Почему-то зрители оборачивались, смотрели на Каору и хлопали ему. Ничего не понимая, Каору поднял глаза на господина Маккарама, тот с кафедры посылал ему воздушный поцелуй.
– What did he say? – спросил он у студента, сидящего впереди.
– Мистер Маккарам посвятил тебе стихи. А ты и правда правнук мадам Баттерфляй? – с любопытством улыбнулся студент. От неожиданности Каору покраснел и поднялся с места, став мишенью насмешливых взглядов. Ему ничего не оставалось, как убежать.
В конце своего выступления господин Маккарам, убедившись, что его герой в зале, прочитал стихотворение о любви под названием «Потомок Мадам Баттерфляй».
Юноша неизвестного гражданства, благоухающий розами,
Внезапно появился предо мной и сказал:
– Я пришел отомстить. –
Он сказал мне: я правнук мадам Баттерфляй.
Он сказал: я брожу по свету
С молитвой, которую оставили
Убитые любовью далекие предки
Своим будущим внукам и правнукам.
Месть не живет без врага, но разве он в этих краях?
Мой друг, ты ошибся адресом.
Есть две Америки,
И ты попал в ту, что под номером два.
Через сто лет американский военно-морской офицер Пинкертон
Превратился в Пин Кан Тона, наркомана с эдиповым комплексом.
Многослойный характер, молчаливо сжатые губы,
Как у монаха-францисканца подстрижены волосы…
С любовью к людям, без иронии и садомазо
Я хочу обнять тебя, мой юный друг.
Все, кто страдает от неразделенной любви, –
Дети мадам Баттерфляй.
Безумцы любви всех стран, объединяйтесь у стены плача!
Господин Маккарам признался Каору в любви, взяв в свидетели двести слушателей Гарвардского университета.
1.4
Стоило Каору сесть в поезд, идущий в Бостон, как его кулаки потеряли силу. В межбровье еще жарко клубились остатки сна, как будто он только что проснулся. Фудзико – ускользающая мечта – пьянила его. Сам того не ведая, господин Маккарам разбудил его чувства, и Каору наконец-то понял, зачем он оказался здесь. Спрятавшись в тени дерева сбоку от библиотеки, чтобы его не заметили слушатели Маккарама, Каору ждал, когда опять появится Фудзико. Десять минут ожидания, пока она не подбежала к нему от заднего входа библиотеки, показались ему часом.
В присутствии Фудзико Каору начинал нервничать. Конечно, они хорошо знали друг друга, но он приехал сюда, чтобы построить отношения, выходящие за рамки дружеских. Используя как шанс их первое свидание, когда он так неожиданно появился, Каору хотел, чтобы Фудзико почувствовала всю силу его любви. Надо увести ее из кампуса в другое место, где он мог бы приблизиться к ней настолько, чтобы она слышала его шепот.
– Пойдем, – предложил он.
– Куда?
Каору ожидал такого вопроса и ответил, стараясь не расплыться в улыбке.
– Мне нужно о многом с тобой поговорить, – сказал он. – Пойдем в какое-нибудь тихое место.
Фудзико, слегка смущаясь, согласилась:
– Хорошо. Я знаю одно кафе, я часто захожу туда почитать, – и пошла первой, указывая Каору дорогу.
Они прошли мимо мотеля, где остановился Каору y ларька с мороженым свернули направо, спустились по небольшому склону, оставляя парк по левую руку… Не важно, как назывались улицы и магазины. Все пути вели в Нэмуригаоку, туда, где они когда-то были вдвоем. Каору шел, руководствуясь только своей внутренней картой. И смеркающееся небо, по пепельной глади которого скользили фиолетовые полосы, и шелест листьев на деревьях, дышавших ветром, и надсадно кашляющие старые автомобили – все это растворялось вдали.
В кафе стояли большие напольные часы и антикварное пианино без крышки. Они сели за столик и еще раз посмотрели друг на друга, пытаясь уловить произошедшие в них перемены.
– Когда мы виделись с тобой в последний раз, ты был моего роста, а теперь мне приходится задирать голову. А еще… ты очень хорошенький.
Каору не нравилось, что Фудзико разговаривает с ним как с младшим кузеном, которого давно не видела. Ему хотелось, чтобы эти же слова звучали по-другому, горячим шепотом, но сам он сказал, стараясь попасть ей в тон:
– Такое впечатление, что мы виделись с тобой в Японии лет сто назад.
– Ты еще пишешь стихи? Поешь?
– Я хотел бросить музыку, потом опомнился, и оказалось – я продолжаю петь.
– Я бережно храню стихи, присланные тобой. Как твои, все здоровы?
– Брат, как всегда, страдает от скуки. Сестра ищет любви. Сын мясника Ханада, ты его видела, стал борцом сумо по имени Кумоторияма.
Для Фудзико время в Нэмуригаоке остановилось. Теперь, когда Фудзико была рядом с ним, Каору старался вновь завести часы, застывшие на пять лет. Подошла официантка принять заказ.
– Ты приехал ко мне, позволь мне угостить тебя в знак благодарности, – сказала Фудзико и спросила, что ей могут посоветовать.
Официантка стала перечислять: суп-пюре из моллюсков, овощной террин, стейк с черным перцем, венский шницель – и Фудзико заказала всего понемногу. Похоже, ему рады, повеселел Каору и выпалил:
– У меня есть для тебя подарок!
Он положил на стол коробочку с кольцом.
– Что там? Можно открыть? – Фудзико бросила взгляд на Каору, открыла коробочку и удивленно заморгала.
– Ой, рыбка. – Фудзико улыбнулась, и Каору заметил, что у нее один зуб заходит на другой. Каору помнил, что у Фудзико ямочки на щеках, но этот зуб, кажется, видел впервые, словно он только что вырос. А еще за эти пять лет лицо Фудзико потеряло округлость, во взгляде появилась твердость, будто она видела собеседника насквозь. Может быть, холодноватое выражение лица появилось у нее от жесткого ритма жизни? Но и в ее напряженности оставалась выразительность, которая не уставала удивлять собеседника.
– Застывшая рыбка из тех, что жили у меня когда-то, – произнес Каору, проверяя, помнит ли она, и Фудзико подхватила:
– Радость и Грусть, да?
Она не забыла.
Фудзико попробовала примерить кольцо на средний палец левой руки, но оно было маловато, и тогда она надела его на безымянный палец. На этот раз кольцо сидело как влитое. Фудзико показала руку тыльной стороной Каору и улыбнулась, прищурившись:
– Как ты угадал мой размер?
– Я примерял на свой мизинец.
– Да? Мне очень приятно. Спасибо. Буду теперь хвастаться перед подружками.
Остановившиеся на пять лет часы снова пошли, Фудзико очень хотелось поговорить о Японии. Чувствуя себя репортером, Каору рассказывал ей о новых привычках и нравах, о модных фильмах и музыке, о книгах, которые вызывали интерес, о происшествиях и скандалах и о многом другом, о чем судачили люди и молчали газеты. Казалось, она не столько стосковалась по Японии, сколько изголодалась по разговору на родном языке. А может, оба боялись, что молчание вызовет в них чувство неловкости, и из-за этого старательно пытались поддерживать разговор? Когда по виду Каору Фудзико поняла, что ему надоело сообщать новости с передовой о колебаниях моды и стиля, она сказала, смотря вдаль:
– Я боюсь забыть японский. Здесь он превращается в сухую грамматику. А мне хочется наслаждаться его нюансами.
Каору пробормотал, глядя мимо нее на остановившиеся напольные часы:
– Тебе надо полюбить.
– Что? – переспросила Фудзико. Она заморгала и посмотрела на Каору. Каору заметил ее смущение и деликатно поменял тему разговора:
– Хочешь вернуться в Японию?
– Я хочу сделать для Японии все, что в моих силах. Если так будет и дальше продолжаться, Япония лишится корней, превратится в перекатиполе.
Перекатиполе… Каору почесал висок Ему показалось, что Фудзико говорит о нем самом. Может, в ее словах таился подтекст: я не собираюсь заниматься любовью с перекатиполем?
Ужин закончился, словно и не начинался. Вкус блюд не оставил никакого впечатления, со стола убрали посуду, наступила тишина. Фудзико заговорила первой:
– Ты еще долго будешь в Бостоне?
Интересно, что бы она ответила, посмей он спросить ее о том же? Если бы она захотела, чтобы он остался в Бостоне на выходные, он так бы и сделал. Но он сказал ей нарочно, словно в отместку за то, что Фудзико заставила его ждать, сославшись на важное занятие:
– У меня завтра урок во второй половине дня.
– Как ты думаешь, мы еще увидимся с тобой?
Слова Фудзико означали, что пора прощаться. Каору, втайне раздосадованный тем, что ему так и не удалось поделиться ни одним из своих безумных желаний, ответил с напускной бодростью:
– Увидимся, наверное.
Фудзико тут же подозвала взглядом официантку; та принесла счет и, заметав кольцо на безымянном пальце левой руки Фудзико, сказала:
– Клевое колечко.
Тем временем Каору пытался вспомнить, на каком пальце его мачеха Амико носила обручальное кольцо с бриллиантом. Кажется, его носят не на указательном и не на среднем пальце, а как раз на безымянном, и не на правой, а на левой руке. Но почему Фудзико надела «Радость» именно на этот палец? Случайно, машинально? Или это был тайный знак для Каору?
– Пора возвращаться. Скоро общежитие закроют, – сказала Фудзико, но встать из-за стола не спешила.
Каору поднялся первым:
– Провожу тебя до общежития.
У него оставались считаные минуты, чтобы выяснить, что на самом деле думает Фудзико. Для этого ему требовалась такая же бешеная отвага, как и в то мгновение, когда он однажды проник к ней в комнату. Удержать сердце Фудзико или отпустить? Счет времени шел уже на секунды: каждый шаг приближал его к общежитию. Каору сунул руки в карманы, ладони тут же вспотели. Он поспешно вытащил руки, пытаясь высушить их на ветру. Как найти повод для признания? «Я люблю тебя. Я безумно хотел встретиться с тобой…» Почему он не может сказать ей эти простые слова, почему не берет ее за руку, почему не обнимает за плечи, спрашивало его сознание, которое плелось вслед за ним на расстоянии метра. Его воля и тело были в разладе, и Каору мечтал: вот бы мы сейчас заблудились, вот бы оказались на незнакомом перекрестке, не зная, куда повернуть. Но Фудзико уверенно шла в сторону общежития. Все существо Каору переполняла безутешная печаль: неужели Фудзико так и запрет его в ящике своих воспоминаний? Наверняка у нее есть кто-то другой, и, уходя к нему на свидание, она будет снимать кольцо с левого безымянного пальца и оставлять его где-нибудь у себя в комнате. Ну конечно, ее бойфренд – звезда Гарварда, белый протестант, увлеченный Японией. Он с невозмутимым видом играет джаз на рояле, а потом шепчет на ушко Фудзико что-то до слез смешное. Чем Каору может превзойти такого? Разве что своим пением? Нет, скорее тем бесконечным временем, которое он потратил, думая о Фудзико. В голове у Каору есть комната, принадлежащая Фудзико. Но найдется ли в голове у Фудзико комната для Каору? Может быть, Каору, мужчина, в котором когда-то видели младшего брата, теперь обречен ютиться в большой общей комнате, предназначенной не для возлюбленного, а для толпы друзей и знакомых?
– Фудзико… – Вконец запутавшийся Каору вложил в свой голос всю сумятицу охвативших его чувств. Он окликнул ее не затем, чтобы что-то сказать. Просто хотел назвать свою любимую по имени… Единственное, что он мог сейчас сделать. Фудзико посмотрела ему в лицо, и он отчаянно начал свое признание: – На самом деле я приехал сюда совсем по другой причине.
Он еще успеет. Еще есть пять, нет, даже десять минут, прежде чем она скроется за оградой. Он подождал, пока Фудзико спросит:
– По какой? – и ответил:
– Из-за любви.
Его собственный голос звучал словно издалека.
– Здорово. Счастлива будет та, кого ты полюбишь.
Неужели она не замечает, что он любит именно ее, Фудзико? Или же она все видит и осторожно, чтобы не обидеть, отклоняет его ухаживания? Тогда стоит ли продолжать свои признания? Вот и прошли эти последние пять минут. Он не был готов объясниться в любви? Или, может, ее сердце не было готово принять его чувства?
Несколько минут Каору нерешительно медлил. Его оборвавшееся на полуслове робкое признание заставило Фудзико замолчать, а молчание Фудзико отпугнуло его. Когда Каору пришел в себя, они уже стояли перед зданием общежития.
– Спасибо за сегодняшний день. Мне понравилось. Знаешь, у меня очень странное чувство. Я до сих пор не могу поверить, что ты – Каору.
Он молча протянул ей руку на прощанье. Фудзико пожала ее. Каору тихонько потянул ее за руку к себе, и, странное дело, Фудзико, не противясь влекущему ее движению, оказалась в объятьях Каору.
– Я по крайней мере три раза в день думаю о тебе. Все эти семь лет, постоянно. Я и сюда приехал, чтобы встретиться с тобой.
Отдавшись воле судьбы, он спешил высказать все, что было у него на сердце. Левая рука, обнимающая ее спину, дрожала от напряжения. Суд Фудзико готов был вынести приговор. Каору опустил руки и освободил Фудзико. Она отстранилась от него, откинула назад упавшую на лоб челку, поставила в сторону кожаный портфель, накрыла своими ладонями руки Каору и сложила их перед грудью, словно для молитвы. Каору почувствовал, как от прикосновения гладких ладошек Фудзико внутри его тела снизу доверху натянулась жаркая струна, и застыл, опьяненный. Только что он не мог пошевелиться, сжатый спиралью собственного сознания, а сейчас таял в полумраке, и только струна в его теле, казалось, становилась тугой и твердой, как каменный столб ворот.
– Я всегда помнила о тебе.
Слова, произнесенные Фудзико, звучали эхом, отражаясь, как волны, от барабанных перепонок Каору. Фудзико моргнула, и ее моргание повторилось в сознании Каору, как бывает в кино при замедленной съемке. Не отводя глаз от Каору, она отошла на три шага назад и нехотя повернулась к нему спиной. Каору смотрел на нее, не шевелясь, он был уверен: она непременно обернется и подарит ему еще один взгляд. Он заклинал Фудзико: обернись через пять, через шесть шагов… На девятом шагу Фудзико оглянулась и сказала:
– Напиши мне в письме, где ты живешь сейчас. Мы обязательно опять встретимся.
Как бы там ни было, начиналось что-то вроде любви.
1.5
Жизнь Каору катилась по наклонной плоскости. Господин Маккарам так старался быть для него хорошим педагогом, что начал открыто навязывать ему свои пристрастия. Выступление в университете дало возможность продемонстрировать всем, как страстно он желает Каору, и теперь господин Маккарам хотел, чтобы их сексуальные отношения казались очевидными для всех окружающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38