Синегова он понял сразу. Судя по всему, работник он неважный, но с комсомольских вожаков спрашивают так много, особенно бумаг, что не мудрено – еще в молодые годы они черствеют.
Валентин обошел почти все отделы шахтоуправления. Начальник шахты возмущенно сказал: «Выгнать придется». Главный инженер настоятельно советовал: «Пишите, пишите и обязательно фельетон». Председатель шахткома поморщился: «Пьяница и дебошир».
Все эти люди по-своему были правы. Но никто из них не знал да и не интересовался, почему Василий Кошелев стал пьяницей.
Жил Василий в двухэтажном восьмиквартирном доме. В большой комнате стояла кровать, стол, два стула.
Валентин включил радиоприемник.
– Молчит, – зло сказал Василий, – лампа перегорела.
– Купи новую.
– Попробуй у нас! Иди купи, а я посмотрю.
В углу лежал большой сверток ковровой дорожки.
– А это зачем? – невольно удивился Валентин.
– Да так, под пьяную руку купил, – ответил Василий, сидевший на смятой кровати.
«Спать не ложился, – отметил Валентин, – значит, волнуется». Он снял пальто, бросил на стул, так как вешалки в комнате не оказалось. Ему пришла в голову остроумная мысль. Он выкатил сверток на середину комнаты, смерил глазами площадь пола и предложил:
– Давай сделаем тебе ковер. Ножницы есть? Василий долго отказывался, но в конце концов согласился, пробормотав:
– Прилипчивый же ты.
Они разрезали дорожку на три части; она закрыла весь пол. Комната стала уютной. Василий недоуменно огляделся, прошелся по ковру, сел на кровать.
И тут Валентин совершил ошибку, исправить которую удалось не сразу. Решив, что он легко расшевелил Василия, что можно теперь обойтись без психологии, он сказал:
– Расскажи-ка, Вася, о себе. Все по порядку, с самого начала.
Будто кто-то ударил Василия по голове. Он пригнулся, и снова глаза его стали смотреть не на собеседника, а вбок, через плечо. Он огрызнулся:
– Чего рассказывать? Пью, и вся недолга. Не я один. Чего ко мне привязались? Затаскали по собраниям. Чего еще надо?
– Злиться не надо.
– А я не злюсь. Надоело все.
– Что надоело?
– Вся эта петрушка. Один я, что ли, пью? Насели на одного Кошелева. Раньше хвалили, аж стыдно было, а теперь лаются. Хватит! – Василий ударил по колену. – Мотай отсюда! – и добавил несколько сочных ругательств.
– Вы, оказывается, слабонервный, – после молчания произнес Валентин. – Я, пожалуй, пойду, а то вы еще кулаками махать начнете… Но вы учтите: я от вас не отстану, пока не узнаю, что с вами стряслось.
Ночь Валентин провел в лаве, из шахты поднялся усталый и злой – ничего интересного найти не удалось. Меньше всего он злился на Василия. Его было жаль. Валентин понимал, как это тяжело – жить одному в пустой комнате; ни родителей, ни жены…
Было воскресенье. Валентин решил, прежде чем лечь спать, основательно закусить, так как двое суток ничего не ел, кроме бутербродов.
Столовая напоминала ресторанчик дурного пошиба, хотя размещалась в добротном каменном здании, неплохо отделанном. Большой, светлый, со множеством окон зал был наполнен дымом, руганью, хохотом.
Валентин постучал в дверь с табличкой «Директор».
– Не могу запретить, указаний нет, – объяснил директор, толстяк с добродушным мясистым лицом и вороватыми глазками. – За порядком мы следим, дежурный милиционер имеется, можете проверить. Вообще, должен поставить вас в известность, что шахтерам нельзя не пить. Так называемая рудничная пыль оседает на легких, и необходимо выпить, иначе перебои в сердечной деятельности, отсутствие аппетита, упадок сил.
– А водка что, из горла в легкие идет, смывает рудничную пыль? – спросил Валентин. – А вы хоть раз в шахту спускались?
– Дважды, – с гордостью ответил директор. – Из любопытства. Прикажете накрыть вам стол? У нас есть специальная комната для… – он широко улыбнулся, – есть комната для инженерно-технического состава и… еще одна комната. Отдельный вход. Гости всегда бывают довольны.
– А шахтеры?
– Что вы?! – директор в сердцах махнул рукой. – Среди них нету ни одного культурного человека. Я вам скажу: у меня есть скатерти, но разве их можно постелить? Запакостят. Им только водку подавай, им больше ничего не надо. Пьяницы.
– Проведите меня на кухню.
Отсюда Валентин ушел часа через два, исписав полблокнота. Обедал он в другой столовой, на краю поселка. На обратной дороге зашел в молодежное общежитие.
Это было одно из тех общежитий, куда не заглядывает начальство, о которых не знают многочисленные комиссии и представители. Здесь никто не бывает.
На кухне возле плиты толпилось человек десять. Половина из них стояли с кастрюлями и чайниками в руках, чтобы не прозевать, когда освободится место. Тут же играли в «пятнашки» дети.
– Это семейное общежитие? – спросил Валентин.
– Всякое, – ответили ему, – для всех, кому не повезло.
Действительно, в иных комнатах вместе жили одиночки и семейные. Воспитатель на воскресенье уехал в деревню к теще. Газет не выписывают. В красном уголке живут две семьи.
До вечера выслушивал Валентин разные горькие истории людей, попавших в общежитие, за которым никто не смотрит.
Потом он отправился в клуб. Самым шумным местом здесь был буфет. Отсюда изрядно выпившие парни шли в кино или на танцы.
Материала было собрано не на одну статью, но точных выводов Валентин не делал.
Утром Синегов встретил его недружелюбно:
– Замучаете вы меня. Все еще не разобрались? – спросил он. – Недоверчивый вы.
– Доверчивые часто ошибаются.
– А что тут ошибаться? Дело ясное.
– Я вчера был в шестом общежитии… – начал рассказывать Валентин, но Синегов перебил:
– Эх, сгорело бы оно, что ли! Пятно! Позор!
– Неужели ничего нельзя сделать?
– Ребенок вы! – бросил Синегов. – Вот вы часто нас, комсомольских работников, ругаете. В газетах. Правильно. А ведь, если разобраться, то в половине своих грехов мы не виноваты. Вот это общежитие к примеру. У нас ведь прав никаких нет. С нас только спрашивают. А чего мы можем сделать? Ничего. Сто раз жаловались, тыщу бумаг написали, а толку?.. Через пять лет, говорят, общежитие новое строить начнут.
Синегов был взволнован, видимо, общежитие испортило ему немало крови.
– Я из-за этого стола встать не могу! – вдруг крикнул он. – В горком сегодня сводку о кроссе надо представить, в обком справку о рационализаторах. На носу смотр художественной самодеятельности, с физкультурой у нас плохо, надо актив проводить. В горком партии сводку требуют о помощи селу. А у меня две руки! Вот! Больше нет!
Синегов сбросил со стола на диван подшивки газет, передвинул телефон и немного успокоился.
– А тут еще Кошелев. И ему подобные. Понастроили пивных на каждом шагу…
– Я согласен с вами. Но мне важен не сам факт, важно не просто наказать Кошелева. Нашей газете необходимо знать, почему передовой шахтер превратился в пьяницу.
– Не умеет себя держать, вот и потянуло к стоечке. Его все продавцы знают, даже в долг дают, можете проверить. Его и девушка бросила. Стыдно стало за такого кавалера. И чего вы копаетесь?
Надо было разыскать эту самую девушку – Марусю Егорову, которая считалась невестой Василия и уехала от него на другую шахту.
Валентин сел на попутную машину. Шофер оказался разговорчивым и всю дорогу рассказывал о Кошелеве, которого хорошо знал. Он уверял, что Вася – парень ничего, только зря его передовиком сделали.
– Как это сделали?
– А вот так. Должен на каждой шахте передовик быть? – иронически спросил шофер. – Должен. А если нет? Берут более или менее подходящего, создают условия, и он всех обгоняет. Тут тебе и слава, тут тебе и почет. А чего в нем передового? А сорвался парень – заели. У нашего Синегова две заботы: взносы собирать да накачки давать. Чуть оплошаешь, до того навоспитывает, что волком взвоешь.
Марусю Валентин разыскал лишь к вечеру. В комнате общежития, где все было отутюжено, отглажено, вымыто, где на стенах висели портреты кумиров девичьих сердец – Кадочников, Лемешев, Бернес – и коврики с полнотелыми русалками, царила суматоха. Кто-то вслух зубрил алгебру, кто-то заводил патефон, кто-то на кого-то кричал, а громче всех издавал звуки репродуктор.
В коридор вышла высокая, статная девушка, розовощекая, с черными косами до пояса. Про таких говорят: кровь с молоком, красоты нет, а залюбуешься.
– Сплетни, – равнодушно ответила она, играя косой. – Не из-за него я уехала. Была нужда. Ой за мной и не ухаживал. Мало ли что болтают. Языки-то ведь не привяжешь.
Ее равнодушие показалось Валентину напускным.
– А почему он пить стал? – спросил Валентин строго.
– У него спросите, – Маруся перекинула косу через плечо, взяла другую. – Я тут ни при чем.
– Я не верю, – Валентин улыбнулся, догадавшись, что Маруся боится его. – Вы знаете, зачем я с вами разговариваю?
– Чтоб потом описать все, – дрожащим голосом проговорила Маруся. – А что про меня писать, если я непричастная.
Из комнаты в коридор выглядывали любопытные девичьи физиономии, раздавалось хихиканье. Маруся еще больше смутилась и пробормотала:
– Синегов велел воздействовать на него. Смешно.
– Вот что, – остановил ее Валентин, – даю вам честное слово, что о вас я писать не буду.
– А об нем?
Валентин замялся.
– Не надо, – умоляюще протянула Маруся. – Он напуганный. Синегов ему говорил, что в газете статью большую напечатают. Вася снова и начал.
– Значит, он бросал пить?
– Сколь раз!.. Жизнь у него неудачная.
– А вы с ним почему поссорились?
– Мы не ссорились, – возмущенно поправила Маруся. – Тут… Неловко говорить, но полюбил он меня, не знаю, за что. А я к нему равнодушная. Ну, не виноватая я, если… А все на меня напустились: воздействуй да воздействуй, Я и попробовала… Он и выгнал меня. «И ты туда же», – сказал. Я здесь нормировщицей устроилась. А дураки сплетню пустили, будто я Васи застыдилась.
– Словом, в трудную минуту вы его и бросили?
– Получилось так.
– Когда с ним увидитесь?
– Не знаю… Выгонит он меня…
– Не выгонит. Привет ему передать?
Обратно Валентин шел пешком. Факты накапливались, думал он, а ответа по-прежнему не было. У него была надежда, что в воскресный вечер он застанет Василия трезвым, но это была робкая надежда. Он постучал в дверь тихо.
Василий сидел без огня и как будто даже обрадовался приходу Валентина; зажег свет, включил плитку.
– Тебе привет от Маруси, – словно между прочим сказал Валентин, – ждет, когда ты ее навестишь.
– Чего? – оторопело спросил Василий, и лицо его неожиданно стало ласковым. – От Маруси? Да ну?
– Ставь чайник. Хорошая девушка, умная, сразу все поняла, не то что ты.
– Сравнили! Маруся, она, конечно, не я… Ругала меня?
– Хвалила…
Теперь Валентину оставалось только ждать. Он наблюдал, как Василий накрывает на стол, и не выдержал:
– Разве так чай заваривают?.. Хлеб надо тоньше резать. Сыру много не режь – не съедим, засохнет. Надо тебе шкафчик какой-нибудь смастерить для продуктов.
Хозяин беспрекословно подчинялся гостю. Валентин снял пиджак и стал пить чай стакан за стаканом. Василий заговорил сам:
– Я вот сидел и ждал, когда ты спросишь: а что же ты, Вася, в воскресенье и трезвый? Недавно в магазин ходил, так каждый встречный и поперечный спрашивал… Я почему пью? Да делать мне нечего, все мои дружки пьют. Все пьют, всем делать нечего… Передовиком я одно время был. Смешно. В газете меня описали, с портретом. Грамоты дали. На собраниях вызывали и везде говорили, что я, мол, передовик. А какой я передовик? И никто не посмотрел, как у меня внутри, на что я годен. Сейчас, говорят, пьяницей стал, и опять никто в душу не заглянет. Наплевать, мол. Надо было – передовика из меня сделали, пьяница получился – заклевали… Очень мне хочется человеком стать, а не получается… Уму-разуму никто не учит. А все эти выговоры – есть они, нет их – ерунда. И не во мне дело. Не я один пью.
– Рассуждаешь ты правильно, – сказал Валентин, – все понимаешь… А что ж сам себя не слушаешься?
– А я вроде молодого инженера. Теоретически все разумею, а на практике – нет. Беда-то в том, что такие, как я, ни в какую графу для отчета не подходят. Прикажи сейчас нашему Синегову представить отчет, скольких комсомольцев комитет отучил от пьянки, Синегов лоб разобьет, а отчеты сделает. Но уж если с него сводку в горком не требуют, он не пошевелится, хоть умри… А я злой стал. Я и выговора получал, и приказы про себя читал, а все думал: ну хоть единая душа обо мне, человеке, спросит? Не дождался. Я виноват, я знаю. Но ведь таких дураков, как я, много…
– Синегов виноват, – задумчиво проговорил Валентин, – еще кое-кто виноват. Это правильно. А ты?
– Я, – Василий тяжело вздохнул. – Я больше всех виноват. Знаю.
Разговор затянулся надолго, и Валентин остался ночевать у Василия. Когда хозяин заснул, гость сел к столу и начал писать.
Свои выводы Валентин изложил на другой день Синегову. Тот слушал, не перебивая, потом сказал:
– Мне и самому живого дела попробовать хочется. Мне самому бумажки жизнь портят. Сижу над ними, ровно писарь или счетовод. Вот, думаю, отправлю эти данные в вышестоящую инстанцию и за настоящее дело примусь, А завтра другие сведения требуют. Я с первичных секретарей опять цифры трясу. Где уж тут людьми заниматься?
В город он приехал на рассвете. Тихо было в редакции. Валентин распахнул окно и сел писать. Это очень редкое и приятное ощущение, когда статья почти готова, когда знаешь каждую фразу и уже видишь ее напечатанной.
Он сел на диван и задремал.
Проснулся Валентин от хохота. Громче всех смеялась Лариса. Полуяров стоял у двери и улыбался. Когда смех замолк, он сказал:
– Ничего, неплохо написал. В награду сегодня же вечером уедешь к нефтяникам. У них интересное дело началось.
– Павел Павлович! – взмолился Валентин, вспомнив об Ольге. – Завтра утром уеду! Ладно?
…Ночь была не по-уральски тепла. Стихли, ушли на покой ветры. Погруженная в плотную темноту земля дышала теплом, собранным за день. Казалось, прижми к земле ладонь – и ладонь нагреется.
– Завтра я уезжаю, – радостно сказал Валентин, зная, что Ольга огорчится.
– Опять?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30