На голове каждой красовалась голубая пилотка, и он подумал: не они ли приходили вчера к ним в лагерь, оставив возле каждого барака точно такие же флажки с изображением красного креста и американского флага?
Кузовков перешел на другое место — так, чтобы между ним и солнцем оказалась пароходная труба. На крыле ходового мостика он увидел капитана Каяхару в неизменно белом кителе и с трубкой в зубах. Другая трубка принадлежала Райли Аллену. Они мирно беседовали, как и положено в подобных случаях. Казалось, их вовсе не касается происходящее на палубе и причале.
На главной палубе началось движение. Забегали матросы. Загремела якорная цепь. По трапу стали спускаться всякие важные персоны. К одному из них, человеку средних лет, все относились с особым почтением. Кто-то в толпе произнес имя Рольф. И Федя вспомнил: так зовут мэра Сан-Франциско.
Сошел на причал и Аллен. Рядом с ним стояла молодая и очень красивая женщина. Федя узнал в ней одну из воспитательниц. Оба они смеялись, глядя друг на друга. Аллен, сложив ладони рупором, что-то крикнул Бремхоллу, и тот согласно кивнул головой.
Но что это! Трап оторвался от причала, а Аллен, как ни в чем не бывало, продолжал говорить и смеяться.
«Вы забыли мистера Аллена!» — хотел было крикнуть Федя, но сдержал себя.
Федя не верил глазам своим. Трап поднят. Отданы швартовы. Просвет между бортом судна и причальной стенкой все больше и больше… А начальник колонии продолжает беседовать с мэром города.
Подъехал автомобиль, такой же черный, как «Йоми Мару». Сначала в открывшуюся дверцу вошла воспитательница, а вслед за ней мужчины — мэр города Сан-Франциско и полковник Аллен.
Мальчик не знал, что и думать. Как могло случиться, что мистер Аллен покинул колонию, и кто теперь ее возглавит? А не сошел ли он на берег ради того, чтобы разыскать его — Кузовкова?
Но Федя недолго льстил себя этой мыслью. Не такая уж он важная птица.
Пароход, между тем, повернулся к пристани кормой и стал удаляться в сторону «Золотых ворот». Толпа поредела. Покинула причал и полиция. Теперь Кузовкову было нечего опасаться, и он с облегчением снял кепку, открыв обозрению свою яркую шевелюру.
Будь сейчас сумерки, капитан Каяхара решил бы, что в порту Сан-Франциско открылся новый маячок, пока не обозначенный на лоцманских картах.
«До встречи, „Йоми Мару”»! — сказал Федор Кузовков и зашагал прочь.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ВНИЗ ПО ГЛОБУСУ
— Илья Соломонович!..
Две маленькие девочки бегут в сторону кормы, и каждая держит в руке по серебристой рыбке. Они спешат показать их учителю биологии и географии.
Сам учитель сидит на ящике перед ведром, больше чем наполовину наполненным уловом. Уловом необычным, добытым без сети и крючка. Любопытство, испуг ли заставили тысячи летающих рыбок покинуть родную стихию и подняться над океаном.
Ни одна из них не долетела до верхушки мачты и не уселась там, как это было недавно с береговой птицей, первой встретившей колонию на пути в Калифорнию. Но многим рыбкам оказалось под силу перемахнуть через борт и попасть, к восторгу детей, в их руки.
Рыбки трепыхались на палубе, пытаясь взлететь снова. И колонисты решили помочь. Они осторожно сжимали их пальцами и запускали в воздух, как если бы это был бумажный голубь. Но невольные пленницы, устав от солнца и чрезмерного внимания, предпочли вернуться к себе домой, в темные глубины.
У детей много вопросов, и они собрались вокруг Ильи Соломоновича, который напоминает Паганеля — любимого героя из любимой книги Жюля Верна. Такой же долговязый, всезнающий и рассеянный…
Френкель отодвинул в сторону ведерко с уловом, одел пенсне и оглядел детей. Некоторые стоят, другие сидят, глядя снизу вверх на своего учителя. Они уже привыкли к урокам на открытой палубе. Но если океан неприветлив, спускаются в трюм.
— Теперь вы знаете, что рыбы не только плавают, но и летают. И могут находиться в воздухе целую минуту. А это совсем немало.
— А как высоко они могут взлететь?
— Судите сами. От воды нас отделяют шесть метров. Рыбки легко одолели эту высоту. А при сильном ветре могут подняться еще выше. Им помогают плавники, которые вытянуты, словно крылья. Вот почему эти грациозные существа и планируют над волнами.
— А я слышал, есть рыбы, которые машут плавниками, как птицы крыльями, — сказал Коля Иванов.
— Да, есть такой вид. Но живет он не в океане, а в пресноводных водоемах.
Лена Александрова достала из ведра рыбку и положила на ладошку.
— Такая маленькая? Сколько ей лет?
— А как можно узнать возраст дерева? — задал встречный вопрос Илья Соломонович.
— Это всякий знает. Сколько колец — столько и лет дереву, — ответил Саша Трофимовский.
— С рыбой то же самое.
— Где же тогда ее кольца? — спросил Леша Карпей.
— На чешуе.
— Неужели?
— Так оно и есть. Чешуя растет по мере роста рыбы. И на чешуйках остаются годичные и сезонные метки.
Стоило учителю сказать эти слова, как дети бросились рассматривать летучих рыбок. Но Френкель их остановил:
— Потерпите до Нью-Йорка. Надеюсь, мистер Аллен купит нам микроскоп. Простым глазом этого не увидишь.
— А что делать с рыбками? Они уже не шевелятся…
— Можно сварить уху. Но лучше засушить и привезти в школу. Прекрасный экспонат!
— Смотрите, Илья Соломонович! Виден берег!..
— Это Мексика. Хотите, я вам расскажу об этой стране?
— Хотим! Хотим!.. — закричали все в один голос.
Только заменив Райли Аллена, Эверсол понял, как много забот лежит на человеке, стоящем во главе колонии. Порой весьма неожиданных.
…Одна из воспитательниц пожаловалась — японские моряки, проходя ночью через трюм, направляют фонари на кровати девочек. И даже трогают их. Пришлось обратиться к капитану. Каяхара крайне рассержен: «Я поговорю со своими людьми. Такое больше не повторится».
…На пароходе есть душевнобольной мальчик. Медицинские сестры боятся, что он выпрыгнет за борт. За ним нужен постоянный надзор. Эверсол обратился за помощью к старшим колонистам: не найдутся ли добровольцы, чтобы присмотреть за мальчиком? Почти все, кто в это время находился в трюме, подняли руки. Выбрали шестерых. Они будут дежурить, сменяя друг друга.
…Тридцать семь подростков ведут себя плохо. Не слушаются воспитателей. Воруют из продовольственного склада овощи и фрукты, сладости и консервы. Генри Вудс, преподаватель физкультуры, предложил построить на палубе изолятор и помещать туда самых дерзких. Эверсол не согласился. Это создаст на пароходе тягостную атмосферу. Да и вряд ли послужит исправлению. Надо придумать другое, чтобы задеть самолюбие.
Эверсол собрал всех сорванцов и сказал следующее:
— Я врач. И уверен, что ни один мальчик не должен себя вести так, как вы, если он здоров. Следовательно, буду обращаться с вами, как с больными детьми. Начиная с сегодняшнего дня, если кто-то станет вести себя плохо, я уложу такого мальчика в постель. Ему будет отказано в выходе на палубу, он не сможет смотреть кино. Даже в туалет будет ходить в сопровождении сестры милосердия или санитара. И так — до самого берега. Но и это еще не все. В Нью-Йорке его поместят в госпиталь. На все время пребывания в этом американском городе.
— Как ваша беседа? — спросил Бремхолл.
— Кажется, впервые я увидел на лицах этих сорванцов настоящее волнение, — сказал Эверсол. — Мне их даже стало жалко. Но я повторил, что не шучу. И что долг врача заставляет меня поступить именно так, а не иначе!
— И что они вам ответили?
— Попросили дать им последний шанс для исправления.
«Йоми Мару» спускался все ниже по глобусу, а температурный столбик поднимался все выше. Только за один день семнадцать детей получили тепловой удар.
От Ани Сужай не отходит брат Илья. Он прикладывает к ее лбу мокрое полотенце. А для Веры Шмидт полотенца мало. За ней ухаживает близкая подруга Оля Агасильд. Время от времени она смачивает простыню.
Теперь колонисты смогли оценить по достоинству подарки, полученные в Муроране, — соломенные шляпы и веера.
В трюмах непрерывно крутились вентиляторы… Матросы натянули над палубой брезент и устроили душевые, куда поступала морская вода… Мальчишки расхаживали в шортах и легких рубашках… Детям подавали холодный чай и лимонад… Но ничего не помогало. Жара была сильнее.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
СО СКОРОСТЬЮ ТРИДЦАТЬ МИЛЬ В ЧАС
Не только пассажиры «Йоми Мару» страдали от жары. Феде Кузовкову было не легче. Впрочем, обо всем по порядку.
Проводив пароход, Федя быстро зашагал к складу, где его терпеливо ждал Кузовок. Собаке тоже хотелось проститься с «Йоми Мару». Там она оставила много друзей. И знала не хуже боцмана все палубы, трапы и судовые закоулки. Знала даже шлюпку, куда нужно запрыгнуть, если случится тревога. Но раз маленький хозяин не взял ее с собой на пристань, значит, на то есть причина.
Гул толпы проникал в полуоткрытые окна склада вместе с шумом прибоя. Отдельные возгласы, звуки судового оркестра, а затем и прощальный гудок «Йоми Мару», показавшийся Кузовку болезненно грустным, — все это наполнило собачье сердце тоской. Кузовок начал скулить. Все громче и громче… Но вовремя вспомнил Федин наказ — не выдавать себя.
Известно, что собака, будучи нашим защитником, и сама нуждается в защите… Собачье сердце тоже любит и страдает. У четвероногого существа своя боль и надежды, свои воспоминания и судьба — от рождения до смерти. А глаза умеют не только видеть, но и плакать. Кузовок вдруг представил себе, как в эту минуту Федя поднимается на пароход, чтобы остаться там, а его оставить здесь.
С Кузовком такое уже случалось однажды, когда прежний его хозяин в спешке покидал Владивосток. А что может быть хуже, чем из собаки домашней превратиться в уличную. В бродяжку, которую любой может пнуть ногой…
Кузовком овладело отчаяние. Он забыл обо всех наставлениях и уже готов был выпрыгнуть из окна. Но, к счастью, услышал шаги, торопливые и знакомые.
Как мог он подумать, что Федя забыл о нем?! Не в силах сдержать радости, Кузовок принялся прыгать и кружить вокруг хозяина. А затем, встав на задние лапы, а передние положив мальчику на плечи, начал лизать ему лицо.
— Тебя никто не обидел? — спросил Федя, отстранив от себя голову собаки и заглядывая ей в глаза. — Ты только скажи… Убью, если кто тронет!
Кузовок вместо ответа подошел к сумке, которую все это время охранял, и, ухватившись зубами за ручку, подвинул ее к Феде.
Сумку подарила все та же Дженифер. Была она на колесиках — незаменимое качество в дороге, и вместила в себя все необходимое. Даже одеяло.
— Мы ведь еще не завтракали, — сказал Федя. — Чуть потерпи. Ну-ка угадай, чем я тебя сейчас угощу?
Он расстегнул сумку, куда не преминул заглянуть и Кузовок. А заглянув, взвизгнул от предвкушаемого удовольствия. Мальчик ловким движением с помощью специального ножа открыл банку мясной тушенки. Большую ее часть отдал собаке. Себе же оставил на донышке.
Съев мясо, Кузовок с не меньшей жадностью вылакал из чашки воду и стал в выжидательную позу: что дальше? Чем они займутся после завтрака? В последнее время он перестал понимать хозяина. Зачем было оставлять пароход? За исключением нескольких штормовых дней (Кузовок плохо переносил морскую непогоду), остальное время на «Йоми Мару» было замечательным. Даже лучше, чем на берегу. Вдоволь вкусной еды и много, очень много друзей.
Кузовок не мог высказать своих соображений. А будь такая возможность, человек все равно их не примет. Кузовок давно с этим смирился. Теперь главное различие, которое он делал между людьми, — как они к нему относятся, добрые они или злые.
Прошедшую ночь Федя провел беспокойно. Не только потому, что спал на бетонном полу, застланном тонким одеялом, в окружении лопат, носилок и ведер из-под цемента. Ничего страшного! Он не был «принцессой на горошине». И если на то была нужда, мог уснуть даже стоя, прислонившись к какой-нибудь стене. Хотя за несколько месяцев, прожитых в колонии, успел привыкнуть к относительному комфорту. А главное, к беспечности, когда другие думают о твоем быте и завтраке. Теперь придется вернуться к тому времени, когда он сам себе был хозяином.
Уснуть мальчику мешал не жесткий бетон, а мысль о том, как сложится новое его путешествие. Хорошо бы начать, как это делает всякий нормальный человек, с билетной кассы. Но в кармане всего-навсего семь долларов. Да и те скоплены с превеликими стараниями. Куда больше беспокоила полиция. Там, на вокзале, она расставлена едва ли не возле каждой двери и вагона. Не стоит ей попадаться на глаза. На «Йоми Мару» его уже не вернут. К этому времени пароход покинет американские воды. А вот в приют для малолетних бродяг — точно отправят. Что будет тогда с собакой?
Но есть и другой способ добраться до Нью-Йорка — на товарном поезде.
— Надеюсь, ты наелся?.. Вот тебе еще водичка. А мне надо уйти. Не обижайся, Кузовок. Это ненадолго, — Федя помахал собаке рукой и снова направился к причалу.
В своем костюме и добротных башмаках он был похож на примерного мальчика, который не замышляет ничего дурного. Просто пришел проводить отца в рейс.
Феде сразу повезло. Недалеко от склада, где они с Кузовком провели ночь, кран опускал на открытую железнодорожную платформу большие ящики. Они были разного размера, что не позволяло грузчикам ставить их вплотную друг к другу. Так что среди ящиков получались пустоты и даже проходы — настоящий лабиринт. Забравшись туда, можно остаться незамеченным.
Теперь надо узнать, куда пойдет груз. И снова повезло. На одном из ящиков Федя прочел станцию назначения — Чикаго. Не так уж и далеко от Нью-Йорка.
Мальчик ни на минуту не забывал о собаке. Вот почему, довольный результатами своей разведки, сразу вернулся на склад.
— Видишь, Кузовок, я сдержал слово. Вернулся быстро. Знаю, знаю… Тебе здесь не нравится. Потерпи. Осталось ждать немного.
«А кто еще способен терпеть и ждать больше, чем собака», — наверное, ответил бы пес, владей он человеческим языком.
Теперь торопиться некуда. Можно следить за погрузкой издалека. Даже из окна, откуда хорошо просматривается причал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98