И не удержалась… Видишь, шрам на локте…
Она приподняла рукав.
— Ты хотела бы вернуться назад, в свой сон?
— Нет. Потому что там не было тебя.
Аллен взял ее руки в свои:
— Скажи откровенно. Тебе и в самом деле стало лучше?
— Когда ты рядом, боль отступает. Но когда уходишь, когда тебя нет…
— Давай договоримся… Нам осталось быть в Нью-Йорке три или четыре дня. Это время ты проведешь в палате. Запомни, для тебя я еще и начальник колонии.
— И в ответе за своих подчиненных, — досказала Мария и обняла его за плечи.
— Да, отвечаю. За их здоровье и жизнь.
— Раз так, я согласна. Отвези меня утром в госпиталь. А сейчас налей нам вина.
— Тебе нельзя.
— Я только пригублю.
— За нас с тобой!
— За нашу любовь!
— У меня для тебя подарок.
— Еще один? Ты ведь недавно подарил мне браслет.
— Угадай, что я принес на этот раз.
Началась игра, такая знакомая и любимая ими.
— Что-то маленькое? Что можно сжать в кулаке? — предположила Мария.
— Не угадала!
— Могу я его поднять?
— О да! Совсем легкий.
— Коврик или гобелен?
— Ты близка к истине. Но совсем другое.
— Я нетерпеливая. Больше угадывать не буду.
— Тогда отвернись и закрой глаза.
Райли разрезал тесьму и освободил картину от бумаги.
В первую минуту она не узнала себя. Потом взяла портрет в руки, подошла к зеркалу и стала переводить поочередно взгляд со своего отображения в стекле на холст.
— Неужели это я?
— А кто же еще?
— Эта девушка не от мира сего. Будто ее вынесло на палубу волной.
— Афродита тоже появилась из пены.
— Все женщины на «Йоми Мару» знают, что вы великий мастер комплимента, мистер Аллен!
— Завтра же закажу золоченую раму, и мы повесим портрет.
— Его незачем вешать. Завтра меня уже здесь не будет. Но ты не сказал главного — откуда портрет? Я не помню, чтобы кому-то позировала.
— Здесь приложено небольшое письмо от художника. Это Клаус, один из бывших военнопленных. Кто бы подумал, что рядом с нами на пароходе такой мастер!
— Который моет посуду и драит палубу…
Дождь за окном прекратился. Мария принялась готовить ужин.
— Я помогу, — сказал Райли.
— Нет, я сама. Хочешь, сделаю коктейль? А ты посиди рядом и полистай свою любимую «Нью-Йорк таймс».
Райли засмеялся.
— Чему ты смеешься?
— Мы как типичная американская семья. С одной разницей — за мамин передник не держится маленькая золотоволосая девочка, похожая на тебя.
— Или малыш — копия папы. Маленький Райли.
— Ах, если бы это стало правдой!
Райли отложил в сторону газету и подошел к Марии. Она улыбалась, и глаза ее были полны любви. Уже несколько дней Мария собиралась сказать об этом, но все не могла выбрать время. Райли уезжал рано, а возвращался поздно и уставшим. Да и она себя чувствовала скверно.
— Райли, ты сказал, что нам кое-чего не хватает, чтобы вполне походить на типичную семью.
— Это так. К сожалению…
Она взяла его руку и осторожно приложила к своему животу.
— Нас уже трое…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
БОЛЬШОЙ СБОР
После гибели Павла Николаева мальчики стали строже. Их оставило желание шуметь и озорничать. По многу раз в день они проходили мимо лужайки, где случайный выстрел оборвал жизнь их товарища.
Острым напоминанием о происшедшем была и пустующая койка Павла. Никто не вынес ее из казармы и никто не занял. Койка была аккуратно застелена, и Кузовок время от времени подходил к ней и клал голову на суконное одеяло, все еще хранившее живой запах мальчика. Каждое утро на стоявшей рядом тумбочке появлялись цветы. Их приносили девочки, жившие в соседнем домике.
Петя Александров, Федя Кузовков, Борис Моржов, Юзек Яновский и их четвероногий друг держались вместе. Все у них было общим — развлечения, поездки в город, даже кошелек. Конечно, больше всего долларов перепадало Юзеку от папы, почти ежедневно посещавшего Водсворт.
Американский мальчик, отпросившийся сначала на несколько дней, теперь окончательно поселился в лагере и не отказался бы и дальше разделить судьбу колонии. Не только в казарме, но и в пароходном трюме.
Тетушка Вероника, мать Юзека, кажется, понимала и чувствовала это куда лучше мужа и пригласила мальчиков на ужин с последующим ночлегом. Они уже собирались покинуть лагерь, как их остановил Виталий Запольский.
— Сегодня на берегу возле пушек большой сбор, — предупредил он.
— Это важно?
— Очень важно.
Дети уже привыкли к митингам, нашествиям гостей и делегаций, журналистам и фотографам. Сначала было интересно. Потом надоело. Надоели жалость, восторги, глажение по голове и даже, как ни покажется странным, подарки. Пресытились…
Будь это заурядное собрание, мальчики улизнули бы. Но большой сбор — другое дело. Собираются все-все, от мала до велика. Не только дети, но и воспитатели. Все, кроме американцев.
В назначенный час мальчики были на берегу, Федя опередил других, чтобы занять удобное место.
— Это наша пушка, — заявил он.
Они уселись на ствол, беспечно свесив ноги. А собака расположилась на лафете, охраняя и саму пушку, и своих друзей.
Леонид Дейбнер взобрался на возвышение и произнес пылкую речь — самую страстную из всех, когда-либо звучавших на острове Стейтен-Айленд.
Водрузив на нос очки, он сказал, что в истории Петроградской детской колонии наступил важный момент. Вот-вот они поднимутся на пароход, чтобы начать вторую часть путешествия. Но куда собираются направить «Йоми Мару»? На их протест ехать во Францию так и нет ответа. Почему маршрут держат в секрете? Нельзя молчать! В море их голос не услышат. Вот почему они и собрались здесь. Сейчас Юра Заводчиков прочтет письмо, которое подпишут все колонисты.
Длинное, на нескольких страницах письмо было адресовано президенту Вильсону, Международному Красному Кресту в Женеве, в штаб-квартиру Красного Креста в Вашингтоне, Государственному секретарю, представителю Советского правительства в Нью-Йорке и в Комитет русских организаций. Письмо требовало, чтобы американцы связались с родителями и совместно решили, где будет конечный пункт морской экспедиции.
Письмо заканчивалось словами: «Дети и учителя высоко ценят работу Красного Креста, многочисленные знаки внимания и доброты и навсегда сохранят чувство благодарности».
Далее Юра Заводчиков сказал, что каждый из семисот восьмидесяти колонистов и тридцати семи преподавателей, которые присутствуют на митинге, должны подойти и расписаться.
Выстроилась очередь. Детям было очень лестно поставить свои подписи под письмом президенту. Сотни подписей заняли куда больше места, чем само послание.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ДОБРАЯ ФЕЯ
Миссис Кемпбелл решила разделить этот день на две части. Первую половину она отдаст работе, а ближе к вечеру побродит по магазинам.
Смешно сказать, вот уже два года, как ее гардероб не обновлялся. Аляска, Байкал, Владивосток, а затем морские будни превратили ее из элегантной женщины, тщательно следившей за модой и посещавшей театры, в рабочую золотого прииска с лопатой и тачкой в руках, а теперь — в прачку, няньку, швею, сиделку, кухарку, официантку…
Она забросила собственных детей, перепоручила их своему Чарльзу, самому терпеливому на свете мужу, чтобы заняться чужими детьми, сотнями мальчиков и девочек. Теперь она знает их имена и язык, знает, чему они рады и почему плачут. Каждая их слезинка доставляет ей боль, а улыбка — греет душу, как солнце. Как бы ни было трудно, она засыпает и просыпается в блаженной уверенности, что в ее большой семье все будет хорошо.
Сегодня Мамаша Кемпбелл решила поехать в порт. Готов ли «Йоми Мару» к приему колонии? От Аллена и Бремхолла она знает, что судно уже покинуло сухой док, где его корпус тщательно осмотрели и очистили днище от водорослей и ракушек. Это прибавит скорость. И они скорее пересекут Атлантический океан.
Закончен и ремонт паровой машины, приведен в порядок такелаж. Но все это мужские заботы. Ханну интересует другое: как выглядят столовая, кухня, госпиталь, бельевая, но главное — спальные места.
Вот почему вместе с ней в автобусе — полтора десятка бывших военнопленных. Они покидают Водсворт, чтобы первыми переселиться на пароход, помочь ей навести порядок и чистоту.
Они венгры и составляют одну бригаду, самую дружную и трудолюбивую. Почти все — офицеры с высшим образованием. Половина из них музыканты. Есть врач, учитель, юрист и даже политик. Нью-Йорк преобразил их. Они приоделись. Костюмы, галстуки, шляпы и даже запонки…
Ханна слегка растеряна. Придется снять шляпы, развязать галстуки и переодеться в робы. Как сказать им об этом помягче?
Венгры громко говорят на своем языке, не похожем ни на какой другой европейский язык. Ханна не может уловить ни слова и прислонилась головой к окну автобуса.
— Миссис Кемпбелл, — говорит ей ближайший сосед, — извините за балаган. Сегодня у Франтишека день рождения. Ровно тридцать лет. Мы собирались в ресторан, а вместо этого едем на пароход.
— Выходит, я помешала вашему празднику? Что же вы не сказали раньше? Я бы взяла других людей.
— Пустяки… Отметим юбилей на «Йоми Мару». Там никого нет, кроме японцев. Думаю, капитан не станет возражать.
— А что любит ваш друг Франтишек?
— Что может любить молодой мужчина? К тому же истосковавшийся по свободе. Хорошенькие женщины… Хорошее вино…
— Как ваше имя?
— Ласло… Ласло Ковач.
— Могли бы вы, мистер Ковач, мне помочь?
— С превеликим удовольствием. Я к вашим услугам.
Ханна остановила автомобиль. Через четверть часа она и Ковач вернулись с ящиком вина. И с другим ящиком, где находилась закуска для праздничного стола — окорок, головка сыра, консервы и фрукты.
— Вы добрая фея, — смущенно сказал Франтишек. — Но чем я заслужил такое внимание?
— Тем, что вы далеко от дома.
— Зато рядом мои друзья.
У трапа «Йоми Мару» скучал матрос. Еще издали увидев миссис Кемпбелл во главе группы мужчин, он дал знать на мостик о гостях. И бросился вытирать салфеткой поручни.
Капитан едва успел одеть китель.
— Всегда вам рад, миссис Кемпбелл, — сказал он, протягивая руки. — Но только не сегодня.
— Не ожидала от вас это услышать. Что-то случилось?
— Пароход в отвратительном состоянии. Только вчера мы приняли топливо. Везде мусор и угольная пыль.
Каяхара провел пальцем по обшивке каюты.
— Посмотрите, он черный. А вы в нарядном платье.
— Я прописана на «Йоми Мару». И люблю этот пароход. Да, он старый и не предназначен для пассажиров. Но это наш плавучий дом. Вы здесь капитан, а я — хозяйка. И пришла навести порядок.
— Конечно, конечно… Вы — Мамаша Кемпбелл. Самая многодетная мама на свете.
— Но я пришла не одна, а привела с собой целую бригаду уборщиков.
— Вы уверены, что эти господа захотят взять в руки тряпку и швабру после того, как нарядились в европейские костюмы?
— Еще как захотят! На этом пароходе им добираться домой, где они не были целых три года.
— Ну что ж, если так — принимайтесь за дело. А мои люди помогут.
Пока в капитанской каюте шла беседа, Франтишек и его друзья успели переодеться и перестали быть похожими на гостей.
Ханна тоже прихватила с собой рабочее платье и не намерена была терять ни минуты.
Капитан был прав. Глазам предстала удручающая картина.
Судно запаслось углем, и все закоулки и щели забиты пылью. Куски угля лежат даже на койках. А палубы завалены мусором, который не разрешается бросать за борт, пока судно не выйдет в открытое море.
Но больше всего поразило Ханну то, что она увидела на кухне и в столовой. Рабочие, жившие на судне, пока оно стояло в доке, не вымыли за собой ни одной тарелки. Груды их громоздились до потолка.
— Ну что, закатаем рукава? Примемся за дело? — предложила венграм Ханна.
— Считаете ли вы нас джентльменами? — спросил в свою очередь Ласло Ковач.
— О да, без сомнения!
— Как же мы позволим вам заниматься этой грязной работой?
Сопротивляться было бесполезно, и Ханне пришлось снова одеть выходное платье. В нем она и в самом деле выглядела феей, спустившейся с небес.
Сначала помыли стаканы. Ласло разлил вино. И все, включая капитана, выпили за здоровье Франтишека, за скорое его возвращение в Будапешт.
…Из порта миссис Кемпбелл отправилась в торговый центр. Свои покупки она привыкла начинать с обуви. Достав из сумки визитные карточки, стала перебирать их. И остановилась на «Ковард шуз» — фирме, которая десять дней тому назад обула всех мальчиков колонии.
Миссис Кемпбелл постаралась остаться неузнанной. Перед ней поставили несколько коробок. После короткой примерки она выбрала две пары туфель.
— Подождите, пожалуйста, — попросил ее приказчик и скрылся в задней двери.
Через минуту оттуда появился пожилой человек. Он с заметным интересом посмотрел на покупательницу.
— Я вас слушаю.
Ханна показала выбранную обувь и протянула деньги. Пожилой приказчик повертел их в руках.
— Ваши деньги никуда не годятся, — неожиданно услышала она. — Вы не можете ими оплатить эти туфли.
— Позвольте… Я вас не понимаю…
— Вас зовут миссис Кемпбелл. Не так ли?
— Верно… Но какое это имеет значение?
— Неужели не помните меня? Это я был в Водсворте и делал примерки русским детям.
— Сейчас припоминаю. Но почему вы отказываетесь принять у меня деньги? — Она снова положила их на стол.
— Все очень просто. Любой, кто назвал меня «парнем», как сделали вы в то утро, может получить туфли за мой счет.
— И все же не вижу оснований, чтобы вы так щедро одаривали меня, мистер Ковард.
— Никто уже много-много лет не называл меня так. Вы мне вернули молодость.
Этот день имел все основания стать самым спокойным за все время пребывания в Нью-Йорке. Если бы, вернувшись в лагерь, миссис Кемпбелл не обнаружила на своем столе записку.
Дорогая Ханна!
Завтра утром Марию кладут в госпиталь. Предстоит встреча с врачом. Не могли бы Вы быть вместе с нами?
Райли.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ГОСПИТАЛЬ
Первой мыслью было позвонить. Но, подумав, Ханна решила не спешить. Уже вечер. Пусть поздний звонок не потревожит Марию и Райли в их уединении.
Интуиция не обманула миссис Кемпбелл. В эту минуту они были одни и принадлежали друг другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98