Он продолжал нежные ласки под лучами закатного солнца, падающими из окна.
Когда он сжимал ее в своих мускулистых руках, Амико боялась опустошения, приходившего после любовных утех. Она желала тела Миядзаки, чтобы наполнить свою пустоту. Она убеждала себя, что никогда не забудет трепета, пронизывающего ее тело, что любовные утехи послужат ей отрадой в старости, и это приводило ее в смятение.
Миядзаки зашептал ей на ухо:
– Ну, послушай. Я прошу тебя. Ты такая красивая, такая распутная, дай мне снять тебя…
– Нет. Я стесняюсь, даже когда ты просто смотришь на меня…
– Я никому не покажу. Нужно ловить момент, если я сейчас не сниму тебя, потом у тебя не будет такого тела…
– Ну и пусть. Это сон, волшебный сон…
– Так давай оставим его на память, остановим мгновение.
Миядзаки протянул руку к лежавшей около кровати камере и сфотографировал Амико, которая в смятении кусала палец. Услышав щелчок затвора, она испугалась, оттолкнула Миядзаки, попыталась прикрыть наготу, но он успел снять и это.
Закончив заниматься любовью, Амико сказала, надевая белье:
– Пожалуйста, отдай мне мои снимки.
Опустошенный любовными утехами Миядзаки ответил холодно:
– Тело принадлежит тебе, а пленка – мне.
– Зачем ты снял меня в этом постыдном виде?
– Чего тебе стыдиться? На них ты такая, какая есть.
– Перестань. Будь хорошим мальчиком, отдай их мне.
– Тебе не стоит беспокоиться. Права на изображение – у тебя. Я никому их не покажу. Я могу проявить и напечатать их так, что никто не увидит.
– Тогда продай мне пленку.
Наверное, Миядзаки это не понравилось. Он резко переменился: отбросил ногой простыню, достал из-под кровати трусы, надел их, встал в позу грозного стража у врат храма и перемотал пленку. Затем он положил ее себе в трусы, криво ухмыльнулся и сказал:
– Нет, не продам. Вот и вылезли наружу твои замашки богатенькой дамочки. Сколько же ты хочешь заплатить мне?
– Извини, если обидела. Скажи, что мне сделать, чтобы ты отдал мне пленку.
– Если не доверяешь мне, попробуй отобрать ее у меня с помощью власти или денег.
Похоже, фотографии обнаженной Амико стали для Миядзаки своего рода залогом, под который он опустошал ее кошелек Она безропотно оплачивала ужины и гостиницы, а он просил у нее то пятьдесят, то сто тысяч иен под предлогом того, что у него заканчивается срок действия кредитки, нужно оплатить ремонт камеры, клиент задержал оплату и на этой неделе ему не на что жить, и прочее, прочее. Сегодня он так нежен со мной, – думала Амико, а он требовал все больше и больше. К каждому его поцелую, к каждой ласке и нежному слову был прикреплен незримый ценник.
Она понимала: Миядзаки вынуждает содержать его. Но когда при следующей встрече он отдавал ей те пятьдесят, сто тысяч иен, которые она ему одалживала, или невзначай хвалил ее достоинства, она поддавалась на его лесть и даже начинала подумывать о том, чтобы стать его спонсором, пусть и весьма скромным. К тому же она совершенно забывала о деньгах, когда Миядзаки нежно ласкал ее. И тут же одалживала ему и триста и пятьсот тысяч иен. Амико знала, что деньги к ней уже не вернутся, но оправдывала себя тем, что эти суммы на порядок ниже тех, которые ее муж тратил на оперную певицу. А потом, в один прекрасный момент, она и вовсе потеряла счет деньгам, которые давала Миядзаки.
Но сколько бы она ни вкладывала в Миядзаки, он, похоже, и не собирался возвращать «обнаженное тело» его хозяйке. Он использовал его как заложника. Мало кому интересно увядающее тело Амико, но ее обнаженка взбудоражила бы свет. А на этом деле можно сорвать изрядный куш. Вскоре любовь, в которую наивно верила Амико. прошла, осталась только грязная связь, где разменной монетой служили деньги и секс, шантаж и скандалы.
2.7
Сначала Андзю показалось, что мама просто стала по-другому краситься. Она не придавала этому особого значения: мало ли мелких радостей может быть в маминой жизни. Мама стала редко бывать дома, возвращалась поздно. Иногда Андзю пыталась расспросить мать, с кем та проводит время, но в ответ слышала только рассказы о концертах и выставках. Примерно через месяц Андзю обнаружила, что кто-то стал часто звонить и молчать в трубку. После каждого звонка мама обязательно перезванивала. Это повторялось слишком часто, чтобы быть случайностью. Однажды ночью, проходя мимо маминой комнаты, Андзю услышала:
– Нет. Я прошу тебя, не говори об этом.
Голос матери дрожал. Андзю забеспокоилась: похоже, у мамы что-то стряслось с этим молчуном. На следующее утро Андзю тихонько спросила у матери:
– У тебя что-то случилось?
Мама взволнованно посмотрела на дочь и сказала с улыбкой:
– Почему ты спрашиваешь? Тебя беспокоит, что я живу в свое удовольствие?
Мать ловко уклонилась от ответа, но Андзю догадалась: она что-то скрывает. Нужно было проверить свои догадки, но не станешь же следить за собственной матерью! Впрочем, сомнения очень скоро сменились уверенностью. Однажды, когда зазвонил телефон, интуиция подсказала Андзю, что это молчун, и она ответила, копируя интонацию матери. У родителей и детей голоса похожи: говори вежливо и медленно – и вообще не отличишь. Так ей удалось ухватить подозрительного типа за хвост. Он сказал:
– Я хотел бы с тобой встретиться, но меня разыскивают кредиторы. Не хочу доставлять тебе неприятностей.
Андзю не нашла, что ответить, и положила трубку. Она будет молча следить за происходящим, пока не станет ясно, что собирается делать мать.
И здесь опять пришел черед Каору. Он единственный в семье Токива, кто умеет решать проблемы.
– Похоже, мама изменяет отцу с мужчиной, который погряз в долгах. Опасная ситуация для нашей семьи. А что делать, ума не приложу, – открылась Андзю Каору. Тот спокойно ответил:
– Любить или нет – это мамин свободный выбор. Вон отец увлекся новой любовницей. Никто не вправе мешать маме любить.
Наверное, Каору был прав, но Андзю не могла настолько раскрепостить свое сознание, она поделилась с Каору своими страхами: мама перестанет быть собой, если будет и дальше крутить любовь с этим типом.
– Восстанови семейные связи дома Токива. Если все оставить как есть, наша семья распадется, – продолжила Андзю.
Каору улыбнулся:
– Моя родная мать любила твоего отца. Но она оставалась моей матерью. Что особенного, даже если семья распадется на части? И отец и мать нашли свое счастье за пределами дома Токива. Может, ты считаешь, что мать должна отдать все силы, чтобы вытерпеть скуку, и тогда в доме Токива наступит покой? Дайте ей хотя бы возможность любить.
Андзю знала, что Каору относится к дому Токива совсем не так, как она. Но ей было странно, что он одобряет мамину любовь. Она понимала смысл его слов, но, представляя, как мать тайно встречается с чужим мужчиной, она чувствовала себя преданной. Более того, Андзю даже охватывал ужас, будто это ее заставляли встречаться с неприятным ей человеком. Так проявлялись кровные узы?
Андзю держалась за семейные связи дома Токива, а Каору, наоборот, считал: семьям свойственно распадаться. Десять лет, что он прожил в доме Токива, Каору чувствовал несвободу во всем, но почему он встал на сторону Амико, увлеченной своей любовью? Не потому ли, что не был связан с ней кровной связью? Узнай Мамору об измене матери, он бы принял сторону Андзю. Уж он бы не потерпел мужика, обманывавшего мать. Наверняка тут же выследил бы его, стал угрожать. Правда, Мамору, как всегда, наворотил бы такого, что привело бы к наихудшему развитию событий, а расхлебывать последствия поручил бы кому-то другому. Опасаясь этого, Андзю пыталась мягко проконтролировать мать, не впутывая в это Мамору.
– Какой ты жесткий, – сказала Андзю, а Каору, будто удивившись ее словам, ответил:
– Чего ты хочешь от меня?
Андзю вспомнила признание брата перед отъездом в Америку. Каору тогда сказал: «Я никогда не был свободен. Я терпел эту несвободу десять лет: и когда открывал холодильник, и когда получал деньги на карманные расходы».
В тот момент она не поняла его, но сейчас ей стало ясно, что такое чувствовать себя привязанным к дому Токива. Наверное, и мама могла бы признаться: «Я никогда не чувствовала себя свободной. И когда выходила из дома, и когда тратила деньги».
Андзю верила: Каору поймет состояние матери, чувствовавшей себя несвободной в доме Токива. Не сводя с него глаз, Андзю сказала:
– Вне всяких сомнений, мама переживает. Она никогда ни в кого не влюблялась. Я думаю, все идет совсем не так, как она предполагала, и ей сейчас тяжело.
Андзю говорила, прислушиваясь к своей интуиции сестры, тайно полюбившей собственного младшего брата. Хотя дочь Амико и не имела любовного опыта, она тонула в своем кровавом источнике, и это позволяло ей без труда догадаться о смятении, захлестнувшем мать.
– Мама ищет помощи. Но она не может открыться семье.
– Мамина любовь затягивает ее, как болото?
– Ну да.
– Откуда ты это знаешь?
– Достаточно посмотреть на нее.
– А я в ней этого не заметил. Но если ты так обеспокоена, нужно что-то предпринять. Наверное, какие-то вещи может сделать только посторонний человек Сначала узнаем, с кем она встречается. Потом постараемся узнать, чего хочет сама мама. Грязную работу я, как посторонний, возьму на себя. Тебя это устраивает?
Ирония и жалость – вот что остро почувствовала Андзю в словах Каору. Тогда ее охватило беспокойство другого рода. Может, Каору собирается использовать случившееся как повод порвать с домом Токива? Когда Мамору попал в переплет с группировкой Ханады, а Каору решил проблему силой, в награду он попросил у отца выгнать его из дому. Никому из Токива невдомек, что творится в голове у Каору. Только у Андзю есть ключ. Что бы Каору ни делал, он всегда думает о Фудзико. А за спиной Фудзико вечно маячит семья Токива, наблюдая за ним. Наверное, Каору уже заметил, что все Токива постоянно встают на пути их чувств. Когда в детстве Каору восхищался Фудзико, Мамору растоптал его чистые мысли; в Америке ревность объединила усилия господина Маккарама и Андзю, и они чинили препятствия его любви; бабушка своей смертью заставила его вернуться в Токио, где он задержался по приказу отца, – в этом тоже виновата Андзю; а теперь его заставляют улаживать последствия маминой неверности.
Разузнать, кто морочит Амико голову, оказалось проще простого. В комнате Амико было полно улик. В телефонной книжке Каору нашел телефоны и адреса, помеченные теми же инициалами, что были указаны на визитках мужчин в визитнице Амико. Из тех художников, кто устраивал с персональные выставки или участвовал в коллективных проектах в галереях, куда педантично наведывалась Амико, можно было выделить две кандидатуры: Тэруо Миядзаки и Такэси Мамия. Второй отпадал естественным образом: представить себе любовь с восьмидесятилетним мастером традиционной живописи было сложновато.
Сперва Каору позвонил Миядзаки и наговорил на автоответчик: «Оставь мою бабу в покое, а не угомонишься – я тебе всю башку гвоздями утыкаю».
Затем он притворился, что идет в университет как раз в тот момент, когда Амико выходила из дома. Он сказал, что плохо себя чувствует, но должен обязательно пойти на лекцию, и напросился к ней в такси.
В машине Амико расспрашивала Каору о его учебе в университете, есть ли у него девушка, с кем он встречался в Америке, просила его как-нибудь при случае поиграть на рояле и попеть, как в детстве. Она живо реагировала на его ответы, учила его жить, но не так, как мать, а скорее как школьная учительница. «Читай книги, а то устроишься на работу – и времени на чтение не останется; ходи на лекции, даже если они скучные; будь осторожен с самоуверенными девицами; не одалживай много денег ни у своих девушек, ни у друзей».
Может быть, она чувствовала себя неловко, наставляя Каору на путь истинный, в то время как сама сбилась с него. Как бы то ни было, Амико не смотрела Каору в глаза, устремив взор в пространство. Наверняка поначалу ее сердце радостно трепетало от второй молодости, пришедшей к ней в пятьдесят лет. Какое-то время Амико казалось, что она и вправду помолодела, но очень скоро почувствовала себя истощенной. Плата за возвращенную молодость оказалась слишком высокой.
– Ты едешь встречаться с Тэруо Миядзаки? – Каору неожиданно произнес его имя. Амико, не оборачиваясь, продолжала смотреть в окно, чтобы он не обнаружил ее смятения. Она даже не спросила, откуда ему известно, глубоко вздохнула, повернулась к Каору, будто решившись, и сказала:
– Сегодня – в последний раз.
Каору поверил ей и решил не выслеживать места тайного свиданья.
2.8
Месяц спустя в дом Токива пришла беда.
– Каору старался больше всех. Уже в то время судьба дома Токива находилась в его руках, что неудивительно. Продолжит дом Токива свое существование или будет уничтожен – зависело от него. А я осознала свое бессилие. Пусть бы у меня просто не было сил, это еще ничего, но, сама того не понимая, я приближала гибель дома Токива. Бедная мамочка! Стать жертвой шантажа, сфотографировавшись в обнаженном виде… Конечно, она расплачивалась за собственную беспечность, но каким подонком оказался этот Миядзаки! Форменный сутенер! Он заставлял женщин поверить в его непризнанный талант и тянул из них деньги: вложи, мол, средства в мое будущее. Мама была не одинока, многие попались на его удочку. А в итоге оказалось, что таланта в нем никто не признавал, кроме обманутых им женщин.
Амико сказала, что встречается с Миядзаки в последний раз, но и после той встречи он не отставал от нее. Когда Амико решилась расстаться с ним, Миядзаки швырнул ей карточки:
– Возьми их себе на память. Теперь твоя обнаженка заживет собственной жизнью и будет кормить меня.
За негативы Миядзаки назначил цену в десять миллионов иен. Да еще добавил:
– Не очень-то это и дорого за покупку авторского права!
Заплати она Миядзаки назначенную им сумму, дальше будет только хуже. Но если он поймет, что денег ему не видать, то наверняка отправит фотографии Амико ее мужу Сигэру. Чтобы сохранить все в тайне от мужа, приходилось продолжать отношения с Миядзаки, на которого и смотреть-то было противно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38