Забирались с ногами в глубокое кресло и, добавив огня керосиновой лампе, позабыв обо всем на свете, проглатывали страницу за страницей.
— Что вы еще читали?
— «Задушевное слово» сменили Майн Рид, Луи Буссенар, Фенимор Купер… Мы твердо верили: сначала нас ждут приключения в книжках, а потом — в жизни. Вот почему я и сестра так обрадовались путешествию, которое нам предстояло в летние каникулы.
Подросток все еще сидел над открытым чемоданом. Что же с собой взять? Рояль в чемодан не войдет. С микроскопом в дороге несподручно. И, чуть подумав, Виталий положил в чемодан стопку книг.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДЕТСТВО
Александров запаздывал. Был конец февраля. А весной и не пахло. Со стороны Балтийского моря дул ветер. Мое демисезонное пальто он пронизывал насквозь.
С Александровым мы условились встретиться на углу Садовой и Невского проспекта. А вот на какой стороне Невского, не договорились. То и дело я бросал взгляд на противоположную сторону. Но машины шли сплошной вереницей, почти без просветов, заслоняя обзор. Взгляду было не пробиться. Да и вечерело к тому же.
Я уже собрался перейти улицу, когда увидел, что Александров сам идет навстречу.
— Вы не против, если мы заглянем в какой-нибудь ресторанчик? — спросил я.
Официант предложил хорошее место. В углу, но вместе с тем и у окна. Там, за стеклом, люди шли сгорбившись и подняв воротники. В зале же тепло и тихо. Ничто не мешало нашей беседе.
Прежде чем начать говорить, Александров пригубил вина.
— Вы просили рассказать о моем детстве. Но ведь детство не одинаково. Есть в нем пора, когда весь мир как сказка. Когда ребенок ждет чудес. Но и детство знает свою зрелость. Для меня невинная пора закончилась в 1914 году, с началом Первой мировой войны. Мне исполнилось только восемь лет. Жили мы в Гатчине. Городок небольшой. Всего в сорока пяти верстах от столицы. Считай, пригород. Случись что в Петрограде, мы тут же знаем. Без всякого телеграфа.
Так вот о войне. Мы, дети, воспринимали ее как праздник.
Прекрасный августовский день. Бравурная музыка духового оркестра. На фронт провожают два императорских гвардейских полка. Яркая, красивая форма. В руках у женщин цветы. На лицах ни единой слезинки. Наоборот, улыбки и поцелуи. Всеобщее ликование. Парад, да и только. Что же говорить о нас, мальчишках! Домой я прибежал вприпрыжку. Как вдруг слышу плач матери. Оказалось, Шуру, брата моего, не дав доучиться в медицинском училище, тоже посылают на войну.
Попал Шура на миноносец. Часто присылал письма, красочно описывал сражения на Балтике. Это вселяло страх в сердце матери. Ее тревога, постоянное ожидание дурных вестей невольно передавались и мне. Ночью снились страшные сны. Я вскакивал и бежал к родителям в спальню.
Начался наплыв беженцев. Целыми семьями. Из-под Варшавы и Лодзи. С подробными рассказами о зверствах. То, что я слышал, никак не вязалось с лубочными картинками и плакатами о русских победах. На плакатах изображался лихой казак Крючков, ловко сажающий по два-три немца на пику.
Брата моего перевели с флотской службы в кавалерию. Шура приехал на короткую побывку домой. Приехал не только с рассказами, но и трофеями — касками немецких кирасир и уланов. Он уверял, что каски эти сняты с отрубленных голов.
Наши мальчишеские разговоры, как на улице, так и в школе, были тоже на военные темы. Мы пересказывали письма, полученные с фронта. Такими же были и игры. С деревянными саблями и винтовками наперевес мы сражались с утра до вечера. Зимой строили изо льда и снега крепости. Домой возвращались с синяками и шишками.
Детские впечатления той поры можно сравнить с калейдоскопом. Пестрота и неожиданность. Одно событие перекрывало собой другое. Новости сыпались как из рога изобилия. Отец часто бывал в Петрограде. Однажды, приехав домой, сказал прямо с порога:
— Царя смахнули с трона!
С этого дня вся жизнь еще больше переместилась на улицу. Улица стала театром под открытым небом, который не требовал ни костюмов, ни декораций. И комедия, и героическая драма… Но чаще — трагедия. Старый мир рушился. И это было неотвратимо. Старый корабль тонул, погружался в пучину. Тысячи людей метались на его палубе, ища спасения.
Моя детская память сохранила эти фигуры: жандармов, попов, царских офицеров… Ими владели ненависть и безысходность, страх и отчаяние. Они готовы были на все. Помню, как несколько офицеров, взобравшись на колокольню гатчинского собора, стреляли по демонстрации и были оттуда сброшены. Помню генерала и полковника. Они переоделись в поповские шубы, чтобы незаметно пробраться на вокзал. Их схватили на наших глазах. Раздели до нижнего белья и погнали назад. Чем закончилось это происшествие, не видел.
Нам, мальцам, разобраться в том, кто прав, а кто не прав, было нелегко. Душевные травмы, нанесенные в детстве, особенно чувствительны и остаются на всю жизнь. Мне потом приходилось видеть много жестокостей и несправедливостей. Но то, детское, — памятнее, больнее всего.
Мы днями пропадали на вокзале. Самое людное, а значит, и самое интересное место. Нравились нам матросы-балтийцы. В черных бушлатах. Строгие и немногословные. Но нередко оружие и власть оказывались в руках людей плохих. Прибыл как-то к нам на станцию небольшой отряд из полутора десятка солдат. Все изрядно выпившие. Размахивают винтовками и револьверами. Горланят, перебивая друг друга. Здесь же затеяли скандал с комендантом. Мы, как всегда, рядом. Глазеем на новоприбывших. А они к нам обращаются:
— А ну, ребята, показывайте, где тут живут офицеры?!
Городок Гатчина в то время небольшой был, и мы знали наперечет все дома. Не думая, что может произойти в дальнейшем, с готовностью пошли показывать квартиры. По тротуару Лютцевской улицы, ничего не подозревая, идет навстречу пожилой капитан. На черном его кителе висит кортик. Такой красивый! На солнце блестит. Да и у капитана самого, видно, настроение хорошее, по случаю доброй погоды.
— Сдать оружие! — заорали солдаты.
Капитан от неожиданности вздрогнул:
— Какое же это оружие? Оно у меня именное. Дареное…
— Снять немедленно! — подступил к нему один из солдат и для острастки выстрелил вверх из револьвера.
Капитан снял кортик, сломал его о колено и бросил в канаву. На глазах его появились слезы. Он махнул рукой и, сгорбившись, пошел в сторону станции.
Это было только началом. Нетрезвые солдаты врывались в дома офицеров. Крики, избиения, слезы домочадцев… Все это до сих пор в моей памяти.
За окнами ресторана стало темнеть. Зал наполнился посетителями и шумом. Александров подвинул стул ближе ко мне. Лицо его побледнело. Глаза блестели. То ли от выпитого вина, то ли от нахлынувших воспоминаний. Я воспользовался паузой, чтобы перезарядить кассету в диктофоне.
— Еще помню корниловский мятеж. Я стоял в очереди за хлебом. Длинной и долгой. Неподалеку, на куполе вокзала, солдаты устанавливали пулеметы. В сторону Суйды медленно катились вагоны с красногвардейцами. Среди них мог быть и мой брат. Он тоже записался в Красную гвардию.
Домой я вернулся уставшим. А утром проснулся от крика матери:
— Шура, сыночек мой! Как они тебя изуродовали! Дети! Вставайте скорей, помогите!
Оказалось, брат и в самом деле был в тех вагонах и участвовал в бою с корниловцами. Всего в шести верстах от нашего дома. Раненый, с марлевой повязкой на голове, он еле добрался домой. У него еще хватило сил, чтобы постучаться в окно, после чего он рухнул наземь. Втроем мы едва смогли втащить его в комнату. Почти бездыханного.
Осенью в Петрограде произошло вооруженное восстание. Поначалу это событие не показалось моему отцу серьезным и значительным. Просто очередной переворот. В газетах, которые я покупал отцу, замелькали новые слова — Ленин, Троцкий, Совдеп… Еще не закончилась мировая война, а уже началась Гражданская. Пришел голод. В нашу семью тоже.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В ДАЛЬНЮЮ ДОРОГУ
«Красная газета»
1 марта 1918 г.
Помощь детям бедноты.
При Наркомпросе образовалась комиссия по устройству детских клубов и колоний в общегосударственном и всероссийском масштабах.
8 марта
Запись детей в колонии производится в 1-м гор. районе на Литейном пр., 2, 35.
28 марта
Отправка детей рабочих.
Вчера, 27/3, в 6 час. комиссия по организации детских колоний при Наркомпросе отправила в Уфу группу детей от 5 до 15 лет в количестве 700 человек. Дети выехали с Варшавского вокзала в санитарных поездах. С ними едут 7 врачей и на каждых 40 детей — один руководитель-учитель. Намечается 4-я группа, которая будет отправлена в Вятку.
31 марта
Правила отправки детей.
Дети, отправляющиеся в колонии, должны иметь: удостоверение с печатью районного Совета рабочих и крестьянских депутатов и с печатью общей больничной кассы. Возраст детей должен быть не менее 4 и не старше 15 лет.
2 апреля
Запись детей в колонии продолжается.
В тот февральский вечер мы не договорили с Петром Александровым. Он спешил домой. Новая наша встреча состоялась через три дня, перед моим отъездом из Ленинграда, в гостинице.
Заурядный одноместный номер. Только одна приметная деталь — чудная гравюра с мостиком через канал Грибоедова.
Войдя, Александров так и застыл перед ней. Он не сказал ни слова, а только покачал головой.
Я стоял позади и через его голову тоже смотрел на гравюру. На ней не было примет времени. Непонятно, какой город изображен — нынешний Ленинград или Санкт-Петербург. Вечный город.
Я догадался, почему Александров не может оторваться от гравюры. Наверное, ему казалось: шагни на этот мостик — и попадешь в свое детство. Это помогло нашему разговору.
— Весной восемнадцатого я закончил трехклассное училище имени императора Павла Первого. Мне исполнилось двенадцать лет. Семья наша жила скромно, и нехватка хлеба ударила по нам особенно больно. Запасов никаких. Родители едва сводили концы с концами. Куда-то ездили. Что-то меняли. И не особенно посвящали нас в свои дела. Но, как говорится, все трудности были видны на столе.
На одном из последних уроков наш преподаватель Георгий Иванович Симонов сказал:
— Сегодня я отпускаю вас домой пораньше. Но с одним условием — вы должны вручить вот эти записки родителям.
Такие извещения мы приносили домой каждый месяц. В них было напоминание об уплате денег за обучение либо приглашение на собрание. Иногда мы теряли эти бумажки, а то и забывали передать. Но на сей раз в голосе Георгия Ивановича звучала особая настойчивость. Это подогрело наше любопытство. Но в записке я не нашел ничего особенного. Правда, на собрание почему-то приглашался не только отец, но и мать. Что-то затевалось. Но что же? Оставалось ждать. Могли ли мы тогда думать, что простая бумажка так много предопределит в нашей жизни. А кому-то будет стоить и самой жизни.
С собрания родители вернулись поздно, когда мы с младшей сестренкой Леной улеглись спать. Но сквозь сон я слышал, как отец и мама о чем-то долго говорили в гостиной.
Наутро все разъяснилось. За завтраком отец сказал:
— Петя и Леночка, вы поедете на Урал. На все лето. Чтобы подкормиться и отдохнуть…
Меня эта весть обрадовала. С этой минуты наша поездка на Урал стала главной темой всех разговоров в доме. Старший брат Шура уговаривал не отпускать нас из дому. Навоевавшись и настрадавшись, он понимал, как неустойчиво положение в стране. Родители колебались и уже готовы были с ним согласиться. Но внезапно в наш дом пришла беда. В конце апреля в одночасье умерла мама, и мы с Леной остались на попечении отца. В то время он работал в Петрограде. Это и решило нашу участь. Мы стали собираться в дальнюю дорогу.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ФИНЛЯНДСКИЙ ВОКЗАЛ

К сведению детей, отправляющихся в летние колонии.
1. Перед отправкой мальчикам обязательно остричься машинкой.
2. Для девочек стрижка обязательна только по требованию врача.
3. Перед отправлением верхнее платье, включая пальто, обязательно проутюжить.
4. С собой надо взять следующие вещи: пальто теплое, запасную смену верхнего платья, для мальчиков — две верхние рубашки и одну пару брюк, две наволочки, две простыни, несколько носовых платков, три смены белья, гребенку, зубную щетку и зубной порошок, мочалку, мыло для себя, небольшую кружку, ложку, вилку и тарелку, пуговицы, иголки, нитки, карандаш, ручку, перья, пять тетрадей, щетку платяную или сапожную.
Желательно:
а) Одну книгу для чтения (не учебную).
б) Одну игру (шашки, шахматы, лото, гусек…).
в) Куклу, солдатиков, цветные карандаши, цветную бумагу.
г) Мешок спинной, походный.
Примечание:
1. Вещи брать такого размера и веса, чтобы не занимали много места и можно было нести самому.
2. Учебники брать только по тем предметам, по которым даны обязательные работы или переэкзаменовка.
К этому длинному списку сердобольные папы и мамы добавили и свой. Так что к вокзалу все тащились тяжело нагруженные.
В то время Финляндский вокзал отличался от нынешнего. Небольшое деревянное здание не могло вместить в себя сотни детей. Но никто и не стремился под крышу. Солнечный день располагал к общению и шуткам. Подростки весело возились, куда-то пропадали, чтобы через десять минут объявиться вновь, ведя за руку очередного приятеля. Казалось, им предстоит воскресный пикник, а не дальний путь.
Лица родителей, наоборот, были хмуры и озабоченны. Они тоже ловили за руку, но не друзей, а воспитателей, стараясь выведать хоть что-нибудь новое.
Народу между тем прибывало. Уже вся площадь была запружена. Толпа мешала трамвайному движению. Отъезжающих было куда меньше, чем тех, кто провожал. Собирались группами, по районам. Так они потом и называли себя: нарвские, коломенские, выборгские, василеостровские…
Особняком стояли ребята из Гатчины. Вроде и недалеко от Петрограда, а город, что ни говори, другой.
Всего же отправлялись в летнее путешествие четыреста мальчишек и девчонок. Старшим — шестнадцать. Но есть и пяти-семилетние крохи. И едут с ними вместе не только воспитатели и учителя, но и родители, вызвавшиеся работать прачками, поварами, подсобными рабочими, нянечками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98