— Ну, во-первых, не все время. За последние три года мы вообще мало сталкиваемся с ним. И, простите, почему же мне его не поддерживать? Мы десять лет проработали вместе, и, смею вас уверить, хорошо поработали, он во многом помог мне. А во-вторых, я думаю, что я человек довольно терпимый и никому не навязываю своих взглядов, а в отношениях с людьми стараюсь придерживаться общепринятых норм, а не своих оригинальных идей. В работе — другое дело. Пожалуй, единственное, чего я не переношу, — это всякую халтуру, научную недобросовестность, карьеризм. А Шумилов не халтурщик и не карьерист. Он честно делает то, что может. И, опять-таки с точки зрения общепринятых норм, он вполне заслужил то, что имеет. И «Волгу» тоже. Я ведь уже говорил вам, что всякие степени, титулы и оклады иногда не имеют ничего общего с наукой. Все это от лукавого… Ну что, хватит с вас?
— Не совсем, — хитро улыбнулся Ольф. — Еще один маленький вопросик… Если, так сказать, применить ваш критерий талантливости… я имею в виду ваши рассуждения о радости, то, это самое… что мы из себя представляем?
— То есть талантливы вы или нет?
— Во-во, это самое, — потупился Ольф.
— Думаю, что да, — серьезно сказал Дубровин.
— И не боитесь, что мы зазнаемся? — расплылся Ольф в неудержимой улыбке.
— Нет, не боюсь.
— А почему вы думаете, что мы не умеем по-настоящему чему-то радоваться, кроме работы? — продолжал допытываться Ольф.
— Я не думаю, я вижу. Сколько бы вы ни уверяли меня, что вас мучат угрызения совести из-за этого «остепенения», на самом-то деле вы только из-за того беситесь, что ваша работа оказалась наполовину обесцененной. Разве нет?
— Конечно, — сказал Дмитрий.
— Вот видите…
Заглянула Светлана, она недавно пришла вместе с Марией Алексеевной и сидела на кухне.
— Ольф, ты домой не идешь? — робко спросила она.
— Сейчас, сейчас, — сразу заторопился Ольф.
Дмитрий тоже поднялся, но Дубровин сказал:
— Если не торопишься, посиди еще.
Ольф и Светлана ушли. Дмитрий держал в руке рюмку с недопитым коньяком и задумчиво смотрел на абажур.
— Ну, как ты? — ласково спросил Дубровин, заглядывая ему в глаза. Таким тоном он говорил только с ним, когда они оставались одни.
— Ничего, — пожал плечами Дмитрий.
— Очень расстроился?
— Порядком, — признался Дмитрий. Он вздохнул, допил коньяк и откинулся на спинку кресла.
— С работой Шумилова освоился? — спросил Дубровин.
— Более или менее.
— Ну и какое впечатление?
— Да как вам сказать… Интересно, конечно.
— А что же тебя смущает?
— Да какая-то она… бесхребетная, что ли. По-моему, Шумилов сам не уверен, что все делает правильно. Какие-то отступления, не совсем обоснованные эксперименты… А вообще-то не знаю… Может быть, это просто стиль его работы?
34
В разговоре с Дубровиным Дмитрий был не совсем искренним — на самом деле он не думал, что таков стиль работы Шумилова. Не в стиле тут было дело. Зимой они бегло, для очистки совести, просмотрели годовой отчет и тут же забыли о нем, своих забот хватало.
Вернувшись из отпуска и отпраздновав «остепенение», они пришли к Шумилову. Он еще раз сердечно поздравил их, несколько минут они поговорили о том о сем. Шумилов вопросительно посмотрел на них:
— Чем теперь намерены заняться?
— Чем прикажете, — бодро сказал Ольф, а Дмитрий осторожно добавил:
— Надо бы, я думаю, сначала основательно ознакомиться с тем, что уже сделано.
— Конечно, — тут же согласился Шумилов. — И вообще должен заметить, что я и впредь не намерен ограничивать вашу самостоятельность. Знакомьтесь, осваивайтесь, выскажете свои соображения, а потом вместе решим, чем вам лучше заняться.
И они начали осваиваться. Внимательно разобрали не только последний годовой отчет, но и два предыдущих, и уже тут Дмитрий почувствовал некоторое недоумение. Отчеты были внушительны, щедро иллюстрированы диаграммами и графиками, все выглядело солидно, добротно, каждый этап был выполнен как будто безупречно, но все вместе как-то не очень связывалось в одно целое. Оставалось впечатление, что Шумилов не очень-то хорошо знает, чего хочет. Впрочем, ни в чем конкретном его нельзя было упрекнуть. В сущности, то, что вызывало недоумение Дмитрия, можно было назвать мелочами, как будто обычными в исследовательской работе. Но у Дмитрия стало складываться впечатление, что мелочей этих слишком много, и они все больше раздражали его. Да и не такими уж безобидными были эти мелочи… Однажды они целый день просидели над разбором одного эксперимента, и вечером Дмитрий с досадой сказал:
— Слушай, или я ни хрена не понимаю, или… — он замолчал, вглядываясь в график.
— Что «или»? — спросил Ольф.
— Можешь ты мне объяснить, зачем Шумилову понадобилось делать это?
— Отчего же нет? — ухмыльнулся Ольф. — Чтобы убедиться в справедливости этого гениального уравнения.
И он ткнул пальцем в аккуратную строчку, выписанную тушью.
— Но это же почти очевидно.
— Вот именно — почти. К тому же это для тебя почти очевидно, а он, вероятно, засомневался.
— Но должна же была интуиция подсказать ему, что заниматься этим не нужно.
— А если у него ее нет?
— Чего нет? — не понял Дмитрий.
— Интуиции.
— Ну, знаешь ли, — развел руками Дмитрий. — Если заниматься проверкой таких вещей, то этой работе и через десять лет конца не будет.
— А куда ему торопиться? — сказал Ольф. — Заняло у него это всего три недели, усилий с его стороны почти никаких не потребовало — кто-то сделал, доложил, к отчету приложил, — дела идут, контора пишет. А жить стало чуть-чуть спокойнее, одним «вдруг» стало меньше.
— Но почему он стал проверять именно это? Где же тут логика?
— А если ее нет?
— Чего нет? — опять не понял Дмитрий.
— Логики, — невозмутимо сказал Ольф.
— Перестань! — рассердился Дмитрий. — Я ведь серьезно.
— Я тоже, — сказал Ольф, но Дмитрий уже не слушал его и продолжал размышлять вслух:
— Если уж он так осторожен и не доверяет себе, то стоило бы в первую очередь проверить другие, более интересные вещи. Ну, например, выяснить, чем вызван этот аномальный выброс…
Дмитрий показал на график.
— Пожалуй, — согласился Ольф.
Осваивались они две недели, а потом пошли к Шумилову. Они наметили для себя несколько проблем, которыми, на их взгляд, надо было заняться в первую очередь, но решили пока не высказываться и посмотреть, что предложит им Шумилов. И когда он спросил их, надумали ли они что-нибудь, Дмитрий вежливо уступил ему «право подачи»:
— Да, есть кое-что… Но мы бы хотели узнать, что вы считаете нужным нам предложить.
Шумилову как будто не очень понравилось это, он помолчал и стал излагать им свои соображения.
Дмитрий выслушал его и осторожно сказал:
— Очень интересно… Но вам не кажется, что сначала следовало бы проверить вот это…
И он назвал одну из намеченных проблем и поспешно спросил:
— Или это уже сделано?
— Нет.
Шумилов как будто не удивился их предложению и, немного помолчав, спокойно согласился:
— Неплохая идея. Если вы хотите заняться этим — пожалуйста.
Легкость, с которой Шумилов согласился с ними, неприятно удивила Дмитрия. Они ожидали встретить возражения и приготовили тщательнейшее обоснование своей идеи. А Шумилов сказал «неплохая идея» — и все. А между тем идея была далеко не очевидная, и Дмитрий не сомневался, что она не приходила Шумилову в голову, иначе он уже осуществил бы ее.
— Если это и есть его стиль работы, — сказал он потом Ольфу, — то это плохой стиль.
Они принялись за осуществление своей идеи, но дня через два Дмитрий решительно сказал:
— Придется тебе пока одному над этим посидеть.
— Почему?
— Мне надо еще побегать по всей работе.
— Унюхал что-нибудь?
Дмитрий неопределенно покрутил рукой:
— Да так, есть кое-какие подозрения.
И они разделились. Ольф так увлекся идеей, что почти не интересовался поисками Дмитрия, а тот ничего не говорил ему.
Незадолго до симпозиума Дмитрий сказал Ольфу:
— Отложи свои бумажки в сторону и слушай… Ты, надеюсь, не забыл, на чем мы погорели три года назад?
— Ну, еще бы. Ее величество «комбинированная четность».
— А помнишь, мы удивлялись, почему Шумилов занимается проверкой почти очевидных уравнений и в то же время не обращает внимания на аномальный выброс?
— Ну?
— Дело вот в чем. Выброс этот может быть по нескольким причинам. С большой натяжкой его можно объяснить несовершенной постановкой эксперимента, что Шумилов и сделал и на этом успокоился. Но одной из причин его может быть то самое несохранение комбинированной четности, о которое мы тогда споткнулись…
— И что же? — наморщил Ольф лоб.
— Слушай дальше. Я подумал, что Шумилов просто не заметил этого или решил не отвлекаться. А теперь сравни два отчета — предыдущий и последний. В первом он пишет, что желательно провести серию экспериментов по упругому рассеянию К-минус мезонов на протонах, и эти эксперименты были запланированы. А теперь посмотри, что в следующем отчете. Шумилов скороговоркой объясняет, что намеченные эксперименты решено было не проводить, так как появились новые данные, вполне удовлетворяющие его. И такие данные действительно появились. Но интересно то, что он ссылается на второстепенные, сравнительно бесспорные работы и ни словом не упоминает об интереснейших, но очень неясных экспериментах группы Тардена…
Дмитрий говорил медленно, тщательно взвешивая каждое слово, словно еще раз проверял себя, и Ольф весь сжался от нетерпения, однако молчал, он знал, что в таких случаях Дмитрия нельзя перебивать.
— Но самое-то интересное, — продолжал Дмитрий, — что один из намеченных экспериментов был все же проведен.
— И Шумилов не упоминает об этом в отчете?
— Нет.
— А от кого ты узнал об этом?
— От Жанны.
— А как все это нужно понимать?
— Сейчас увидишь. Жанна нашла результаты этого эксперимента, и я проделал кое-какие расчеты. Не сомневаюсь, что их в свое время проделал и Шумилов, поэтому он быстренько и свернул эксперименты. Он просто испугался своих результатов.
— Почему?
— Потому что они косвенно связаны опять-таки с несохранением комбинированной четности. Смотри сюда. Экспериментальное значение верхней границы относительной вероятности двухпионных распадов нейтральных ка-два мезонов меньше трех десятых процента. Это результаты Дубнинской группы. А у Шумилова эта граница намного выше — почти один процент.
Ольф в изумлении откинулся на спинку стула.
— Что он, сошел с ума? Неужели он нигде не приводит эти результаты?
— Нет.
— Ну, это уже просто подлость…
— Зачем так громко. Формально его вряд ли в чем упрекнешь. Ведь это был побочный эксперимент.
— Да-а…
— А теперь смотри, что получается. Результаты Дубнинской группы относятся еще к шестьдесят первому году. Техника эксперимента с того времени значительно усовершенствовалась, и вполне естественно, что получились расхождения. Во всяком случае, любой ученый попытался бы выяснить причину этих расхождений. Я думаю, что Шумилов тоже наверняка сделал бы это, если бы был уверен, что тут дело именно в технике эксперимента или еще в чем-то столь же несущественном. Но ведь после экспериментов Дубнинской группы были работы Фитча и Кронина, Окуня, потом эксперименты в ЦЕРНе и Харуэлле. В итоге, сам знаешь, ситуация оказалась архисложная, никто толком не знает, что делать с этой комбинированной четностью, как связать концы с концами. Для каких-то категорических суждений слишком мало данных. Все неясно, неустойчиво, малодостоверно. Вероятность неудачи при исследованиях в этой области намного возрастает… Стоит ли удивляться, что Шумилов предпочитает не рисковать, не ввязываться в эту историю? Ему что-нибудь попроще бы, поскромнее, понадежней.
— А чего же он тогда хочет?
— Чего он хочет, я не знаю, — задумчиво сказал Дмитрий. — А вот чего он не хочет, я догадываюсь.
— Чего?
— Он не хочет, чтобы его работа хоть как-то соприкасалась с проблемами несохранения комбинированной четности.
— Ты уверен?
— Уверенным тут быть трудно. Но уж очень факты… один к одному подходят. Надо еще помыслить, узнать кое-что.
— Все-таки странно… Подвернулась такая блестящая возможность заняться настоящей работой — и он сам отказывается от нее.
— Ты же сам говоришь: все мы люди, все мы человеки…
— Знаешь, что меня смущает? Ведь работа Шумилова идет уже четвертый год, неужели никто ничего не заметил?
— Ну, тут удивляться нечему. По сравнению с остальными его работа не слишком-то значительная, никому до нее дела нет, у всех своих забот хватает. Да еще учти, что никакого криминала в его действиях нет. Он волен по-своему интерпретировать те или иные факты.
— Ты думаешь, и Дубровин ничего не заметил?
— Наверно, нет. Он давно не следит за его работой.
— А Жанне ты говорил?
— Нет, но она, кажется, и сама догадывается, что не все чисто.
— Что же нам теперь делать?
— Посмотрим, — неопределенно сказал Дмитрий. — У нас еще слишком мало фактов, чтобы предпринимать что-то конкретное.
— Но Дубровину-то надо сказать?
— Зачем? Во-первых, и говорить-то почти нечего. Пока что все это наши домыслы. А потом — до каких пор он будет нянчиться с нами? Неплохо было бы самим разобраться во всем.
— Ну, смотри, — сказал Ольф и вдруг засмеялся.
— Ты что? — удивился Дмитрий.
— Да так, вспомнил кое-что… Кто бы мог подумать, что спустя три года мы опять столкнемся с несохранением комбинированной четности. Ты, случаем, не видишь в этом указующего перста судьбы?
— Пока нет, — улыбнулся Дмитрий, — но думал, кстати, я об этом и раньше.
— Да? Смотри-ка, а я напрочь выбросил из головы…
Ольф совсем развеселился, встал и заходил по комнате.
— А ты, я смотрю, тоже хорош. Обзывал меня сыщиком, а сам все вынюхивал, как бы своего ближнего подсидеть.
— Ничего я не вынюхивал. Почти все эти данные мне Жанна сообщила.
— Кстати, что она за человек?
— По-моему, очень хороший.
— Ты собираешься рассказать ей?
— Со временем.
— И не боишься, что она донесет Шумилову о нашей подрывной деятельности?
— Ну, во-первых, Шумилову рано или поздно придется рассказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59