Мне даже начали сны сниться…
Аллена прервал скрип двери. Ему показалось, что он опять погружается в сновидение. На пороге стояла девушка. Она вошла и застыла в нерешительности. Не помешала ли разговору? И эта ее неподвижность, минутное замешательство заставили Райли вообразить, что перед ним прекрасный портрет, а проем двери — его обрамление.
Но так же внезапно «портрет» ожил. Девушка справилась со смущением и, шагнув к столу, сказала:
— Извините, мне нужно поговорить с мистером Алленом.
— Чем могу быть полезен?
Райли постарался спросить как можно спокойнее, но почувствовал, что и сам смущен.
— Я воспитательница. Мои девушки узнали, что вы здесь, и тоже хотят вас послушать…
— Хотите увести нашего гостя? — развел руками Уэлч. — А у нас только-только началась беседа. И мы собирались угостить его чаем…
— А наш чай вкуснее, — лукаво улыбнулась молодая воспитательница. — Да еще и с вареньем.
— Ну, если с вареньем… — нарочито вздохнул Аллен, — Мне перед таким соблазном не устоять. А наш разговор мы обязательно продолжим. Я не прощаюсь, ребята.
Когда они вышли, Райли сказал:
— Я все еще не знаю вашего имени…
— Меня зовут Мария. Мария Леонова.
— Я был уверен, что вы — Мария.
— Уверены? Почему?..
— Так звали мою маму. Это самое прекрасное имя на свете!
— Вы так думаете? — смутилась девушка. — А мне, признаться, всегда казалось, что имя Александра, так зовут мою младшую сестру, куда интереснее. А я ее зову Шурочкой. Это еще лучше.
— Ваша сестра тоже здесь? С вами?
— Она на острове. Вот уже две недели, как я ее не видела и очень соскучилась.
— Завтра утром будет катер. Могу вас отвезти. Согласны?
Райли неожиданно понял — он очень хочет, чтобы Мария согласилась.
— Да, конечно! — сказала Мария. — Уже завтра? Спасибо! Я очень рада…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
«Я В ВАШЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ»
Колонисты освоили все побережье острова Русский, обращенное к Владивостоку. Однако этого им уже было мало. Противоположная сторона оставалась незнакомой и загадочной, как обратная сторона луны.
Мальчишек как магнитом тянуло вглубь острова. Тем более что не так уж он и велик — меньше двух десятков километров в длину, а в ширину — тринадцать.
Но Коултер и Бремхолл строго-настрого запретили колонистам отходить от казарм дальше чем на сто метров. Они предостерегали от опасностей, которые могут быть на острове. В лесных зарослях все еще находятся неразорвавшиеся снаряды и мины.
Но никакие предостережения не могли остановить юных искателей приключений. Любые ограничения лишь подталкивали их навстречу опасности.
То и дело мальчишки тайком покидали казармы и возвращались с интересными находками и увлекательными рассказами о своих приключениях. И этим еще больше разжигали любопытство других подростков.
Особенно много беглецов в группе Георгия Ивановича Симонова. Бремхолл решил поговорить с воспитателем.
— Георгий Иванович, никто в колонии не понимает этих детей лучше, чем вы. Как быть? Как остановить их авантюризм?
— Я и сам об этом думал. И кажется, знаю, что предпринять, — ответил Симонов.
Георгий Иванович вспомнил Вячеслава Вихру и Илью Френкеля. Это они, когда колония жила на Урале, организовали несколько походов и экскурсий. Вот с кем следует посоветоваться.
Френкеля не пришлось долго искать. Он находился на острове. А вот Вихра уволился из детской колонии. Но Симонову удалось его найти во Владивостоке. Здесь вместе с другими земляками-чехами он ждал судна, которое доставит их в Европу.
— Вячеслав Вячеславович, хотите послужить колонии? В последний раз…
— Но я уже простился с детьми. Вот и чемоданы собраны. — Вихра показал в угол комнаты.
— Как много у вас времени? Через сколько дней ожидается судно?
— Думаю, через неделю.
— Этого достаточно, — с облегчением вздохнул Симонов.
— Но вы не сказали главного. Зачем я понадобился? Неужели мне нет замены?
— Представьте себе, это так. Вы офицер, не так ли? А мальчишки неугомонны. Они живут в стране, где идет война. Опасная, но и в чем-то для них увлекательная. Они живут на острове, где былое присутствие военных чувствуется на каждом шагу. Хорошо бы дать им возможность, избежав опасностей и риска, познакомиться с военно-морской крепостью. Помогите.
Вихра поднял руки в знак согласия:
— Я в вашем распоряжении.
Вячеслав Вихра был не единственным, кто оставил работу. Пока колония передвигалась по железной дороге через Сибирь, она теряла в пути своих учителей и воспитателей, медсестер и нянечек. Кто-то остался в Ново-Николаевске, другие сошли в Иркутске или отправились в Харбин, отыскав там родственников.
По прибытии во Владивосток Красный Крест начал искать им замену.
Мы уже знакомы с Ханной Кемпбелл, которой поручили должность сестры-хозяйки. Она заменила мать сотням детей. Не случайно и Райли Аллен, и самый младший из колонистов стали называть ее одинаково — Мамаша Кемпбелл.
А кем и какими были другие наставники? Кто пополнил колонию?
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
МИСС САЙКС И ДРУГИЕ
Из рассказов Александра Трофимовского:

Добрая и злая
Кроме русских воспитателей на острове были и американцы. И самый главный среди них — доктор Герберт Коултер, человек пожилой и совершенно лысый. Череп его сиял, как бильярдный шар. И в первый же день знакомства он получил от нас кличку Мистер Плешь.
Коултер знал не больше десятка русских слов. Потому в казарму приходил всегда в сопровождении переводчика мистера Рутке.
Директор колонии любил рассказывать нам истории о том, как в молодости охотился в лесах Флориды. То ли сами рассказы были скучными, то ли перевод скверным, но мы откровенно зевали, не могли дождаться окончания очередной охотничьей небылицы. И при первой возможности пытались улизнуть.
И вот что мы придумали. Любой, кто заметит появление доктора Коултера, должен закричать: «Мистер Плешь». И по этому сигналу все бросались кто куда.
Между тем у нас был собственный рассказчик — Павел Окунев, большой мастер страшных историй. Вот его мы слушали с удовольствием.
…Однажды дождливым вечером мы сидели в своей казарме и слушали один из жутких рассказов Павлика. Электричества не было, и при свечах, не столько освещавших просторное помещение, сколько рождавших таинственные полутени в углах казармы, голос рассказчика звучал особенно зловеще и устрашающе.
Мы были так увлечены рассказом, что не сразу услышали, как отворилась дверь. К столу, за которым мы сидели, подошла женщина, высокая и красивая. Она заговорила по-английски, сказала, что ее зовут мисс Сайкс и что она наша новая медицинская сестра.
Мисс Сайкс прошла между кроватями, зачем-то потрогала одеяла, пощупала подушки и, не проронив больше ни слова, так же таинственно удалилась.
На следующий день она пожаловала к нам снова, но уже в сопровождении Коултера и Рутке. При дневном свете медицинская сестра выглядела еще эффектнее — яркая брюнетка с васильковыми глазами и спортивной фигурой. Она с неудовольствием тыкала пальцем в наши соломенные подушки и старые разноцветные одеяла, согревавшие нас на всем долгом пути из Петрограда, и при этом что-то быстро и требовательно говорила своим спутникам. А Коултер и Рутке лишь виновато кивали головами и твердили:
— Йес, мисс Сайкс! Йес…
Затем мистер Рутке выстроил нас в одну шеренгу и скомандовал:
— Всем вытянуть руки ладонями вниз!
Мисс Сайкс, пройдя вдоль строя, внимательно осмотрела наши руки, отделила тех, у кого обнаружила чесотку, и отправила их в лазарет.
Уже к вечеру нам выдали новые одеяла. Медицинская сестра аккуратно застелила две крайние койки и показала жестами, чтобы и мы сделали точно так же, по ее образцу.
Назавтра казарму было не узнать. На окнах появились занавески, на тумбочках — салфетки, столы застланы светлыми скатерками, и даже чугунные колонны, подпирающие потолок, увиты лентами из голубой и розовой материи.
Каждое утро мисс Сайкс совершала обходы казарм. И почти всегда после ее обхода появлялось что-нибудь новое — стулья, зеркало, бачки с водой у входа и графины с водой на столах.
Мы были уже большими мальчиками. Нам исполнилось по двенадцать-тринадцать лет. И кое-что понимали. Мы видели, какими масляными глазами смотрит шестидесятилетний Коултер на молодую красивую медсестру. Она это тоже видела и легко добивалась своего. Ради нас. А у Коултера, кроме Мистера Плешь, появилось и другое прозвище — Женолюб.
Мисс Сайкс исчезла столь же внезапно, как и появилась. Говорили, что вернулась в Америку. А ее место заняла другая медицинская сестра — миссис Горн, полная противоположность своей предшественнице.
Мисс Сайкс всегда приветливо улыбалась, а миссис Горн, если мы к ней обращались, не удостаивала нас ответом. В лучшем случае цедила слова сквозь зубы.
Бывало раньше, мисс Сайкс приходила к нам и пела веселые американские песенки. У нее был приятный голос. Мы старались подпевать, хотя большинства слов не понимали.
Надо ли говорить, что миссис Горн ничего подобного не делала. Она почему-то ненавидела нас, русских мальчишек, и однажды в ее руках появился собачий арапник — длинная охотничья плеть с короткой рукояткой.
Как-то миссис Горн зашла в казарму и увидела табачный дым. Куривший мальчишка успел сбежать. А в это время на койке сидел, играя разноцветными морскими камешками, Ваня Хабаров. Миссис Горн о чем-то его спросила. Ваня подумал, что она интересуется его фамилией и ответил: «Я — Хабаров». Медицинская сестра, закусив губу, дважды ударила мальчика арапником по спине, приговаривая: «Хаба, хаба!» Наверно, она приняла слово Хабаров за какое-то оскорбление.
От боли и обиды Ваня горько заплакал. А нас будто охватило оцепенение. Такого просто не могло быть!
Но вот мы очнулись и начали угрожающе надвигаться на миссис Горн. Она переложила арапник в левую руку, а в правой появился револьвер. Он был направлен на нас, и презрительная улыбка медсестры не оставляла сомнения — она готова стрелять.
Это происшествие оставило глубокий след в моем сознании. И не только в моем. Мы остро почувствовали свою зависимость от обстоятельств и от чужой воли. Не всегда благожелательной и доброй. Что наши испытания судьбой еще далеко не завершились.
Благо, больше миссис Горн с ее арапником и револьвером в колонии не появлялась. Никто из нас не стал жаловаться ни Бремхоллу, ни Мамаше Кемпбелл. Но, видимо, о ее поведении стало известно начальству.

Профессор
Как-то утром двое австрийских военнопленных (они выполняли в колонии подсобные работы) внесли в нашу комнату застланную койку. Затем поставили рядом тумбочку. Мы решили, что к нам подселяют новенького. А когда вернулись с купания, видим, сидит на койке старичок в темно-зеленом байковом пиджаке. На одеяле разостлана газета, а на ней лежат табак и коробка с папиросными гильзами.
Старичок ловко набивал гильзы табаком, и рядом с ним уже появилась внушительная горка готовых папирос.
— Вы у нас будете жить? — спросили мы незнакомца.
— Если не возражаете.
— Мы не против.
— А теперь давайте знакомиться. Мое полное имя — Жорж Шарль Альфред де Мюссе. Я профессор филологии Томского университета. Но лучше обращайтесь ко мне Альфред Густавович. Так меня зовут мои русские студенты.
Кто он и откуда? Как оказался в России? Что привело его к нам? Мы с интересом и даже удовольствием наблюдали за действиями старика.
Пальцы Альфреда Густавовича ловко ухватывали щепотки табака, а речь с легкой картавинкой текла плавно и доброжелательно:
— Итак, мальчики, официально я уже вам представился. Пойдем дальше.
По национальности я швейцарец. Но вся моя молодость прошла во Франции. Это чудесная страна очень разных людей и многих языков. И я с детства стал понемногу разговаривать на нескольких языках — в том числе и на русском, потому что во Франции много выходцев из России.
Хочу вам сказать то, что обычно говорю своим студентам на первой лекции. Даже у самого примитивного животного есть язык. Но человеку он дан не только для того, чтобы отличить кислую капусту от сладких конфет. И не для того, чтобы облизываться от удовольствия или дразниться, показывая язык. Тогда для чего же он? Как вы думаете?
— Чтобы разговаривать, — уверенно ответил кто-то из нас.
— Верно. Как дороги соединяют города и страны, так языки связывают людей и помогают им знакомиться, слышать и понимать друг друга. Хотя глухонемые разговаривают только жестами. Или, например, азбука Морзе…
— Мы ее знаем, — не удержался я.
— Ну, тогда считайте, что мы нашли общий язык, и прошу меня принять в вашу дружную семью.
Старый профессор вскоре поразил нас тем, что совершенно свободно говорил с американцами на английском, с австрийскими пленными — на немецком, а со смуглым лавочником на городской улице — на греческом языке. А однажды на пристани мы стали свидетелями такой сцены. Японский солдат тщетно пытался столковаться с китайским торговцем. Раздраженные взаимным непониманием, они уже не говорили, а кричали друг на друга. В это самое время появился Альфред Густавович. Сначала он заговорил с японцем по-японски, а затем перевел его слова на китайский язык.
В другой раз мы увидели профессора сидящим на плоском валуне у берега и беседующим с корейским рыбаком.
— А свой родной швейцарский вы еще не позабыли? — спросил я Альфреда Густавовича.
— А такого языка нет, — улыбнулся он.
— Как же нет?! — удивился Гоша Орлов. — На каком тогда языке говорят швейцары?
— Ну, во-первых, не швейцары, а швейцарцы. Швейцары — это те, кто двери в ресторанах открывает. А во-вторых, в этой стране одна часть населения говорит на немецком, а другая — на французском… И еще в ходу итальянский.
В самый первый день нашего знакомства профессор сказал то, что каждому из нас было очень понятно:
— Как и вы, я тоже соскучился по родине. Но вернуться домой так нелегко. И доктор Герберт Майкл Коултер любезно позволил мне пожить с вами, пока не наладится пароходное сообщение с Европой.
Он мало отвечал нашим представлениям о профессоре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98