога называлась «Жизнь с любовью к чужой женщине», и Бог знает, что его здесь ждет, потому как эта дорога стремится куда-то вниз, в туманную тьму.
Он должен отступить и свернуть, пока не поздно.
Но он уже не мог потерять эту женщину.
Алек ни на шаг не сдвинулся с погрузочной платформы. Удлинились тени, спустился прохладный вечер… Но он не уходил. В этом таилась опасность, но опасность неотвратимая.
Дженни как будто оттаивала на глазах, видя его искренний интерес. Она рассказывала про детство, про Оклахому, про индейцев, про реку — и про Брайана. Рассказала и о первом годе жизни в Нью-Йорке, о своем первом сценарии, и о том, как она радовалась тому, что нашла, наконец, место в жизни. И, конечно, с языка не сходил их сериал, ее любимые герои. Дженни не скрывала, что для нее это — лучшее занятие на свете. Казалось, она впервые получила возможность выговориться.
Он начал многое понимать. Дженни выросла в скучном и грязном городке, где нещадно палило белое солнце, а вечера были заполнены звуками бильярдной. Неудивительно, что созданный ею мир столь элегантен, изыскан и утончен. Ребенком она жила в мире, законов которого не понимала, а в сериале все было разложено по полочкам, и она была его полновластной хозяйкой.
Дженни росла парией. Сейчас она — душа и сердце «Спальни моей госпожи». Наконец она оказалась в центре событий. И теперь понятно, почему она хочет, чтобы каждая серия шла не более получаса. Тридцатиминутная серия такая уютная, семейная, «домашняя». У нее никогда не было семьи. А тут были и братья, и сестры, и команда пловцов, и Лига Молодежи, и бридж-клуб, и собрание прихожан в храме — все людские сообщества, никогда не принимавшие ни ее, ни ее отца…
Алек простил ее. О, Господи, конечно, простил. Не беда, что работа сейчас организована отвратительно. Неважно даже то, что она рисковала средствами телевидения, деньгами конкретных людей. Ведь только в этом было ее счастье и избавление от одиночества.
Ну и пусть дорога темна и камениста. И наплевать на то, что никто никогда не выбрал бы этого пути. Дорога носила ее имя. Мог ли он избрать иную?
В конце августа весть о контракте, подписанном Эдгаром Делани, перестала быть тайной, и все на телевидении впрямь были потрясены. Дженни даже получила натянуто-вежливое поздравление от Пола Томлина, главного сценариста «Аспида», и позволила себе маленькую гадость — повесить листок на доску объявлений в репетиционной. Рэй тут же приволок игрушечные дротики…
Героем Эдгара был Джеймс Марбл, очень богатый торговец из среднего сословия, желающий ввести дочь в высший свет. «Я украла этого героя из „Гражданского контракта“ Жоржетты, — говорила Дженни, считая себя наследницей славы покойной Жоржетты Хейер, легендарной писательницы, творившей романы из истории Регентства. — Но дочка совсем другая…»

«СПАЛЬНЯ МОЕЙ ГОСПОЖИ»
Эпизод 609
(Акт 2Б. Рабочий кабинет Лидгейта. Амелия за столом, перед ней деловые бумаги. Входит Гастингс с подносом. Амелия поднимает взгляд).
Амелия: Его Высочество и я сердечно благодарны вам, Гастингс. (Она говорит тепло и искренне.) Я не представляю, как разрешилось бы дело о ферме на Роуз Хилл, если бы не ваше вмешательство.
Гастингс: Рад был услужить.
Амелия: Это вовсе не входило в ваши обязанности. Очень благородно с вашей стороны обеспокоиться этим делом.
Гастингс: Не стоит благодарности. Я вырос в поместье Его Высочества. И хорошо знаю господ. Всего несколько слов на ухо молодому Тиму — и он понял, что сущее безумие отбирать землю у семьи, владевшей ею в течение десяти лет. Даже если ты племянник хозяина.
Амелия: Но вы рисковали нажить себе врага в лице мистера Кроуфорда.
Гастингс (ставит поднос. Он позволил бы себе пожать плечами, не будь так великолепно вышколен. Очевидно, что он не боится господ) : Миссис Бакс — это фамилия семьи арендаторов фермы на Роуз Хилл — говорит, что всегда верила, что Ваша Светлость не позволит такому случиться, что вы всегда близко к сердцу принимаете интересы фермеров.
Амелия: Как мило с ее стороны. (Она очень довольна, но вскоре вновь возвращается к деловому тону.) Его Высочество и я всегда заботимся о жителях поместья. (Явная ложь. Лидгейта это ничуть не беспокоит).
В некоторые труппы влиться новому лицу очень трудно. Порой новичку никто не рад. Звезды крупного масштаба величественно проплывают в свои гримуборные, не удостоив никого даже словом, а остальные разбиваются на группы и ходят взъерошенные… В труппе «Спальни моей госпожи» не было ничего подобного. Напротив, все старались, чтобы новичок почувствовал себя как дома. В первый рабочий день Эдгара Делани атмосфера в репетиционной была чуть ли не праздничной — на подносах лежали более дорогие, чем обычно, печенья и кексы, в корзиночках — изысканные фрукты. Вместо салфеток из самой дешевой бумаги стол украшали разноцветные салфеточки — ярко-голубые, оранжевые, лимонные… Также, как и Алеку в первый день работы, все говорили Эдгару, что труппа — это «одна большая счастливая семья», что ему тут понравится и так далее.
Алек же хотел сказать нечто более серьезное, чем весь этот предрепетиционный треп. «Это отличное место. Самый потрясающий, талантливый, самый живой сериал из всех, которые сейчас снимаются. Но здесь довольно-таки опасно. Организация съемок оставляет желать лучшего. Мы — гимнасты, парящие под куполом цирка без страховки. Если хоть один из нас ошибется, разобьются все».
Но Алек и рта не раскрыл. Бесполезно объяснять. Ситуация слишком непроста. Новичок при всем желании не сможет сразу в ней разобраться.
Дженни, на удивление хорошо одетая, присутствовала в репетиционной, как и в день знакомства Алека с труппой. На ней были коротенькие, до колен, белые брючки и белая оксфордская блузка с длинным рукавом. На брючках — аккуратные складочки, на рукавах тоже. Должно быть, наряд продумывала Трина. Талию обвивал тонкий кожаный поясок цвета бычьей крови, на ногах были такого же цвета мокасины и тончайшие белые гольфы. Алек с трудом оторвал от нее взгляд.
Он решил представиться Рите Харбер, девятнадцатилетней актрисе, получившей роль Изабеллы, дочери Эдгара Делани. Рита стояла у тележки, наливая себе кофе. Ее длинные черные волосы были переброшены через плечо, а эластичные бледно-лиловые джинсы обрисовывали формы с откровенностью трико. Коротенькая курточка из той же ткани не достигала талии, ничуть не препятствуя обозрению этого великолепия.
Алек заговорил с ней. Обернувшись, Рита ответила ему с вежливой улыбкой. Это была эффектная девушка с правильными чертами лица и изломанной линией бровей. Она наклонилась над тележкой взять одну из разноцветных салфеточек. Курточка распахнулась.
Алек моргнул. В гардеробной говорили что-то об особенностях ее фигуры, но к такому он явно не был готов. Да, с таким бюстом нельзя не считаться… Это не просто пара грудок, упакованных в черный атласный топ — это потрясающие чаши дивной формы, с сосками, словно горошины — нет, как маленькие вишенки… Рита выпрямилась, и они только что не вонзились в него — пара конусообразных, грозных ракет с ядерными боеголовками. Такие могли бы потопить «Титаник».
В другом месте и в другое время Алек нашел бы забавным такую неприкрытую демонстрацию плоти. Но было всего семь пятнадцать утра! Половина людей в комнате — женщины. А половина другой половины — голубые. Остальные — полусонные. Некому было оценить этот сверкающий фейерверк.
Но девица щеголяла своим телом так агрессивно, что Алек счел это скорее не забавным, а неприличным. Она была просто угрожающа. Старый вояка передернул затвор. Было ощущение, что на этот раз ружье пригодится.
— Так это ваш первый сериал? — спросил он, хотя уже знал ответ. Опытная актриса никогда бы не явилась на работу в таком виде.
Она кивнула:
— Вообще-то я не собиралась сниматься в мыльной опере, но когда поняла, что здесь можно приобрести опыт…
Грудь над черной тканью волновалась. Алек с усилием сосредоточился на ее словах. Интонация была искренней, голос — уверенным:
— Я нахожу в этом прекрасную возможность выучиться мастерству. И нечего стыдиться, даже если считаешь это лишь школой.
Хороша школа. Как это понимать? Похоже на оскорбление. Девятнадцатилетняя сопливая девчонка объясняла ему, что не следует стыдиться своей профессии, даже если он считает мыльные сериалы эдакими «кроличьими бегами», актерским детским садом! Нет, для того, чтобы это была извинительно, ей нужна еще более внушительная грудь.
— Думаю, нам всем есть чему поучиться у Эдгара, — ответил он тактично.
Как он и ожидал, хорошенькое личико осталось невозмутимым. Рита ровным счетом ничего не знала о театральной славе Эдгара Делани. Как и многим ее ровесникам, ей были известны лишь кинозвезды да актеры мыльных опер. Искусство театра, когда люди выходят на подмостки и играют перед публикой вживую, для нее не существовало.
На следующий день Рита опять появилась в обтягивающей одежде — и снова ничем не напоминала ребенка. На ней были эластичные бледно-зеленые леггинсы, отличавшиеся от обычных тем, что там, где у нормальных людей проходит боковой шов, красовалась шнуровка, сквозь которую виднелась полоска обнаженного тела. Причем шнуровка шла от щиколотки до самой талии, и заподозрить Риту в том, что на ней есть трусики, никто при всем желании не смог бы.
День за днем она появлялась в студии в подобных нарядах. Казалось, у нее нет нормальной человеческой одежды. Повсюду были вырезы, шнуровки или весьма рискованные декольте. Все остальные актрисы приходили на работу в джинсах и свитерах, с влажными волосами, совершенно без косметики. Рита Харбер всегда являлась в изысканных, тщательно продуманных туалетах. Среди актеров возникло даже нечто вроде игры — мужчины, женщины, и даже гомосексуалисты гадали, какую часть тела Рита обнажит в следующий раз.
Она расположилась в крохотной гримуборной вместе с еще двумя молодыми актрисами: Барб Эллен Гарретт, играющей горничную леди Варлей, и Пэм Реджистер, исполняющей роль Сюзан, ее же робкой и бедной племянницы, кузины Амелии. Они-то и держали всех в курсе особенностей нижнего белья Риты — рассказывали о лифчиках, оставляющих соски открытыми (она надевала их под обтягивающие трикотажные кофточки, чтобы выглядеть «более естественно». Если верить подружкам, Рита частенько не надевала трусиков.
Однажды Алек, Брайан и Рэй сидели без дела в декорации герцогской библиотеки, ожидая, пока объявят их сцену. Пэм и Барб Эллен, проходя мимо, поманили их.
— Есть новости, — прошептала Барб Эллен. — На ней сегодня корсаж, а по бокам большущие вырезы.
Никто из мужчин ничего не понял.
— Обыкновенный корсаж, такой носила и моя мать, — пояснила Пэм. — Только там, где у мамы были стальные пластинки, у этой два овальных отверстия. — Пэм попыталась изобразить их пальцем на своем скромнейшем белом платьице.
— Я опять не понял. — Рэй с интересом поглядел на платье Пэм, вернее, на то место, при помощи которого она пыталась растолковать сей феномен. — Зачем вообще нужен корсаж, если из него точит кусок мяса? Какой в нем смысл?
— Дело не в смысле, а в теле, — сказал Алек. — Она носит лифчики, чтобы подчеркнуть рельеф, а корсеты — чтобы продемонстрировать тело.
Брайан кашлянул:
— Это нехорошо. Она наша коллега. Не годится украдкой обсуждать ее, да еще и так…
Алек скривился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35