Тимур узнал улема. Он поднялся навстречу, сам разрезал ремень, стягивающий руки Ардака, и обнял его.— Я же говорил, что дороги наши пересекутся, — сказал он. — Видишь, я верен своему слову и не забыл то, что ты сделал для меня.Перед улемом стоял уверенный в себе, властолюбивый человек, совершенно не похожий на того, которого они подобрали в степи. Это был не предводитель разбойничьей шайки, а хозяин всего войска Мавераннахра.— А твой товарищ не покинул меня, — сказал Тимур. — Я сделал его своим бакаулом. Кому же еще доверять пищу и питье, как не человеку, который спас мне жизнь,-и, обернувшись к стоящему у дверей нукеру, приказал: — Позвать сюда Асыгата… * * * До глубокой ночи сидели они — Хромой Тимур, улем Ардак и бывший караванбаши Асыгат. А когда пришло время прощаться, Тимур протянул Ардаку кожаный мешочек с золотыми динарами.— Это плата за твой добрый поступок, — сказал он.Улем не протянул навстречу руки, а только пристально посмотрел в глаза Тимура:— Я не беру денег за совершенное добро. Да и зачем мне столько золота?Тимур удивился:— Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь от него отказывался.— Богатство несет человеку беспокойство и делает душу его суетливой. Я хочу жить тихо, в ладах с собой.Тимур недоверчиво усмехнулся:— Может ли в нашем мире быть место, где бы царил покой?— Наверное, нет, — согласился Ардак. — Но уж если покой терять, то надо знать, ради чего. Только дела людей, их счастье и достойны этого.— Но ведь без золота, одними благими намерениями никого нельзя сделать счастливым. Возьми то, что я даю тебе, и распорядись динарами так, как ты хочешь.Ардак колебался. Наконец он взял мешочек с золотом. Ему понравились последние слова Тимура. Быть может, не напрасно спасли они тогда его в безлюдной степи. Человек, в руках которого сейчас находится такая сила, может совершить много доброго, если, конечно, пожелает, если слова, сказанные тогда Тимуру у колодца, упали добрыми зернами на добрую землю.Прощаясь с улемом, Тимур сказал:— Ты идешь в Самарканд. Я дам воинов, которые проводят тебя и уберегут от превратностей судьбы. Если же когда-нибудь потребуется моя помощь, я всег-да сделаю все, что ты попросишь. Ты подарил мне жизнь, а моя жизнь стоит всех сокровищ мира, — глаза Хромого Тимура загадочно блеснули. — Иди. И пусть дорога твоя будет легкой…Выйдя из шатра Тимура, Ардак и Асыгат долго молчали. Звездная ночь плыла над землей. Спал воинский лагерь, и только кисловатый дым от почти погасших кизячных костров низко плыл над землей, щекотал ноздри.— Мне кажется, — сказал Ардак, — что мы совершили дело, угодное богу, когда спасли Тимура.Асыгат долго молчал:— Не знаю. Я дольше тебя живу на земле и все равно ничего не могу сказать… Тимур умеет говорить мягко, но мне отчего-то часто стали вспоминаться слова туркменского батыра о том, что только время покажет, какой он человек.Казаган-хан правил Мавераннахром двадцать лет, и все эти годы, благодаря хитрости и жестокости, удавалось ему удерживать в повиновении эмиров. Он хорошо понимал, что кочевые племена, населявшие подвластные ему земли, не могут жить без грабежа и барымты, и поэтому иногда отправлял свое войско в набеги на Герат и Хорезм. Как правило, оно возвращалось с большой добычей, и в улусах воцарялись спокойствие и тишина.После смерти Казаган-хана его место занял сын Абдолла. Новый правитель перенес свою ставку в Самарканд. Это вызвало недовольство среди эмиров кочевых тюркских родов, и с этого началась великая смута, закончившаяся гибелью Абдоллы.Воспользовавшись этим, Кутлук-Темир — хан Моголистана — совершил несколько набегов на города и кишлаки Мавераннахра. Однако в это время уже набрали силу эмир Хусаин и Хромой Тимур. Захватив города Кошом и Карши, они сделали местом своей главной ставки Балх. Большие города Мавераннахра — Бухара и Самарканд — остались в стороне от их непосредственного влияния. Давно вели спор между собой эти два города. И если кто-либо из прежних эмиров или ханов делал своей ставкой один из них, то в другом, как правило, собирались недовольные новым правителем.Так случилось и теперь. Только ныне и в Бухаре, и в Самарканде одинаково ненавидели нового эмира. Оба города были центрами ислама, а Хусаин не смог привлечь на свою сторону духовенство, и потому муллы, имамы и улемы при каждом удобном случае внушали ремесленникам мысли о непочтении к новому правителю.Во многом здесь был виноват и сам Хусаин. Жестокий и своенравный, он в своих решениях редко руководствовался благоразумием. Кроме того, жадность и скупость его не имели предела. На Востоке почтение и простому народу, и знати может внушить лишь тот правитель, который умеет ослепить богатством и роскошью. Хусаин же одевался всегда подобно обыкновенному нукеру, и нередко на одежде его можно было увидеть заплаты. Он никогда и никого не одаривал, и, быть может, именно поэтому мусульманское духовенство, привыкшее к щедрым подачкам правителей, так невзлюбило его и сразу же приняло сторону противников Хусаина.Без радости в сердце приехал Ардак в Самарканд. На душе после встречи с Хромым Тимуром было неспокойно — все время чувствовалось, что тот говорил одно, а думал совсем о другом. И еще сомнения Асыгата… Они настораживали и пугали.В городе, за высокими глинобитными стенами, было тревожно. На многолюдном, пестром базаре, среди разноязыкого говора без труда можно было услышать злые слова о Хусаине. Народ, измученный поборами, умело подогреваемый муллами и имамами, готов был взяться за ножи и выступить против любого, кто в это время, по его мнению, окажется виновным во всех бедах.Здесь же, на базаре, в крошечной чайхане под развесистой кроной карагача, Ардак услышал имя Тимура.Старый человек с редкой седой бородой, отхлебывая крошечными глотками чай из кисе, неторопливо рассказывал не то сказку, не то легенду о том, как появился на свет ближайший сподвижник Хусаина — Хромой Тимур. Лицо старика было неподвижно, бесстрастно, словно он сто раз рассказывал. Ардак насторожился и, стараясь не выдать охватившего его интереса, стал слушать.— И когда Такине-хатун, средняя жена бия Тарагая, забеременела, пришел к ней во сне святой Хизыр-Гали-Ассалям. Она еще не знала, что беременна, и попросила святого даровать ей сына.«Хорошо, — сказал Хизыр-Гали-Ассалям, — пусть будет так, как ты просишь». И протянул женщине ребенка с телом твердым и крепким, словно высеченным из камня, и сердцем, сотканным из нежнейших лепестков роз.С радостью приняла Такине-хатун младенца и приложила его к своей груди, но он долго не мог поймать губами сосок, и она, рассердившись, шлепнула его ладонью по каменному заду — и заплакала от боли. Видя слезы матери, разрыдался и ребенок. Он плакал долго и безутешно, потому что сердце его было из лепестков роз и всегда переполнялось, словно бутон каплями росы, состраданием к тем, кому больно или плохо.«Ну как, нравится тебе твой сын?» — спросил святой.«Нет, — сказала Такине-хатун, — мне не нужен ребенок, у которого так близко находятся слезы. Дай мне другого».Хизыр-Гали-Ассалям тяжело вздохнул и дал ей другого младенца. Сердце этого мальчика было из камня, а тело было обычным, как у всех нас, грешных.И дала Такине-хатун ему грудь, и он, как и прежний, долго не мог взять сосок. И снова рассерженная женщина наказала младенца. Но этот не заплакал, словно не почувствовал боли.«Хорошего сына подарил ты мне, святой Хизыр-Гали-Ассалям!» — крикнула Такине-хатун.Но никто ей не ответил. Святой исчез. И тогда женщина, счастливая тем, что у нее будет сын, не умеющий плакать, громко рассмеялась.Старик протянул пустую кисе чайханщику и задумался. Казалось, он больше не собирался продолжать свой рассказ.— Так что же было дальше? — стараясь не испугать старика, спросил Ардак.— Дальше? — тот вскинул голову, и глаза улема встретились с умными, настороженными глазами старика. — Дальше беспутная женщина спросила наутро ворожею, как истолковать ей сон. И та отвечала: «Плачешь во сне — будешь радоваться, смеешься — будешь плакать наяву».Старик пожевал блеклыми губами, рассеянно взял из рук чайханщика кисе со свежим кокчаем и, помедлив, закончил:— И еще сказала ворожея, что у сына, которого родит Такине-хатун, будет обычное человеческое тело, уязвимое для стрелы и сабли, зато сердце каменное. Сам он не будет никогда знать слез, зато других заставит стонать от боли и рыдать от горя.И Ардаку вспомнился разговор с Хромым Тимуром. Он не придал значения его словам, посчитав их пустой болтовней и бахвальством человека, в руках которого неожиданно оказалось огромное войско. Чего не скажет тот, кто опьянел от власти. Придет время, упадет с глаз угарная пелена тумана и победит рассудок.— Человек создан для радости, — сказал тогда Ардак.Тимур усмехнулся. Густые брови сошлись на переносице, и между ними залегла глубокая складка.— Мир не может обойтись без ада. Разве не об этом говорит легенда о святом Борыке? — Тимур обвел всех взглядом. — Помните, как любимец аллаха Борык хотел добиться от него, чтобы тот навсегда уничтожил ад?Собравшиеся молчали, почтительно внимая словам Тимура.— Не знаете? Тогда я расскажу… Много дней стоял неподвижно святой Борык, отказываясь от еды и питья и повторяя только, что если аллах не уничтожит ад, он не сойдет с этого места никогда. Аллах хорошо знал упрямство своего любимца и, боясь, что Борык превратится в каменный столп, согласился сделать так, как он просит.Увидев, что желание его исполнено, святой забыл обо всем и, высоко подняв голову, пошел туда, куда повели его ноги. Но недолгим был его путь, еще короче оказалась радость от содеянного. Чья-то тяжелая палка обрушилась на спину Борыка.Святой кричал от боли, молил о пощаде, но незнакомый ему большой черный человек продолжал бить его.«В чем моя вина? За что я страдаю?»«Вина твоя безмерна, — ответил великан. — Ведь, отдавшись своей радости, ты ногами топчешь самое святое на земле — хлеб. Оглянись вокруг — ведь ты идешь по хлебному полю, и в душе твоей нет страха перед наказанием, перед карой божьей. Подумай, что будет, если каждый станет поступать как ему вздумается, не оглядываясь назад, потому что отныне нет на земле ничего такого, чего бы люди боялись».Борык посмотрел вокруг себя и действительно увидел, что в гордыне своей он не заметил, как истоптал много колосьев. Святой хорошо знал людей, и ему стало страшно. Он представил, что произойдет на земле, если человек станет совершать свои поступки, не чувствуя страха за содеянное.«О аллах! — закричал он. — Я ошибся. Человека нельзя оставлять жить на земле без чувства вины! Пусть снова будет ад, которого бы люди боялись!»Тимур замолчал, наблюдая, какой впечатление на собравшихся произвел его рассказ.— Теперь вы поняли, что без страха человеку не обойтись? — спросил он с вызовом.— Я говорил не о потустороннем аде, — уклончиво возразил Ардак. — Речь моя о тяжкой жизни людей на земле…Ноздри Тимура хищно затрепетали.— Более всего ад нужен не там, в загробном мире, а здесь, на земле. Если случится такое, что власть над миром когда-нибудь достанется мне, я покажу людям, каким должен быть ад. Если не держать народ в страхе, он не станет слушаться тебя. Я заставлю каждого трепетать, и каждый преклонит голову передо мной.Сейчас, вспомнив разговор с Тимуром, Ардак понял, что говорил тот не случайные слова, а то, что было до поры до времени глубоко упрятано в душе. И сегодняшний рассказ старика о рождении Тимура совсем не случаен. Хромого Тимура хорошо знают в Мавераннахре, и если народ складывает такие легенды о нем, значит, предчувствие большой беды витает в воздухе. Выходит, он, Ардак, прочитавший множество мудрых книг, ошибся? Тимур действительно жесток, и большая беда кружит над городами и кишлаками благодатной земли Мавераннахра.Улем ушел из чайханы и долго без цели бродил по городу. Что могут противопоставить люди злу, как его предотвратить?В дни своей юности, когда он был рабом, Ардак видел в Иране, как поднялись люди против ненавистных шаха и беков. Страшное было зрелище. Толпы людей заполняли улицы, и улицы становились похожими на разбушевавшуюся реку Джейхун. Человеческая река сметала на своем пути все. Разъяренные люди, вооруженные кетменями и лопатами, крушили дворцы и дома знати. Среди восставших можно было увидеть и священнослужителей: ходжей, мулл, мюридов, улемов, в одной руке которых был Коран, а другая сжимала кривую саблю или тяжелую дубинку. Особенно неистовствовали мюриды в красных чалмах — глаза их горели сумасшедшим огнем, в руках сверкали остро отточенные большие ножи…Казалось бы, что может остановить такую силу? Но ее остановили и растоптали коварство и хитрость. Значит, не этим путем — путем стихийного бунта —надо идти. Должно быть что-то еще, что бы могло объединить людей и собрать их в могучий кулак…Ардаку вспомнилась Мекка… Тогда он только что закончил медресе и совершал паломничество по святым местам. И там увидел он несметные толпы людей. Только теперь они были безоружны и пришли, чтобы поклониться священному камню Кааба и духу пророка Мухаммеда, по преданию увидевшего свет именно в этом месте.Утром, когда из-за края земли упали на широкую площадь первые лучи солнца, с главного минарета мечети раздался протяжный голос муэдзина:— Аллах акбар! Велик аллах!Десятки тысяч людей все как один упали на колени и стали творить намаз. А когда закончили его, имам прочитал молитву «Ясын» из тридцать пятой суры Корана, и снова с минарета упало на головы молящихся протяжное и тоскливое:— Алла-а-а-ах акба-а-а-р!Люди проводили по лицам сложенными ладонями, поднимались на ноги, и Ардака потрясло увиденное. Все они, словно в едином порыве, качнулись в сторону священного камня и, вытянув вперед правую руку, со слезами на глазах и с воплями двинулись вперед.Так, быть может, именно в этом надо искать добрую силу, способную сокрушить силу злую? Имя аллха! Оно объединит людей! Надо только суметь направить их, указать врага, и тогда в мир придет справедливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33