В углу трюма тускло горел ночной фонарь. Он раскачивался вместе с пароходом, как маятник, что-то отсчитывая. То ли время… То ли расстояние… Или то и другое вместе.
В самом низу, охраняя путь к трапу, за узким столом сидел Георгий Иванович Симонов. Перед ним стояла эмалированная кружка с каким-то напитком, который он время от времени отхлебывал. Но главным его занятием была газета, одна из многих газет, которые ему щедро принесли перед отплытием «Йоми Мару» нью-йоркские знакомые. Он ее не только перелистывал, но и делал выписки.
Для воспитанников оставалось загадкой, как их воспитатель, ложась позже всех, уже на ногах, когда они просыпаются.
Днем Георгий Иванович не прикасался к газетам. Зато рассказывал детям о прочитанном. Его рассказы о политике, войне, обычаях и нравах были замечательным дополнением к урокам Ильи Френкеля.
Пете Александрову захотелось спуститься вниз и поделиться с наставником потрясением, пережитым вчера. Но он знал, вслед за ним вокруг стола соберутся и другие колонисты. И ночь превратится в шумное собрание.
Вот почему Петя продолжал лежать, восстанавливая во всех подробностях ушедший день. А потом вспомнил другой день, тоже недавний, когда он хоронил сестру. Многие его жалели, выражали сочувствие. Но когда вслед за другими к нему подошла Мария, сердце мальчика вздрогнуло. Она обратилась к нему — «Петенька». Так называла его только мама. Кто мог подумать, что спустя две недели будут хоронить и Марию. И теперь уже он будет выражать соболезнование Александре.
И еще Петя Александров подумал, что за короткое время, всего за полмесяца, смерть постигла трех колонистов. И каждая из смертей была случайной и ужасной. Леночку укусила ядовитая муха… Павел Николаев погиб от шального выстрела… И вот новая трагедия.
Было уже далеко за полночь, но и другие мальчики не могли уснуть. В голове Бориса Моржова продолжала звучать «Вечная память», которую детский хор пел в минуты погребения.
А Саше Трофимовскому представилась другая картина. Когда-то дядя ему рассказал: если на судне покойник, то за этим судном сразу устремляются акулы.
И действительно, когда на корму вынесли тело Марии, вдали показались три акулы. Они то всплывали, то ныряли под воду. Боцман вышел с ружьем и стал в них стрелять. Но акул это не испугало. Они продолжали плыть за пароходом.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
СТИХОТВОРЕНИЕ
17 сентября 1920 г. Пятница.
Атлантический океан.
Пользование пресной водой в душевых ограничено тремя днями в неделю. Она будет подаваться по понедельникам, средам и субботам.
Из судового журнала «Йоми Мару».
— Чем ближе к берегу, тем больше радиограмм. Вот еще одна, — говорит капитан. — Она на мое имя. Но это для вас. Президент нашей компании выражает «глубокое соболезнование в связи со смертью одной из пассажирок».
Последние слова он не пересказал, а прочел.
— Спасибо, что пароходная компания приняла близко эту трагедию, — ответил Аллен дрогнувшим голосом. Радиограмма кольнула его в самое сердце своей казенностью. Для кого-то Мария всего лишь «пассажирка», еще одна единичка в скорбной статистике морских происшествий.
Каяхара понял состояние Аллена.
— Мой капитанский стаж равен двум десяткам лет, — сказал он. — Несколько раз я терял людей. В последний раз это случилось в Желтом море. С мачты сорвался матрос. Но никогда не приходилось хоронить в море женщину. Я имел счастье несколько раз беседовать с мисс Марией. Не только на пароходе, но и на берегу. Помните ресторан в Нью-Йорке, где мы сидели втроем? Такая молодая и очаровательная… Казалось, ей предстоит долгая и счастливая жизнь. Увы, судьба…
— Вы верите в судьбу?
— Как не верить…
Он помолчал, затем спросил:
— Боцман мне сказал, что мисс Мария была облачена в кимоно. Так ли это?
— Да, верно, — ответил Аллен. — Она отправилась в свой последний путь в том самом кимоно, которое мы ей подарили на Хоккайдо.
Каяхара продолжал стоять, скрестив руки на груди, о чем-то размышляя.
— Неожиданная смерть молодой девушки, — сказал он, — и то, что она растворилась в океане, напомнили мне стихотворение нашего поэта:
Внезапный крик, исполненный печали,
Воздушной птицы из осенней дали, —
Ты знаешь ли?
Жемчужину, скользящую на дне
В предутренней нахлынувшей волне, —
Ты знаешь ли?
Каяхара прочел стихотворение по-японски и сам же перевел на английский.
Стоявший здесь же Бремхолл заметил:
— Капитан, каждый раз вы открываетесь с новой стороны.
— А вы думали, Каяхара только и умеет, что отдавать команды рулевым? На моей полке, кроме лоции, стоят и другие книги. Любовь к поэзии — национальная черта японцев.
Каяхара уже собирался уходить, но, что-то вспомнив, достал из кармана листок бумаги.
— Мистер Аллен, чуть не забыл. За вчерашний день средняя скорость судна составила чуть больше восьми узлов. При такой скорости мы придем в Европу на сутки позже.
— Вы уже знаете причину?
— Причина в угле.
— Разве в Нью-Йорке мы не получили паровичный уголь самого лучшего качества?
— Мои кочегары думают иначе.
— Что же делать?
— Для начала проведем экспертизу топлива.
— Прошу это сделать как можно скорее. Еще раз напоминаю — каждые сутки фрахта обходятся Красному Кресту в кругленькую сумму.
— Помню, помню, полковник. Сумма и в самом деле не малая — пять тысяч долларов.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ТРУБКА МИРА
19 сентября 1920 г. Воскресенье.
Дежурный врач провел санитарную инспекцию палуб, туалетов и умывальников.
После полудня в одном из трюмов, а вечером — на открытой палубе показывали новые фильмы, чему дети очень рады.
Из судового журнала « Йоми Мару».
Когда Райли Аллен услышал от Грегори Эверсола о стычке между русским подростком и японским матросом (той, что случилась в Карибском море), мог ли он думать, что не пройдет и месяца, как все повторится. И уже ему самому придется разбираться с драчунами.
В это утро несколько колонистов, среди них был и Петр Орлов, состязались на верхней палубе в беге. Навстречу им шел японский юноша с подносом. Он спешил в кают-компанию, где прислуживал. Стюард пытался обратить на себя внимание. Напрасно. Мальчики слишком увлеклись состязанием. Тогда японец, отложив поднос с посудой, поднял решетку от люка и выставил перед собой, пытаясь защититься от столкновения.
Но Петр Орлов, который бежал первым, будто потерял голову. Обойдя препятствие, он вытянул руку и попал стюарду в глаз. Началось расследование.
Каяхара был рассержен. Даже взбешен. «Среди русских подростков есть расисты, — заявил он. — Петра Орлова следует немедленно посадить под арест. В назидание другим».
Каяхара был неузнаваем в своем гневе. Так что в первую минуту Аллен даже растерялся. Но потом как можно мягче заметил, что такое наказание чрезмерно для подростка. Он хорошо знает настроения в колонии и считает обвинение Каяхары беспочвенным. Колонисты уважительно относятся к капитану и ко всей японской команде. Дети знают — каждый оборот винта приближает их к дому, и благодарны за это экипажу.
Похоже, капитан опомнился.
— Хорошо, — согласился он, — если русский мальчик извинится перед японским матросом и если спортивные занятия будут перенесены на другую сторону палубы, то конфликт можно считать улаженным.
— Рад, что вы остыли, мистер Каяхара. Сейчас же приглашу этого подростка. А вы — матроса. И уладим дело. Я хорошо знаю Орлова. Это спокойный мальчик. Уверен, все произошло непроизвольно. Его поступок не был злонамеренным.
Орлов выразил готовность принести извинения. Но японец, сидевший за столом с перевязанным глазом, не захотел его и слушать.
Аллену не оставалось ничего другого, как развести руками и заверить капитана, что контроль над колонистами будет усилен.
Каяхара же не сказал в ответ ни слова. И непонятно было, считает ли он историю законченной.
Аллен отправился в амбулаторию. Врач сказал ему, что удар в глаз не опасен. Есть припухлость, а на веке — синяк. Через день-два все пройдет.
Бремхолл распорядился, чтобы в этот вечер палубу освободили от детей на час раньше обычного. Оказалось, что эта и другие предосторожности не излишни.
Молодой японец продолжал раздувать ссору.
На следующее утро он облил сидевших вблизи камбуза мальчиков водой из таза. Чуть позже снова облил, но уже грязной водой.
— Русские делают мне оскорбительные знаки, — так объяснил он.
Но Бремхолл, сидевший вместе с детьми, заверил, что ничего подобного не видел.
Аллен собрал старших колонистов и попросил проявлять самообладание. Но уже через полчаса его разыскал доктор Гутелиус, дантист, который пополнил в Нью-Йорке список пассажиров «Йоми Мару».
— Полковник, — сказал он, переводя дыхание, — там неприятности!
Молодой стюард не успокоился.
Сначала он отправился в каюту, где жил Петр Орлов, с явным намерением затеять новую ссору. А не найдя его, подошел к группе мальчиков, мирно сидевших на настиле трюма. Внезапно он вытащил из кармана револьвер и стал им размахивать.
Дело принимало скверный оборот: откуда у молодого человека огнестрельное оружие?
Аллен тотчас доложил капитану о происшедшем и распорядился переселить всех подростков в самый дальний от камбуза трюм.
Нужно отдать мальчикам должное, они держали себя спокойно. Спокойнее, чем когда-либо со времени отплытия из Владивостока.
День этим не закончился.
После обеда Бремхолл решил проследить за стюардом и увидел, как тот, пройдя на корму, сделал три пробных выстрела. Выстрелы слышали и другие.
Аллен вновь поднялся на капитанский мостик. По лицу Каяхары он понял, что тому уже все известно.
— Капитан, находимся ли мы в пределах радиопередач?
— Да, полковник.
— Я собираюсь отправить несколько посланий в штаб-квартиру Красного Креста.
Лицо Каяхары выражало беспокойство. Он подошел к сейфу и, открыв его, извлек револьвер, как показалось Аллену, 32-го калибра.
— Как видите, я уже принял необходимые меры. Мой старший офицер отобрал оружие у этого мальчишки.
— А мы уже второй день держим своих воспитанников под присмотром. Но если кто-то будет размахивать у них перед носом ножом или револьвером, мы не в силах будем удержать их. Я не стану давать советов вам, опытному моряку. В конце концов, вы хозяин на этом судне.
— Выстрелы на корме были и для меня неожиданностью. Только капитан, согласно правилам, имеет право на ношение оружия. Свой револьвер я держу под замком и могу его использовать в случае крайней необходимости.
— Дай нам Бог, чтобы такой необходимости не возникло.
— Да, выстрелы на судне — это страшно. Так же страшно, как и пожар.
— Не хочу, капитан, чтобы мы с вами оказались по разные стороны барьера.
— Я тоже не собираюсь противостоять вам, полковник, а в вашем лице и такой уважаемой организации, как Красный Крест.
Ни разу еще Райли Аллен не говорил с Каяхарой столь сухо, таким официальным тоном.
Каяхара снова подошел к сейфу, все еще не закрытому. Там, в углу, рядом с револьвером стояла бутылка старого виски, подаренная ему Алленом по приходу судна в Нью-Йорк.
— Что-то еще плещется, — сказал он и разлил виски по рюмкам. Выпили молча. Только посмотрели в глаза друг другу. Аллен достал из кармана табакерку:
— Раскурим трубку мира, капитан…
Много лет спустя Ханна Кемпбелл вспоминала об этом происшествии:
«Японский мальчишка оказался в центре внимания и был этим очень доволен. Он настаивал, хотя врачи и отрицали эту необходимость, перевязать ему глаз черной повязкой. В своей кичливости он зашел слишком далеко, так что от него отвернулись даже товарищи по команде. И японские матросы задали ему трепку.
Все были рады, что наступили согласие и мир. В том числе и мы, женщины. Американские и русские. Ведь нам приходилось нести дополнительные дежурства. И ночью недосыпать».
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ОСТАНОВКА В ОКЕАНЕ
21 сентября 1920 г. Вторник.
Атлантический океан.
Сегодня у русских большой церковный праздник день Богородицы. Слышно, как мальчики настраивают музыкальные инструменты, готовясь к танцам.
Из судового журнала «Йоми Мару».
После Нью-Йорка пароход оставил за кормой две тысячи миль — две трети расстояния, разделяющего Америку и Европу.
Кочегары сумели приспособиться к неудобному топливу, и упавшая до восьми узлов скорость вернулась к прежним десяти. «Йоми Мару» пробегает 240 миль в сутки. И теперь уже легко посчитать, когда судно пристанет к французскому берегу. Произойдет это, как обещают штурманы, в ночь с 24 на 25 сентября.
Все бы хорошо. Но главный двигатель (то же самое сердце) начал давать сбои. Механик попросил остановить пароход. Достаточно одного или двух часов, сказал он капитану, чтобы осмотреть и привести машину в порядок.
Воцарившаяся тишина заставила притихнуть и пассажиров. Но затем из глубины каждого трюма вырвался вопль ликования.
Дети привыкли — остановка в открытом океане означает купание. За борт опустят большую сеть. И они станут прыгать в океан. Друг за дружкой. Кто «солдатиком», а самые умелые и отчаянные — головой вниз. Конечно, кроме девочек и младших мальчиков, кому еще рано очертя голову бросаться в воду.
Придут и обнаженные до пояса кочегары. Для них наступила передышка, поубавилось работы… И они поднимутся из клокочущей огнем котельной на палубу, чтобы присоединиться к детям и вместе окунуться в океанскую купель.
Не теряя времени, дети обратились к воспитателям, а те к Бремхоллу.
Ответ был неожиданным.
— Со дня смерти мисс Марии, — сказал он, — прошло всего четыре дня. Дети будут прыгать в океан, и многим это напомнит страшную картину похорон.
Георгий Иванович Симонов счел такое объяснение неубедительным. Дети не должны слишком долго пребывать в унынии.
Но жена Симонова, Елизавета Аристидовна, поддержала Бремхолла:
— Я согласна с Барлом. Еще не время для веселья.
Отвернувшись от мужа, она сказала своим воспитанницам:
— Девочки, идемте на урок.
Большие ее глаза готовы были пролиться слезами. Вот почему она поспешила вместе с детьми к трюмному трапу, подальше от солнца и океана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98