Сам Роберт не боялся заразиться. Он знал, что не умрет в тюрьме жалкой смертью, изойдя потом, потому что впереди его ждет величие, и сделает все, что в его силах, чтобы спасти брата.
Это было славное состояние – не трусить среди людей, охваченных страхом.
Роберт холодно приказал:
– Немедленно отправляйтесь к нашей матери. Расскажите ей, что случилось. Попросите ее прислать что-нибудь из ее лекарств. Скажите, что сама она не должна приходить к нам, пока я не дам ей знать. Настаивайте на этом.
– Да, милорд.
Слуги смотрели на него так, словно он был Богом.
Роберт вернулся к брату, подняв его, перенес на постель, накрыл одеялом, сам сел рядом с ним. Когда привезли от матери лекарства, сам стал давать их Джону.
Он постоянно разговаривал с ним, стараясь поднять его дух. Говорили, если больной не выйдет из комы в течение первых двадцати четырех часов, он умрет.
Позже Роберт не раз удивлялся, вспоминая, как ему удалось перенести те дни и ночи. Должно быть, у него самого был горячечный бред.
Вдруг он понял, что высказывает вслух свои мысли:
– Принцесса Елизавета влюблена в меня. Нас разделяла решетка, я не мог приблизиться к ней, но все равно уверен в ее любви. Если когда-нибудь она станет королевой, меня ожидает величие… такое величие, которое было неведомо моему отцу… величие, которого он добился бы для Гилдфорда, если бы все получилось так, как желал отец. Я думаю о дедушке – смиренном юристе, сыне фермера, который поднялся так высоко, что сидел в Совете короля. Думаю об отце, ставшем протектором Англии, почти королем, которым он хотел сделать Гилдфорда. Два поколения Дадли поднялись из неизвестности к величию, но, увы, только для того, чтобы умереть на эшафоте. Я из третьего поколения. Я буду учиться на их ошибках. И возможно, стану королем.
Да, он, должно быть, действительно бредил, коли высказывал такие мысли вслух.
Джон внезапно открыл глаза и спросил:
– Брат, это ты?
И тогда Роберт понял, что ему удалось выходить Джона от потной болезни, и уверился, что зараза не коснулась его самого. Он был в этом уверен так же, как в ожидающем его славном будущем.
В то лето при дворе появилось много испанцев. Никто не получал столько милостей от королевы, как они. Приехал жених Марии, который ей очень понравился.
Джейн Дадли не могла появляться при дворе, но ее часто видели возле дворцов, в которых находилась королева. Здесь она встречала старых друзей, дарила подарки испанским дамам, рассказывала им о печальной участи своих сыновей и просила – не улучит ли момент добрая леди или добрый джентльмен, когда королева будет в благодушном настроении, чтобы замолвить словечко о несчастной Джейн Дадли?
Многие проникались к ней жалостью, а потому ее слова дошли до королевы.
Мария была влюблена, и любовь смягчила ее сердце.
– Несчастная Джейн Дадли, – сказала она. – Что она сделала, чтобы столько страдать?
Теперь, когда королева сама надеялась стать матерью, она поняла ее материнские муки и надежды. Сыновья Джейн выступили против короны, но они подчинились своему отцу. Влюбленная Мария стала доброй Марией.
Когда жаркое лето уступило осени, она решила помиловать Дадли. Разумеется, они по-прежнему считались государственными изменниками, а это означало, что их земли и состояние не были им возвращены, но были помилованы.
Джейн чуть не сошла с ума от счастья.
Наконец-то ее сыновья оказались на свободе. Земли и богатство? Зачем они им нужны? Пусть живут тихой, смиренной жизнью; пусть откажутся от своих амбиций, которые оказались убийственными для семьи.
Но радость Джейн не была безоблачной. Заключение в Тауэре превратило ее старшего сына Джона из сильного человека в слабого и больного. Он умер через несколько дней после освобождения.
Из тринадцати детей Джейн у нее осталось только пятеро. И все же, оплакивая Джона, она благодарила Господа, что Эмброуз и Роберт (в особенности Роберт, потому что даже у самой лучшей матери всегда есть любимчики) благополучно преодолели испытание.
Пока Роберт ехал с Эми из Лондона в Норфолк, подъем, который охватил его, когда для него открылись ворота Тауэра, улетучился. Он ощущал лишь грызущее недовольство.
Его брат, которого он выходил от болезни, умер. На лице матери тоже читалось приближение смерти. Роберт понимал, что она страдала гораздо глубже, чем кто-либо из них, отдала всю свою энергию делу их освобождения и теперь не проживет долго, радуясь результатам своих трудов.
А что лично ему принесла радость освобождения? Эми и жизнь в Норфолке? Ему ясно дали понять, что, хоть королева и подарила ему милостиво свободу, он не должен ожидать ничего большего. Лорд Роберт, сын бывшего правителя Англии, теперь стал нищим молодым человеком, женатым на дочери деревенского сквайра, от чьей щедрости будет зависеть.
Глядя на Эми, Роберт почти желал, чтобы она была не такой преданной, а он сам – не таким привлекательным. Поэтому чуть ли не с надеждой произнес:
– Я так долго отсутствовал, а ты молода и хороша собой. Признайся, ты ведь не была мне верна?
Эми возмутилась:
– Разумеется, я была тебе верна! Как ты можешь говорить такое? – Ее глаза наполнились слезами. – Неужели ты думаешь, что я могла встретить кого-то, кто может сравниться с тобой?
Она смотрела на него сквозь слезы. Он выглядел чуть старше после заключения, но от этого не менее привлекательно. Его рот стал более жестким, но это только придало его лицу мужества, а печаль, поселившаяся в глазах, сделала еще более интригующей улыбку. Любая женщина, глядя на него, видела, что этот человек считает жизнь увлекательным приключением и охотно предлагает ей разделить его с ним.
Тесть Роберта с удовольствием его приветствовал. Он верил, что если сейчас муж его дочери находится не в самом лучшем положении, так будет не всегда.
– Добро пожаловать домой, Роберт. Мы все очень рады видеть тебя. Очень хорошо, что твое присутствие снова оживит наш дом, а бедняжка Эми опять будет счастлива. Девочка места себе не находила и заставляла нас всех делить с нею ее печаль.
И началась простая жизнь. Но разве она могла быть достаточной для веселого лорда Роберта? С тоской он думал о дворе и том великолепии, которое когда-то воспринимал как должное. Роберт-сквайр! Роберт-фермер! В этом было слишком много иронии. Его прадед был фермером. Неужели он теперь замыкает круг?
Роберт ездил верхом по поместью, наблюдал, как работают крестьяне, складывая зерно в амбары. Иногда помогал им молотить зерно, потому что ему доставляло удовольствие что-то колотить, или брал корзину в форме веера, в которой просеивали зерно, и с силой ее вытряхивал. И все это делал с жесточайшей обидой.
Он участвовал в ноябрьском забое скота и засолке его на зиму; собирал ветви остролиста и ивы, чтобы украсить ими холл; пел рождественские песенки; много пил и набрасывался на простую пищу, словно голодный волк. А еще танцевал деревенские танцы и занимался любовью с местными женщинами, среди которых были и жена соседа-сквайра, и доярка с фермы. Кто они, не имело никакого значения, любая принадлежала лорду Роберту, стоило ему только ее пожелать.
Однако все это приносило только временное удовлетворение.
В январе умерла Джейн Дадли. Ее похоронили в Челси. То немногое, что у нее оставалось, она завещала своим детям, выразив надежду, что скоро их наследство будет им полностью возвращено.
После похорон Роберт не сразу вернулся в деревню. Он гулял с братьями по улицам, иногда встречая людей королевского двора, который был теперь для него закрыт. Видел королеву и се мужа; слышал угрюмые шепотки против испанского брака; заметил, как плохо выглядит королева, и порадовался этому.
На Смитфилд-сквер теперь горели костры, на которых жгли протестантов. Роберт вдыхал их едкий запах, слышал крики мучеников. А однажды даже увидели это жуткое зрелище. Содрогаясь, Роберт, Эмброуз и Генри поспешили уйти и расположились на берегу реки, молчаливые, но полные разгневанных мыслей.
Роберт заговорил первым:
– Народ недоволен. Как можно было допустить, чтобы к нам сюда перенесли испанские традиции!
– Народ восстал бы, если бы его кто-то возглавил, – предположил Эмброуз.
– Как это сделал Уайетт? – спросил Генри.
– Уайетт потерпел поражение, – напомнил Эмброуз, – но мог и преуспеть.
– Подобные вещи требуют долгих размышлений, тщательного планирования и подготовки с помощью верных друзей, – сказал Роберт. – Не забывайте о сырых тюремных камерах, о запахе с реки, о звонящих колоколах. Помните о нашем отце. Помните о Гилдфорде. Джона тоже убил Тауэр, хотя фактически он умер позже. Джон был бы сейчас жив, если бы не заключение.
– И это говоришь ты, Роберт? – воскликнул Эмброуз. – Совсем непохоже на тебя.
Роберт рассмеялся. Он думал об апреле в лондонском Тауэре, о страсти, выразившейся в словах, произнесенных через решетки камеры. «Однажды, – сказал он себе, – вы узнаете, на что я способен».
– Значит, там в Норфолке ты строишь планы? Берегись, брат!
– Мои планы совершенно безопасны. И я ими ни с кем не делюсь. Именно так и надо строить планы.
Мимо них прошли двое мужчин. Один из них, оглянувшись через плечо, поздоровался:
– Добрый день, милорды! Братья вскочили на ноги.
– Мы вас не знаем, – отозвался Роберт.
– Зато все знают лордов Дадли.
– Вы хотели побеседовать с нами? – спросил Роберт.
– Мы служили вашему благородному отцу, милорд, – ответил мужчина. – И никогда не забудем эти дни. Пусть добрая удача вернется к вашей семье. Милорды, людям не нравится испанский брак.
– Это дело королевы, – посчитал разумным напомнить Эмброуз.
– Милорд, вы так думаете? А другие полагают, что брак королевы – дело ее соотечественников. Кстати, эти люди собираются во дворе церкви Святого Павла. Они будут рады видеть тех, чьи ноздри оскорблены запахом смитфилдских костров.
Мужчины раскланялись и удалились, а трое братьев посмотрели друг на друга.
Генри посоветовал:
– Давайте не вмешиваться. Разве мы не получили хороший урок?
Но Роберт не обратил на него внимания. Он вспомнил монотонную жизнь в Норфолке. Его место здесь – если не при дворе, то тогда среди заговорщиков Святого Павла.
Встречи в церковном дворе, где люди вели разговоры о необходимости низложить королеву и посадить на трон принцессу Елизавету, возбуждали Роберта. Когда она взойдет на него, с его скучной жизнью тоже будет покончено. Роберт предстанет перед ней, напомнит, что поклялся быть ее рабом. А может, пройдет немного времени, и она станет его рабыней. Какая женщина из любивших его была способна ускользнуть? Его мужское обаяние действовало одинаково неотразимо как на герцогинь, так и на молочниц. Столь же неотразимо оно будет и для королевы.
Эми обижалась на мужа. Почему он так долго остается в Лондоне? Если не вернется, она умрет от тоски. Грозилась приехать в Лондон, чтобы узнать, что его там держит.
Роберт пытался успокоить ее нежными посланиями и краткими приездами в Сайдерстерн. Даже объяснял ей некоторые свои планы.
– Понимаешь, Эми, в Сайдерстерне я завишу от твоего отца. Мне это не нравится. Я хотел бы вернуть мое наследство.
– Ты снова попадешь в беду, – предостерегала она. – Тебя посадят в Тауэр, а я умру.
Тогда он снова становился веселым, очаровывая ее так, как очень хорошо умел это делать; изображал страстного любовника.
– Неужели я мог бы оторваться от тебя, если бы это не было необходимо? Но это важно. Мы снова будем богаты. У нас будет власть. Я возьму тебя с собой ко двору, и твоя красота всех там поразит.
Эми верила ему; мечтала появиться при дворе как жена Роберта.
Уезжая вновь, он оставлял ее со счастливыми грезами. Она представляла себе, как будет танцевать на придворных балах, одетая в бархат, увешанная драгоценностями. Лежала на кушетке, поедая сладости, которые очень любила, и лениво планировала свое счастливое будущее.
Пинто качала головой, предупреждая свою госпожу, что та сильно растолстеет, если будет есть так много сладкого, и утверждала, что у Роберта в Лондоне наверняка есть женщина. Бедная Пинто! Она не понимала Роберта. Он очень тщеславен, но вполне доволен своей женой. Эми вспоминала их страстные отношения. Да, у него есть и другая любовь, это правда – это любовь к власти. Роберт хочет вернуть свои богатства. А разве это неестественно для такого гордого человека?
Пинто горестно возражала. Если Эми не может удержать его, когда он простой деревенский джентльмен, то как удержит, когда Роберт станет тем великим человеком, которым намеревается стать?
Однажды летним днем Роберт приехал из Лондона верхом. Эми увидела его из окна въезжающим во двор в окружении слуг. Ее сердце затрепетало. На ней было старенькое муслиновое платье, и она в отчаянии позвала служанку:
– Пинто, приехал мой господин. Быстрее… быстрее…
Та помогла ей снять старое муслиновое платье, но прежде, чем надела другое, из вишневого вельвета, Роберт появился в комнате. Он встал в дверях, переводя взгляд с жены на Пинто.
– Роберт! – вскрикнула Эми.
Пинто даже не обернулась, потому что всегда притворялась, будто его не замечает. Она говорила: «Пусть для других он веселый лорд Роберт, от которого они трепещут при одном его виде, но не для меня. Для меня он просто мужчина – ничем не лучше других».
Щеки Эми сначала покраснели, потом побелели; она чуть не упала в обморок, увидев мужа.
– Пинто… Пинто… смотри!
Он тоже крикнул с веселым смехом:
– Пинто, смотри! Лорд Роберт здесь!
– Веселого славного денька вам, милорд, – отозвалась Пинто, слегка поворачивая голову и кивая, вместо того чтобы сделать реверанс.
Он направился к ним широкими шагами, обхватил обеих руками, приподнял и поцеловал сначала Эми, а потом Пинто. Эми залилась счастливым румянцем; Пинто держалась с суровым неодобрением.
– Ну, Пинто, – велел Роберт, – исчезни! Оставь мужа наедине с его законной женой.
– Сначала я помогу госпоже одеться, – возразила служанка.
– Нет, нет! Так она мне больше нравится. – Он схватил вишневое бархатное платье и отшвырнул его в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43