Был совсем простым и каким-то домашним. Играл с нами в лапту и городки, ходил к морю купаться, а в лес — собирать грибы.
Кроме того, Альфред Густавович никогда не подчеркивал превосходства в возрасте, знаниях, отличался неунывающим и веселым нравом. Утром, когда так хочется подольше поваляться в постели, он вскакивал первым и по-петушиному кричал: «Ку-ка-ре-ку!» Или трубил побудку, очень похоже подражая солдатскому горну.
Старый профессор не читал нам нравоучений, не вел назидательных бесед. Но общение с ним заражало желанием больше знать и уметь.
…С первой же оказией чудак профессор отбыл в свою далекую Швейцарию, признавшись нам, что ему очень грустно покидать Россию. Но так сложились обстоятельства. Революция и Гражданская война мешали его работе и надеждам на спокойную старость.
Как его встретила родная Швейцария, покинутая еще в далеком детстве? Нашел ли он своих друзей и близких после долгой разлуки?
Но еще большую грусть вызвало прощание с нашим любимым наставником — Вячеславом Вихрой. Он отбыл из России на том же пароходе, что и профессор.

Черный кот
Вместо одного Вихры к нам были назначены воспитателями сразу две женщины.
Одну из новых наставниц звали мисс Диц. Старая дева, годившаяся нам в бабушки, целые дни проводила в кресле, не выпуская из рук вязального крючка. А на ее коленях обычно дремала болонка. Представьте, я до сих пор помню имя этой собачонки — Бици.
Вторая воспитательница, Ольга Павловна Книшек, была вдвое моложе. Она стала вдовой после того, как ее муж, колчаковский офицер, погиб. Но, судя по всему, смерть супруга ее не особенно огорчила. Она не скрывала от окружающих своей расположенности к мистеру Рутке — блондину в золотых очках, переводчику при дирекции колонии.
Однажды Ольга Павловна сказала мне:
— Хочешь заработать пачку «хольметок»?
Так курящие называли тогда между собой сигареты «Гольден Хольмет».
— Конечно хочу, — согласился я.
— Тогда достань мне кота. Только постарайся — черного.
— А зачем вам кот?
— На Рождество будет бал-маскарад. Я хочу нарядиться бабой-ягой. Вот мне и нужен кот.
На другой стороне острова жил отставной полковник, совсем одинокий человек, если не считать множества кошек, которые всегда разгуливали во дворе его дома.
Туда я и отправился. Перелез через забор, схватил большого кота и засунул под куртку. Кот был старый и вел себя смирно. Даже мурлыкал от удовольствия у меня за пазухой. Его я и вручил Ольге Павловне, тут же получив взамен обещанную пачку «хольметок».
Прошло несколько дней. Я прихворнул и оставался в комнате один, когда мои товарищи ушли на обед в столовую. В это время заглянула мисс Диц со своим неизменным вязанием и дремлющей Бици на руках.
— Ты мне нужен, Александр, — сказала она.
— Это зачем же? — удивился я.
— Поможешь мне повесить гардину.
В ее комнате никого не было. Я сразу обратил внимание на стол, где стояла большая тарелка с жареной картошкой, куском мяса и стручковой фасолью.
— Садись и ешь, — неожиданно ласково сказала мисс Диц. — Я тебя пригласила к себе умышленно. Чтобы ближе познакомиться.
Меня удивила столь неожиданная забота.
— А где же гардина?
— Никакой гардины нет. Я это придумала. Садись, не стесняйся.
Я стоял в нерешительности. Угощение было таким соблазнительным… Но и ничем не заслуженным. К тому же ребята, узнав, что меня подкармливает воспитательница, начнут дразнить «подлизой». А это было в нашем колонистском общежитии самым обидным прозвищем.
Тем временем мисс Диц все теснила меня к столу. Запах аппетитного мяса и золотистая горка жареной картошки кружили мне голову. Такой вкуснятины я уже давно не едал.
Отступать было некуда, и я принялся за еду. Она исчезла с тарелки довольно быстро, а остатки соуса я собрал кусочком хлеба.
— Это неприлично, Александр! — поморщилась мисс Диц. — Лучше выпей чаю с сухариками. Вот сухарики макать можно…
Смущенный этим замечанием, вкуса чая и сухариков я уже не почувствовал. И чтобы как-то оправдать свой промах, решил отблагодарить хозяйку по-английски, зная, что это доставит ей удовольствие:
— Сэнк ю, мисс Диц.
Кажется, ей это действительно понравилось.
— Не хочешь ли заработать две пачки сигарет? — последовало неожиданное предложение.
— А что надо сделать? — с готовностью спросил я.
— Отнести куда-нибудь подальше эту мерзость, — она указала на уже знакомого мне кота, мирно дремавшего на ковре. — Он обижает мою Бици. И вообще я терпеть не могу кошек. Они так дурно пахнут…
Меня сначала удивило неожиданное предложение. Но, поразмыслив, догадался, что такие непохожие воспитательницы, поселенные вместе, старались насолить друг другу. Вот почему одна из них попросила принести кота, а другая — унести его куда подальше.
Я оказался в выигрыше от этой взаимной неприязни Ольги Павловны и мисс Диц. И не стал отказываться от возможности заработать.
Опять сунув разомлевшего кота под куртку, я отправился знакомой дорогой к дому отставного полковника.
Так на одном коте я заработал три пачки сигарет.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ЮЛИ-ЮЛИ
Глаза детей уже привыкли к виду бесчисленных кораблей, усеявших гавань. Но были и другие суда, вернее, суденышки, которые вызывали у подростков куда больший интерес. По заливу сновали десятки джонок. Так назывались небольшие юркие лодки. При ветре они шли под парусом. А в безветренную погоду — с помощью весла.
В искусных руках хозяина весло перемещалось то вправо, то влево, и джонка продвигалась вперед как бы юля. Возможно, поэтому у лодки было еще одно название — юли-юли. Оно передавало и характер хода, и звучало вполне по-китайски.
Большинство лодок принадлежало молодым китайцам, прибывшим из соседней Манчжурии, чтобы заработать деньги на женитьбу.
Лодочники жили и кормились тем, что давало море. Джонки служили им не только средством заработка, но и жилищем. Спали они в тесном носовом отсеке, слегка прикрыв люк. Всю ночь суденышко стояло у берега, темное и молчаливое, удерживаемое вместо якоря большим камнем, оплетенным веревкой. И трудно было поверить, что внутри кто-то есть.
Колонисты подружились с китайцами. Такая дружба была выгодна каждой стороне. Мальчишки приносили своим новым друзьям теплую одежду и одеяла, соль, свечи, мыло и многое другое, что может пригодиться в лодочном хозяйстве. Зато получали возможность совершать короткие путешествия вдоль побережья острова и даже во Владивосток.
Они отправлялись на морские прогулки тайно, без спроса. Дисциплина в колонии падала. Тому было немало причин. И одну из них мы знаем — пришли новые воспитатели. Явились не по велению сердца, как Ханна Кемпбелл, а чтобы переждать трудные времена. Словом, люди случайные.
Неудачным оказалось и назначение на должность директора Герберта Коултера. Хорошего врача, но уж никак не наставника. Ему не под силу было управлять тысячной колонией. Благо, что за спиной Коултера стоял двадцатишестилетний Барл Бремхолл. Его энергии хватало на все — наладить быт, организовать учебу, обеспечить питанием.
К Коултеру дети относились с иронией, Бремхолла любили.
Колония еще спала, а Петя Александров, Борис Печерица и Саша Трофимовский уже были на ногах. Они оделись и как можно осторожнее покинули казарму.
Только-только начинало светать. Море пока не проснулось и дышало так же ровно и тихо, как те, кто остался в теплых постелях досматривать сны.
Было зябко, и мальчики поеживались от утренней свежести. Кромка берега была влажной, усеянной листьями морской капусты, тиной, прозрачными студенистыми медузами и остро пахла йодом и прелью.
Накануне вечером ребята договорились с одним из китайцев, что он перевезет их через пролив, и теперь спускались к пристани.
Лодка ждала их, мерно кланяясь берегу. Хозяин стоял на корме, приветливо протягивая руку. У него было короткое имя, которое нельзя было не запомнить, — Чу.
Чу не многим отличался от подростков. Того же роста и худощавый. И это его тщедушие невольно вызывало сомнение — а сможет ли он, если потребуется, противостоять суровой стихии? Но как только джонка покидала берег, сомнения исчезали. Его глаза, и без того узкие, еще больше сужались. Лицо теряло добродушие и становилось жестким. А фигура на фоне моря и облачного неба неожиданно вырастала.
— Принимай! — протянул Петя китайцу туго набитый мешок.
Этот мешок имел свою историю.
Весной, когда фронт стал приближаться к Уралу, детская колония, отступая в суматохе и спешке, не прихватила и четверти того добра, что хранилось на складах Красного Креста. Успели взять только самое необходимое — продовольствие. Да еще разные ткани — сукно, шерсть, ситец, фланель…
Продукты погрузили отдельно, а мануфактуру — в вагоны, где ехали дети. Они же расположили этот груз с удобством для себя: большие рулоны засунули под нижние полки, а тюки и мешки поменьше приспособили вместо матрасов и подушек.
В долгом пути через Сибирь весь этот груз пришелся очень кстати. Колония потребляла ежедневно сотни килограммов мяса, картофеля и овощей. И вот оказалось, что крестьяне, выходившие к поезду и предлагавшие свой товар, предпочитали обесценившимся деньгам фланель и ситчик.
К концу пути тканей поубавилось. Но кое-что и осталось. Американцы забыли, а может, пренебрегли этими остатками. Чем немедленно воспользовались некоторые из колонистов.
Среди детей нисколько не меньше предприимчивых людей, чем среди взрослых. Колонисты вскоре узнали, что во Владивостоке есть большой базар с сотнями лавчонок и товарами со всего света. И сразу вспомнили о мануфактуре. Они зачастили во Владивосток и возвращались оттуда, на зависть другим, с разными приобретениями.
«А почему нам нельзя?» — подумали Петя и его друзья. Ведь и у них был свой мешок, а в нем рулон превосходного белого полотна. Так созрел план отправиться в город.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
НОВОЕ ЗНАКОМСТВО
Погода им благоприятствовала. И вскоре мальчики уже высаживались на противоположный берег. Они договорились с китайцем, что джонка будет их ждать на этом же месте в пять вечера.
— Куда пойдем? — первым делом спросил Саша Трофимовский у Бориса Печерицы, который уже неплохо знал Владивосток.
— На Семеновский базар. Куда же еще!
— Давайте погуляем сначала, — предложил Петя Александров. — После Петрограда я ни в одном городе еще не был. Все по селам да деревням.
— А с мешком как? Куда его денем?
— Вдвоем понесем. Ты за один угол, а я за другой.
Они пошли куда глаза глядят, без всякого разбора, пока лабиринт улиц и переулков не вывел их на главную улицу — Светлановскую. Никто не обращал внимания на мешок. Каждый встречный что-нибудь да нес.
Борис предложил зайти в два самых больших торговых центра — в бельгийский магазин «Кунст и Альбертс» и русский, принадлежащий купцу Чурину. Кто бы мог подумать, что на краю России есть магазины, не уступающие тем, какие они видели на Невском проспекте. Но великолепие было внешним. Как и в Петрограде, полки и витрины пустовали. Но все же Петя нашел то, что обещал купить сестре, — альбом и краски. Он представил себе счастливое лицо Леночки, когда будет вручать ей подарки, купленные на те немногие деньги, которые ему удалось сохранить.
Оставив магазин, мальчики свернули налево, в сторону вокзала. Казалось, им до чертиков должна надоесть железная дорога. Но что-то неодолимо к ней тянуло. Может быть, нескончаемая сутолока и смена лиц. Или неожиданные знакомства. Но, вероятнее всего, — постоянная, непреходящая тоска по далекому дому, из которого уже так давно увела их эта дорога.
Не успели подростки пересечь вокзальную площадь, как к ним подошел мальчишка-оборванец, судя по всему, беспризорник. Подошел уверенно, будто к давним знакомым.
— Пацаны, папироски лишней не найдется? — спросил он и, не дождавшись ответа, протянул ладошку.
— Лишнего курева не бывает, — снисходительно ответил Борис, единственный среди них, кто курил.
Несмотря на развязный тон, беспризорник выглядел жалко. Башмаки разного фасона и цвета… Одежда с чужого плеча, не по росту — рукава потрепанного пиджака закатаны, а штаны, наоборот, коротки и едва прикрывают щиколотки худых ног.
Было сразу заметно, что его густой шевелюры давно не касались не только ножницы, но и гребенка.
Однако лицо мальчишки не только не выражало уныния, а напротив, сверкало белозубой улыбкой.
Борис не пожалел пацану окурка, а тот, глубоко затянувшись, не торопился распроститься со своими новыми знакомцами. Да и колонистам был любопытен этот, по всему видать, бывалый мальчишка.
Вскоре они узнали не только имя, но и бурную историю короткой жизни беспризорника.
Федя Кузовков жил в Крыму. А точнее, в Севастополе. Его отец, старший помощник капитана, ушел в длительный рейс и пропал. Последняя радиограмма пришла из Шанхая. Отец сообщил, что судно снимается на Владивосток, где планирует быть через две недели. И больше никаких вестей. Это молчание растянулось на многие месяцы.
Все бы ничего. Так бывало и прежде. Но дошел слух, что судно захвачено неизвестно кем, а команда задержана. Пароходная компания не могла сообщить родственникам моряков ничего вразумительного.
Федина мама была в отчаянии. Вокруг война и разруха. А на руках — трое детей. И тогда Федя твердо решил, что разыщет отца. Кому же еще, как не ему, самому старшему из детей, этим заняться?
Матери о своих намерениях он говорить не стал. Понятно, не отпустит.
Он оставил ей письмо. Обстоятельное и, как ему казалось, вполне убедительное. Заканчивалось оно словами, которые должны были, опять же на его взгляд, вполне успокоить маму:
«Ты, мама, не волнуйся. Я обязательно разыщу папу, и мы вместе вернемся домой. До скорой встречи в Севастополе! Твой очень любящий тебя сын Федя».
Без особых приключений Федя сумел добраться до Одессы. Он нашел пристанище в порту, надеясь попасть на судно, следующее на Дальний Восток.
Пароходов было много. Они шли в Гамбург и Марсель, Неаполь и Алжир, Аден, Кейптаун… Но ни один из них не брал курс на Владивосток или хотя бы близлежащие порты тихоокеанского побережья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98