— Он же только что полный был! Ворон, ты что, все выхлебал?
— Да вроде бы, — неуверенно поморгал длинными девичьими ресницами Воронов.
— Вот это финт, я понимаю… Вот это жажда…
Ольф вдруг заметил Жанну, сидевшую в уголке, и осекся. Медленно поднялся с кресла и пошел к ней:
— Жан, да ты что, никак плачешь? А ну-ка…
Он легко поднял Жанну вместе со стулом и вынес на середину комнаты.
— Вот она, возьмите ее за рупь двадцать. Все радуются, а она плачет!
— Я тоже… от радости, — сквозь слезы улыбнулась Жанна.
— Ну, это другой коленкор… А вот и наше племя несется. Вождь, приготовиться!
«Племя» действительно неслось сломя голову. Оно, сотрясая двери, с грохотом влетело в «штаб» и окружило Ольфа, размахивающего листом с решением, как знаменем.
— Братья славяне! — орал Ольф. — Мы спасены! Аллилуйя! Осанна!
И хотя трудно им было что-то разглядеть на этом листе, да и не просто разобраться в густой вязи цифр, но они уже знали от Савина, что ошибка найдена, а вид Ольфа подтверждал это лучше всяких слов. И они толкались вокруг него, смеялись; но шум этот как-то уж очень быстро стал прекращаться — и совсем затих. И чей-то неуверенный голос спросил:
— Дмитрий Александрович, это правда?
— Что? — Дмитрий поднял голову — он небрежно перебирал листки на столе, искал что-то.
— Что нашли ошибку?
— Да.
Они почему-то продолжали молча смотреть на него, и Дмитрий шутливо спросил:
— А что вы так смотрите? Может, у меня нос в чернилах?
Рассмеялись, но не слишком энергично, и стали рассаживаться.
— Давайте думать, как убирать неустойчивость, — сказал Дмитрий и посмотрел на Мелентьева. — Как думаешь, это сложно?
— Не очень. За час справимся, — уверенно сказал Мелентьев. — У меня уже есть мыслишка.
«Мыслишка» Мелентьева попала в точку — проверка на машине показала, что неустойчивость исчезает.
— Ну что ж, — сказал Дмитрий, — пересчитаем, благословясь.
Ольф, ухватившись за его последнее слово, тут же принялся благословлять Таню, Он осенил ее широким крестом и с чувством сказал:
— Отыди, женщина, в свое предназначение и принеси нам весть добрую, великую, благостную. Мир с великим и невозможным нетерпением ждет тебя…
И мир дождался. В машинный зал их не пустили — там были только Ольф и Таня, — и они ждали в коридоре перед дверью. И когда дверь наконец открылась и показалась Таня, а за ней и Ольф, держа поднятый вверх большой палец, кто-то шепотом сказал:
— Ура.
И тихо повторили за ним:
— Ура.
И кто-то в одиночестве закончил:
— Ура.
И второй пик после пересчета исчез — как и не бывало его. Когда они стояли вокруг кульмана и смотрели, как Дмитрий наносит его на график, Костя Мальцев с изумлением сказал:
— Братцы, а ведь излом тоже получился… Смотрите!
Об этом главном, ради чего проводился эксперимент, они совсем забыли — неустойчивость заслонила все. И сейчас, не веря себе, смотрели они на два крестика, круто изогнувших плавную до сих пор кривую.
— А кто наносил их на график? — спросил Полынин.
— Я, — сказал Дмитрий.
— А почему же сразу не сказали? — даже рассердился Мальцев.
— Опасался за целость перекрытий, — неловко попытался отшутиться Дмитрий, но шутку не поддержали, и он подосадовал на себя: «Надо было сказать… Что они так смотрят? Обиделись?»
Были в их взглядах и обида, и недоумение, и — как ни странно — что-то вроде жалости и сочувствия к нему. Эта жалость явственно промелькнула в глазах Игоря Воронова — он сразу отвел глаза, когда Дмитрий посмотрел на него, — а Дина Андреева прикусила губу и с таким страдальческим непониманием глядела на него, что Дмитрий окончательно смешался: «Почему они так?»
Майя Синицына боязливо спросила:
— Дмитрий Александрович, а теперь… все в порядке?
— Конечно, — чуть-чуть удивился Дмитрий. — Вы же сами видите.
— И никаких… неприятностей не будет?
— Думаю, что нет. Самые сложные этапы уже закончились. Так что можете спокойно дожидаться конца… и веселиться.
Но они и не думали веселиться. То ли израсходовали все веселье на победу над неустойчивостью, то ли что-то останавливало их. Может быть, его непонятное, ничем не объяснимое равнодушие к успеху?
Потом Жанна говорила ему:
— Ты знаешь, почему я тогда заплакала? Нет, не от радости. Я посмотрела на тебя и подумала, что у тебя что-то случилось. Это было так неожиданно… Хотя Ольф как-то и говорил мне, что ты не любишь показывать свою радость, но ведь тут другое было. А потом, когда ребята увидели, что излом получился, они просто не могли понять, почему ты сразу не сказал им и совсем не радуешься этому. По-моему, они до самого конца эксперимента думали, что ты что-то скрываешь от них, потому и сами не очень-то обрадовались. Глядя на тебя, никак нельзя было подумать, что все самое трудное позади.
— Что, такой несчастный вид был у меня?
— Не несчастный, конечно, а… неестественный, что ли. Я не знаю, как сказать. Во всяком случае, все поняли, что у тебя что-то неладно. И сначала думали, что это относится к эксперименту. То есть мне так кажется, — сказала Жанна и посмотрела на него так, словно ждала его объяснений.
Дмитрий промолчал.
57
А был ли он рад успеху?
Конечно. Но его радость не шла ни в какое сравнение с радостью других. Дмитрий сам в первую минуту удивился этому и тут же нашел объяснение: а чего особенно прыгать-то? Случилось то, что и должно было быть. Но ведь другие прыгали… Еще раньше, когда узнали о том, что удалось найти ошибку. А ведь это еще и не было успехом — и все-таки они прыгали, кричали, танцевали, даже — он вспомнил Жанну — плакали… Или все дело в том, что он несравненно больше их был уверен в успехе? Чепуха какая-то…
Он не стал слишком раздумывать об этом. Но реакция группы на его поведение озадачила Дмитрия. Он видел, что даже Мелентьев не скрывает своего удивления. А во взглядах Ольфа и Жанны была явная тревога. «Вся рота шагает не в ногу, один поручик шагает в ногу», — усмехнулся Дмитрий, но тут же погасил усмешку и нарочито будничным тоном сказал, ломая неловкую тишину:
— Сварите кто-нибудь кофейку, что-то устал я.
Он действительно очень устал и вялой походкой пошел к креслу. Пусть думают, что все дело в этом. Но они не очень-то поверили ему. То есть не тому, что он устал, — не поверить этому нельзя было, — а что все дело только в усталости, и тревожились за исход эксперимента. А он больше не подходил к кульману и даже не спрашивал о результатах. Но и эта уверенность воспринималась теперь, пожалуй, тоже как равнодушие. Они не понимали его.
Утром Дмитрий позвонил Дубровину и коротко рассказал о том, что было.
— Поздравляю, — сказал Дубровин.
— Спасибо.
— А что это голос у тебя… осенний?
— Да так…
— Теперь, насколько я понимаю, самое страшное позади?
— Как будто.
— Не слышу должного энтузиазма… Устал, что ли?
— Да.
— Постарайся уснуть. К концу приеду. Передай всем мои поздравления.
— Хорошо.
Дмитрий положил трубку и сказал:
— Алексей Станиславович шлет вам свои поздравления. — И, глядя на сразу оживившиеся лица, добавил: — Теперь, надо полагать, вы немного успокоитесь?
— Идите спать, Дмитрий Александрович, — сказал Воронов.
— Пойду, — тут же согласился Дмитрий.
И он ушел к себе в кабинет. На диване кем-то заботливо были положены подушка, аккуратно свернутый тяжелый плед, рядом, на стуле, стояли бутылки с лимонадом и нарзаном, до блеска вымытая пепельница, лежали сигареты и спички. А на столе — цветы. От неожиданной этой заботливости Дмитрий почувствовал себя неловко. «Ну, это уже зря», — подумал он и оглянулся: ему показалось, что по коридору кто-то тихо прошел. Он лег и быстро уснул.
Разбудил его Дубровин. Дмитрий, поднимаясь, качнулся тяжелой головой вперед, отвернул лицо от яркого света за окном.
— Нехорошо спишь, — сказал Дубровин. — Дергаешься весь, стонешь… Снилось что-нибудь?
— Не помню, — пробормотал Дмитрий и осторожно провел руками по лицу — почему-то болели глаза и лоб.
— Иди умойся, — сказал Дубровин.
— Сейчас… Вы были там?
— Да. Все в порядке. Осталось пять итераций.
— Так мало?
— Да ведь уже первый час. — Дубровин внимательно посмотрел на него. — Когда ты лег?
— Часов в семь, что ли, — неуверенно сказал Дмитрий.
— Двадцать минут восьмого ты звонил мне.
— Разве? Значит, позже.
— Ладно, иди умывайся.
Дмитрий нетвердыми шагами — после тяжелого сна его покачивало — пошел в туалет, сунул голову под кран и долго держал так. От холодной воды боль внутри лба улеглась, но поворачивать глаза было все еще трудно. Он посмотрел на себя в зеркало — белки налились кровью, взгляд был мутный. «Заболеваю, что ли? — огорченно подумал он и вздохнул. — Как некстати…»
Когда он вернулся, Дубровин окинул его пристальным взглядом и сказал:
— Надо бы тебе врачу показаться.
— Здоров я, — буркнул Дмитрий, открывая бутылку с лимонадом. — Вы будете?
— Нет.
Дмитрий выпил и жадно затянулся сигаретой. Дубровин продолжал бесцеремонно разглядывать его и неодобрительно качнул головой.
— Все-таки сходи, пусть посмотрят тебя.
— А, — отмахнулся Дмитрий, но Дубровин рассердился:
— Не акай, ноги не отвалятся. Твое геройство никому не нужно. И не заставляй меня еще раз напоминать тебе об этом.
Помолчали. Дубровин, постукивая пальцами по столу, нерешительно сказал:
— Надо бы побыстрее обработать и подготовить публикацию, но с этим, в случае чего, и без тебя справятся. Так что, если скажут, чтобы ехал куда-нибудь, — поезжай.
— Да куда мне ехать? — с досадой сказал Дмитрий. — Закончим все, дождусь Асиного отпуска — тогда и поедем.
— А врачу все-таки покажись. Сейчас.
— Я уже сказал — схожу, — с раздражением повел плечом Дмитрий. — Да и с чего вы взяли, что я так уж нуждаюсь в этом? Просто скверно спал — только и всего.
— Нет, не только, я вижу… Да и другие не слепые.
— Уже накапал кто-то?
— Экий ты… — Дубровин поморщился. — Кое-кого очень беспокоит твое состояние, и я могу только приветствовать такое беспокойство.
— Я пока еще вполне вменяем, и хватит об этом, — сердито сказал Дмитрий, прикидывая, кто мог нажаловаться Дубровину: Ольф, Жанна? Наверняка кто-то из них. Не Ася же, конечно, — она никогда не вмешивалась в его дела, связанные с работой. (А во что она вообще вмешивается?)
— Хватит так хватит, — согласился Дубровин и, улыбаясь, спросил: — А знаешь, с кем я приехал сюда?
— С кем? — безразлично осведомился Дмитрий.
— С Шумиловым.
Дмитрий удивленно взглянул на него:
— А что ему понадобилось здесь в воскресенье?
— Не знаю, — уклончиво ответил Дубровин. — Он позвонил мне утром и спросил, не знаю ли я, как у тебя обстоят дела. Я сказал, что все в порядке, и нельзя сказать, чтобы это его огорчило. Скорее наоборот…
— Даже так, — невнятно сказал Дмитрий.
— А когда я сказал, что собираюсь поехать к тебе, он предложил подвезти. — Дмитрий промолчал, и Дубровин продолжал: — По-моему, он хочет поговорить с тобой. Как ты на это смотришь?
— Вообще-то надо бы… Он у себя?
— Да.
— Пойти сейчас?
— Как хочешь.
Дмитрий подумал немного — и отказался:
— Нет, потом.
— Ну, пошли тогда к ребятам.
В «штабе» была атмосфера будничной усталости — дремали в креслах, вяло переговаривались, лениво дымили сигаретами, позевывали. Теперь, кажется, уже все были уверены в успехе эксперимента.
Дмитрий подошел к кульману. Кривая строчка синих крестиков цепочкой куриных следов послушно тянулась за красными точками. Оставалось всего три итерации. Вообще-то говоря, вполне можно было обойтись и без них. Дмитрий предлагал брать всего шестьдесят точек, продолжительность эксперимента сократилась бы на два часа, но его не поддержали — ни свои, ни в Ученом совете. Избыточная защита — так это называется. Или — защита от «дураков». «Дураки», а точнее, просто чересчур осторожные люди могли оказаться везде. Приходилось на всякий случай защищаться от них.
Тихо подошла Жанна, молча встала рядом с ним — и вдруг легонько погладила его по руке. Дмитрий улыбнулся ей и спросил:
— Устала?
— Очень. А ты спал?
— Как младенец.
58
И вот сейчас, когда его спросили, как он спал, и все почему-то смотрели на него, словно им очень важно было знать это, — не смотрела только Ася, она разделывала курицу, — он чуть не сказал: «Как младенец». Но, взглянув на Жанну, сказал другое:
— Нормально. — И скомандовал на другой конец стола: — А ну, наливайте там!
— Да налито уже!
— Тост, Дмитрий Александрович!
— Тост! — требовало застолье.
— Тосты по части Ольфа, — отмахнулся Дмитрий. — Он вам сейчас такое загнет, что полдня будете разбираться, что к чему.
— Ах так! — рассердился Ольф. — Тогда назло тебе ничего не буду загибать. Сам говори, посмотрим на твое ораторие!
— И я не буду.
— Нет, Дмитрий Александрович, тост!
— Не умею я, так пейте.
— Тост!
— Ну хорошо, — сдался Дмитрий. — Всего три слова. За нашу удачу!
И он торопливо выпил, забыв чокнуться. За столами недовольно зашумели:
— Мы не чокнулись!
— Так не пойдет!
— Налейте ему еще!
— Вот недотепа! — ругнулся Ольф. — Да закуси хоть!
— Я же говорил вам — не умею, — расстроился Дмитрий, глядя, как ему снова наливают. — Сами говорите.
— Можно мне? — сказала Майя
— Можно!
— Давай, Майя!
— Реки, богиня плодородия!
Майя вышла из-за стола и зашептала что-то на ухо Асе. Та, улыбаясь, кивнула. Майя подошла к Дмитрию, стала рядом и повернулась к столу.
— Я предлагаю выпить… конечно, и за нашу удачу, но в первую очередь за того, кому мы обязаны ей… За вас, Дмитрий Александрович!
Майя поставила рюмку на стол — и вдруг обняла Дмитрия и поцеловала его.
— Браво, Майка!
— Вот это тост!
— Молодчина!
— За вас, Дмитрий Александрович!
Тянулись через стол руки; гремя стульями, вставали из-за дальнего конца стола, шли к нему, тонко звенели рюмками:
— Будьте здоровы, Дмитрий Александрович!
— Многая лета!
— За вас!
Смотрели на него признательными, почти влюбленными глазами, говорили добрые, ласковые слова.
Он, растерянно улыбаясь, молча выпил, постоял, крутя рюмку в пальцах; кто-то взял ее у него, поставил на стол.
— Да-да, — почему-то сказал Дмитрий, оглядывая всех, и, торопливо нашарив спинку стула, сел, быстро сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59