А что же?
Пока он знал одно: славы ему не нужно, деньги – вещь полезная, но не ради них он по нескольку раз переписывает свои рукописи.
Теперь Валентин жил на частной квартире, которую разыскал в результате месячных хождений. Ему до того надоело почти каждый день после работы тащиться через весь город и торговаться со скаредными домохозяйками, что он не выдержал и снял комнату на весьма и весьма плохих условиях – сто пятьдесят рублей в месяц, со своими дровами, домой приходить не позже двенадцати, гостей не принимать.
Но скоро он полюбил свою комнатку и с удовольствием возвращался в нее после работы. Ворчливая хозяйка открывала многочисленные замки и запоры и всякий раз напоминала, что «деньги-то не забудьте вручить, а то жильцов много, а квартир мало, да и каждая ли хозяйка рискнет чужого человека в дом пустить…»
Заработок Валентина был не то, чтоб мал, но и не велик, за расходами приходилось смотреть строго – деньги кончались дня за четыре до получки.
Что-то изменилось в нем за эти дни. Кажется, он научился сдерживаться, не говорить лишнего, того, что срывается с языка только под горячую руку. Раньше он считал своеобразным геройством нежелание сдерживаться, особенно на собраниях и в разговорах с начальством. То были глупости. Чем ты сдержанней, чем глубже спрятано твое волнение, тем сильнее становятся доказательства, тем больше весят слова.
Думы об Ольге вселяли в него уже не уныние, не бессилие перед судьбой, а радостное сознание своей воли, веры в счастье.
Последняя вспышка раздражения произошла недавно, когда Николай неумной правкой испортил его корреспонденцию о молодых штукатурах. «Неврастеник, а не человек», – сказал себе Валентин, вышел в коридор, успокоился и, кое-как договорившись с Николаем, спас статью.
Он заставлял себя думать о Николае, как о журналисте, и убедился, что не любит его не только потому, что он муж Ольги.
Среди газетчиков бытует выразительное слово «исписался». Это означает, что хороший журналист стал плохим, что даже при самых огромных усилиях из-под его пера выходят серые посредственные произведения. Страх «исписаться» грозит тем, кто слишком быстро поверил в свой талант, счел себя безупречным журналистом. Такие видят в газете лишь возможность доставить пищу своему тщеславию или гонорарные ведомости. Для этих людей газетная работа заключается в бесстрастном сочинительстве, при котором собственное мнение не является необходимостью.
Именно так случилось и с Николаем. Писал он не то, чтобы плохо, а без души, скучно. Придраться вроде было бы не к чему, но читать его материалы не хотелось. Беда заключалась в том, что сам Николай никогда бы не поверил, что стал писать плохо, и на замечания реагировал болезненно. Сидеть над рукописью больше одного дня, по нескольку раз переписывать свои произведения, затаив дыхание, ждать оценки товарищей – все это было Николаю уже непонятно.
И все чаще Валентину приходила одна и та же мысль: что нашла в Николае Ольга? Он пытался найти в Николае хотя бы частицы чего-то хорошего и не находил. Наоборот, в глаза бросались его отрицательные качества.
Разлад в семье Роговых не радовал Валентина. Лишь временами ему казалось, что сейчас Ольга может прийти вот в эту комнату, присесть на стул у печки и рассказать о себе. Было просто необходимо говорить с ней, видеть ее, слышать.
На работе с каждым днем было тяжелее. Качество писем, поступающих в отдел рабочей молодежи, оставляло желать много лучшего. Иной раз из недельной почты не удавалось использовать в газете ни одного письма. Чтобы исправить положение, Валентин предложил создать на заводах юнкоровские группы. Николай согласился, но загрузил Валентина мелкими заданиями.
Обсуждение статьи о Синевском леспромхозе неожиданно прошло гладко, быстро, поправки оказались незначительными. Валентин ждал боя, но Копытов отказался вступать в него, видимо, помня о последнем партийном собрании. Выступление редактора и удивило, и возмутило Валентина.
– Если бы ты сразу написал так, как Пал Палыч подправил, давно бы материал в газете был.
Полуяров подписал в набор и очерк о свадьбе.
– Тебе же стыдно потом будет, – пробормотал он. – Зря торопишься.
К сожалению, в жизни за приятным событием часто следует десять пренеприятных. Редактор приказал отделу рабочей молодежи через два дня провести читательскую конференцию на паровозоремонтном заводе.
– К чему такая спешка? – удивился Валентин. – Мы не успеем.
– Успеете, – отмахнулся Копытов. – Доклад получите сегодня.
– По-моему, это будет конференция ради конференции, – осторожно возразил Валентин.
– Все тебе не так, все тебе не нравится! – проворчал Копытов. – Подумаешь, мероприятие! Собрать народ, поговорить, послушать, и вся недолга. Ты, Лесной, дальше своего носа не видишь. Знаешь, какое положение с тиражом? Из сорока тысяч двадцать идет в розницу да там и лежат, пока на базаре на завертку не продадут. Союзпечать скандалит. Приехал представитель цека комсомола, интересовался нашей массовой работой. Соображать надо.
– Сделаем, Сергей Иванович, – скромно отозвался Николай, – раз нужно, сделаем.
– Какой толк будет от такой конференции? – спросил Валентин. – Я считаю…
– Может, на мое место сядешь? – Копытов переглянулся с Николаем и кивнул в сторону Валентина. – Орел, что и говорить.
Доклад Николай взял себе, по телефону узнал о месте и времени конференции и смерил Валентина уничтожающим взглядом.
После работы Валентин остался в редакции, долго читал многотиражную газету паровозоремонтников, выписал несколько фамилий, часто встречающихся под заметками. Привычка добросовестно выполнять поручения взяла верх над злостью, и Валентин на машинке одним пальцем отпечатал несколько пригласительных билетов. До завода было не очень далеко, он с удовольствием дошел по свежему воздуху до проходной и отдал билеты вахтеру.
Утром Николай передал ему всю поступившую почту, а сам целый день писал передовую, изредка отрываясь, чтобы позвонить по телефону и навести справку.
Вечером поехали на завод, взяв с собой стенографистку: в следующий номер планировался отчет о конференции.
В просторном зале заводского клуба собралось человек двадцать. Николай поджал губы:
– Не могли такого пустяка организовать. Придется ехать обратно, чтобы не позориться. Нельзя же проводить конференцию при пустом зале.
– Виноваты мы, – сказал Валентин. – Пустой зал – оценка нашей работы. Надо проводить конференцию.
– Надо уважать редакцию, – наставительно проговорил Николай. – Это позор, а не конференция. Тем более, вас никто не уполномачивал. Я отвечаю. Едем.
– Вы не правы… – начал Валентин, но Николай перебил:
– Я не намерен вас упрашивать.
Валентин отрицательно покачал головой.
– Отлично, – сквозь зубы процедил Николай. – Я вас предупредил. Пеняйте на себя. Стенографистка останется с вами.
Одиноким и жалким почувствовал себя Валентин на сцене, рядом с длинным столом, за которым сидели члены комитета комсомола. Глядя в темноту зрительного зала, он сказал:
– Нет нужды объяснять, почему на читательскую конференцию областной комсомольской газеты собралось такое великое множество читателей. – В зале оживленно зашумели. – Вот и поговорим о том, как сделать нашу газету хорошей. Коллектив редакции горит желанием работать без брака, выражаясь по-заводски, хочет давать продукцию отличного качества. Помогите.
Валентин рассказал, как построен аппарат редакции, как готовятся к печати авторские письма, объяснил, для чего организуются юнкоровские группы. Он еще не кончил говорить, когда ему передали записку: «Просят к телефону, из редакции». Валентин предложил сделать перерыв.
– Это что за штучки? – услышал он в телефонной трубке голос Копытова. – Это что еще за фокусы, я тебя спрашиваю! Кто тебе дал право проводить конференцию одному? Немедленно в редакцию!
От напряжения, с каким Валентин сдержал себя, чтобы не закричать на редактора, рука вспотела, и он переложил трубку в другую руку, сказал:
– Не могу, Сергей Иванович, конференция идет.
– Ну ладно… Завтра с утра ко мне.
Настроение сразу испортилось, и Валентину стоило больших усилий продолжать конференцию. Зато потом, когда он возвращался домой, на душе было спокойно.
Но утром он пришел в редакцию удрученным и даже испуганным. С Николаем они не разговаривали и лишь при необходимости цедили слова сквозь зубы.
Валентин заглянул к Копытову, но тот махнул рукой – не до тебя, занят.
«Ну, и черт с тобой! – подумал Валентин. – Мне тоже некогда болтовней заниматься!»
И как нарочно, целый день пришлось потратить именно на болтовню. Сначала пришел инструктор из обкома комсомола, неповоротливый, упитанный юноша с двумя подбородками. Когда-то слава о нем гремела, что называется, был он токарем, и кому-то вздумалось его выдвинуть. Хороший токарь стал плохим инструктором обкома. Он долго расспрашивал Валентина об авторских письмах, давал общие советы и в заключение разговора положил на стол свою статью. До обеда Валентин тактично доказывал ему, что статью лучше не печатать.
Затем пришли два паренька из ремесленного училища и долго жаловались, перебивая друг друга, что в общежитии нет кипятка.
Не успел Валентин переговорить по телефону с областным управлением трудовых резервов, как явился товарищ из городского лекционного бюро с пухлой статьей о стирании граней между умственным и физическим трудом. Валентин старался направить лектора в отдел пропаганды и агитации. Оказалось, что там лекцию уже забраковали.
Валентин предложил Ларисе проводить ее домой, так как Олег задерживался.

* * *

Ему было приятно идти рядом с ней. Он был уверен, что всем радостно видеть в ней молодую женщину, будущую мать, которая гордо и тяжело ступает по земле. Ему хотелось чем-нибудь помочь грустной Ларисе, приласкать, рассмешить.
Она вздохнула, посмотрела виновато и предложила присесть на скамейку, когда проходили по скверу.
– Устала, – сказала Лариса, вытянув располневшие ноги. – Сын, наверное, будет. Лучше бы сразу двоих, чтобы отмучиться и не возвращаться к этому неприятному делу.
– Да, – важно согласился Валентин, вдруг почувствовавший себя мальчишкой, – ты, пожалуй, права.
Лариса рассмеялась и проговорила:
– Ты знаешь, я с тобой себя проще чувствую, чем с Оликом. Мне иногда такое хочется тебе рассказать, что можно только подруге рассказать. Но ты еще маленький, не поймешь… Мне нужно кому-нибудь рассказать об этом.
– Ты никогда не была такой, – смущенно прошептал Валентин.
– Всегда такой была, – с грустью продолжала Лариса, – только никто не замечал. Ненавижу, когда у женщин женское отнимают. У меня и для работы силы есть, и для ребенка, и для всего… Некоторые думают, что когда любви нет, можно в работе забыться, что можно без любви жить. Неправда.
– Неправда, – тихо проговорил Валентин. – К сожалению, неправда.
Олег пришел домой, когда Лариса с Валентином уже пили чай. Олег был чем-то возбужден, поцеловал Ларису, подмигнул Валентину.
– Ох, и номерок получится! – искренне похвастался он. – Мы с Полуяровым такую верстку изобразили, любо-дорого посмотреть.
Но не это, видимо, взбудоражило его. Лариса ушла на кухню, и он сообщил:
– У Роговых полный развал. Никола засел в чайной. Ищет утешения. Неплохой материал для статьи на моральную тему? А?
– Что теперь они делать будут? – притворно озабоченным тоном спросил Валентин.
– Разводиться, – объяснил Олег. – Не повезло парню. И чего ей надо? Видимо, решила, что он ей не пара. Нашелся поклонник позначительней. Говорят, ты за ней пробовал ухаживать?
– Перестань, – резко остановил Валентин. – Грустная тема для остроумия.
– Почему? – Олег внимательно вглядывался в него, следя за тем, как он реагирует на каждое слово. – Я не вижу особой трагедии в разрушении семейного очага, если нет детей. Кстати, я сейчас над интересной вещичкой работаю, над моральной. «Сорняк» называется. Надо будет дать ее с клишированным заголовком, чтобы буквы вот такие были, чтобы вырвать их хотелось. Надеюсь, что фельетон прозвучит. Тема-то очень нужная.
– О чем? – спросил Валентин, чтобы иметь возможность не разговаривать, а слушать.
– Об одном дураке. Женился еще первокурсником. Парень он бедный был, жить на одну стипендию, сам понимаешь, трудновато, ну, он и выбрал соответствующую невесту. Детей наплодил, стал научным работником, кругом соблазнительные дамочки, молоденькие, свеженькие, а дома усталая, измученная жена да хор мальчиков и девочек. Он и бросил их. Алименты платить не хочет.
– Почему же дурак, а не подлец?
– Видишь ли, подлец – понятие растяжимое. В данном случае, для того, чтобы не быть подлецом, надо всего-навсего платить алименты. Что ему, денег жалко? Платил бы и жил спокойно. И подлецом бы не считался. – Олег откусил конец мундштука папиросы и сплюнул. – В общем, надоело мне здесь! Кисну я здесь. Уезжать надо.
– Кто тебя держит?
– Моя идеальная жена, – Олег улыбнулся, и все-таки это прозвучало насмешливо. – Для нее нет лучше газеты на земле, чем наша уважаемая. Вы с ней – святые наивности, – снисходительно продолжал Олег. – Близорукость у вас стала чем-то вроде защитного свойства. Всех нас Копытов стрижет под одну гребенку. Полубокс! – Он хмыкнул. – В жизни мы разные люди, а в номере газеты, подписанном нашим шефом, все на один манер. Все одинаковы. Ты, например, не сочти за комплимент, умеешь думать, с тобой интересно поболтать, узнать твое мнение. А вот статьи твои читать не хочется. Такое впечатление, что перед тем, как сесть писать, ты отключаешь три четверти мозга.
– К сожалению, в этом виноват главным образом я.
– Нет, не ты! – Олег обнял Валентина за плечи и зашептал ему в лицо. – Не ты и не я виноваты в том, что газета серая! Мы можем писать в десять раз лучше! Но мы знаем, что нас будут черкать! Нас будут уродовать!
Олег вздохнул, с сожалением посмотрел на молчащего собеседника, заходил по комнате.
– А кто тебе мешает бороться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30