Ведь я сам потерял жену.Внезапно он встал и отошел к окну. Потом повернулся ко мне и сказал:— Освещение все еще хорошее. Пожалуй, я мог бы еще немного поработать. За то, что пробездельничал все утро.Пришел день, когда портрет был закончен. Мне было грустно думать, что время работы над ним уже позади. Не будет больше ни сеансов, ни откровенных разговоров, ни поводов ходить в студию каждый день. Несомненно, все это пробудило во мне желание жить.Я внимательно рассматривала портрет, в то время как Жерар с некоторой опаской наблюдал за мной.Я сразу поняла, что портрет хороший. Он не поражал такой яркой женской красотой, как портрет Марианны, но в нем было что-то запоминающееся. Бросалось в глаза не только внешнее сходство, но и нечто большее. Это было лицо молодой девушки, наивной и неискушенной, но в ее глазах читалось какое-то тайное страдание.— Очень талантливая работа, — сказала я.— Но тебе самой он нравится?— По-моему, он слишком выдает меня.— Выдает что-то, чего бы ты не хотела показывать?— Возможно.— Это ты, такая, какая есть. И всегда, глядя на этот портрет, я буду чувствовать, что ты здесь.— Да, пожалуй, портрет и должен быть таким.Пришел Ларе Петерсон.— Я сгораю от нетерпения! Где этот шедевр?Он подошел и встал перед мольбертом, широко расставив ноги. Комната всегда казалась тесной, когда он приходил.— Хорошая работа, — объявил он. — На этот раз у тебя получилось, Жерар.— Ты думаешь, он будет иметь успех?— Посмотрим. В нем есть глубина. И в то же время, это — портрет красивой девушки. Нет ничего, что бы нравилось публике больше, чем красивые девушки.— Красивой — это уж слишком. Всего лишь привлекательной, — уточнила я.— Дорогая моя мадемуазель Тримастон. Осмелюсь утверждать, художник лучше знает. Это — портрет красивой девушки. Ну-ка, подать сюда шампанского! Мы должны выпить за успех нашего гения. Простите, я мигом вернусь.Он выскочил через балконную дверь на крышу.— Ему понравилось, — сказал Жерар. — Я видел, ему понравилось. Он действительно считает, что портрет удался.Ларе Петерсон вернулся с бутылкой шампанского.— Бокалы! — потребовал он.Я принесла их, он откупорил бутылку и разлил вино.— Да, хорош, хорош, — повторял он. — Почти так же хорош, как мой. Жерар — за твой успех! Ноэль откроет для тебя двери к успеху так же, как Марианна для меня. Может быть, не совсем так же, но почти.Он смеялся.Я подумала, как упоминание Марианны подействует на Жерара. Но он просто продолжал пить шампанское, глаза его сияли.Ларе убедил его, что портрет удался.Анжель и Робер были полностью согласны с вынесенным приговором, и начались разговоры о выставке. У Жерара уже накопилось достаточно картин, которые он считал достойными внимания, и теперь темой обсуждения стала организация выставки.Мы все еще оставались в Париже, и я часто бывала в студии. Я помогала Жерару решить, какие картины он будет выставлять. Часто заходил Ларе Петерсон, чтобы поделиться своими мыслями. Другие тоже бывали, но, поскольку Ларе был ближайшим соседом, он мелькал в студии постоянно.Мадам Гарньер приосанилась от сознания собственной значимости, узнав, что ее портрет будет показан на выставке. Мы собрали пейзажи — в основном виды Парижа и несколько сельских. Однако портретов было больше, они были наиболее сильной стороной таланта Жерара.Анжель и Робер не остались в стороне от волнений и хлопот по поводу предстоящей выставки. Однажды Анжель сказала мне, что Мари-Кристин постоянно спрашивает, когда же я вернусь.— Мы, конечно, все приедем сюда к открытию выставки, — сказала Анжель, и я поняла, что скоро нам придется покинуть Париж. Но будут еще поездки, и я буду с нетерпением ждать их.Выставка была назначена на сентябрь, и тут до меня дошло, что я уже полгода во Франции.Вместе с Анжель я вернулась в Мезон Гриз, где была встречена упреками Мари-Кристин.— Как долго тебя не было! — говорила она. — Неужели нужно столько времени, чтобы написать портрет? Я без тебя совсем запустила английский — без постоянной практики ничего не выходит. Могу спорить, твой французский тоже в ужасном состоянии.— Нет, у меня было достаточно практики.— А у меня в английском — не было. Как ты могла уехать так надолго? Это нечестно. Тебе понравилось позировать?— Да, это интересно.— Надеюсь, и мой портрет когда-нибудь напишут. Так всегда бывает, если у тебя в семье художник. Ты поедешь на открытие выставки?— Да.— Ты станешь знаменитой.— Я? Что я такого сделала?— Когда был написан мамин портрет, все только и делали, что говорили о ней. Все теперь знают, кто такая Марианна.— Мной они вряд ли заинтересуются.— Почему?— Твоя мама была очень красивой.Она окинула меня критическим взором и медленно проговорила:— Да, она была красивой. Может быть, в этом все и дело.Казалось, она несколько успокоилась. Я не стану знаменитой и это означает, что, может быть, я угомонюсь, вернусь в Мезон Гриз и буду продолжать учить ее английскому.Я получила еще одно письмо от Лайзы. «Дорогая Ноэль. Премьера нового представления Долли «Спелая вишня» прошла блестяще. Все говорили, что Лотти в ней великолепна. Пьеса будто для нее написана — меньше, чем обычно, танцев и пения, а если ты помнишь, верхние ноты у нее всегда были слабым местом. В некоторых сценах спектакля используется люк — через него вылезает герой в первом акте. Он притворяется рабочим, но на самом деле, конечно, переодетый миллионер. Долли поставил меня дублершей, что я посчитала большой удачей для себя. Мне не терпелось дождаться случая показать им, на что я способна. Я ив самом деле ничуть не хуже Лотти. И вот случай подвернулся. Это был мой шанс! И тут случилось несчастье. Крышка люка провалилась, и я упала в него. Там было довольно высоко, и я повредила спину. О танцах пока не может быть и речи. Мне придется отдохнуть. Я уже побывала у двух докторов, но они так и не смогли решить, что же со мной случилось. Долли рассвирепел. Такая досада. Я знаю, что «Вишня» могла бы стать моей удачей. Думаю, несколько недель я еще буду отдыхать. Что ж, зато я смогу заняться письмами. Я часто думаю о тебе, пытаюсь представить, как ты там живешь. Ты так давно уехала. Я видела Робера, когда он приезжал в Лондон. Какой он все-таки милый! Он настаивает, чтобы я осталась в доме. И Кримпы тоже не хотят и слышать о моем отъезде. Он сказал, что Франция хорошо на тебя влияет, и он сделает все возможное, чтобы удержать тебя там. Еще он сказал, что его внучатая племянница очень привязалась к тебе! Забавно. Кстати, я опять ездила в Леверсон. Там кипит работа вокруг этого храма Нептуна. Напиши мне, что у тебя нового. С любовью, Лайза» Время летело быстро. Было много дел, связанных с организацией выставки. Я снова поехала в Париж вместе с Анжель и часто бывала в студии. Мне нравилось готовить что-нибудь вкусное, и тогда мы обедали вместе. Часто к нам присоединялись друзья Жерара, в этом случае основной темой разговоров была живопись.Ларе Петерсон писал в это время натурщицу по имени Клотильда. Мне пришло в голову, что, возможно, они влюблены друг в друга. Когда я спросила об этом Жерара, он засмеялся и сказал, что Ларе часто пускается в романтические приключения. Это является неотъемлемой частью его жизни.Я чувствовала, что все больше и больше втягиваюсь в эту жизнь, и очень жалела, когда нам приходилось возвращаться в имение. Но, все равно, я не могла избавиться от тоски по Родерику. Я даже думала написать ему, но понимала, что это безумие. Ни один из нас не мог хоть как-то изменить ситуацию. Нам было лучше оставаться вдали друг от друга. И если бы мы снова встретились, это только усилило бы мою боль. Мне следовало вырвать его из своей жизни. Обычные родственные отношения брата и сестры были между нами невозможны. И если мы не можем быть вместе как любящие мужчина и женщина, мы вообще не должны видеться.Я была рада убедиться, что несмотря ни на что, еще способна интересоваться другими людьми. Я всегда повторяла себе, что, может быть, со временем моя боль немного уменьшится.Странно было видеть свое лицо, заключенное в довольно внушительную золоченую раму, глядящее на меня со стены. Безусловно, это была незаурядная, запоминающаяся картина. Она привлекала к себе внимание благодаря чуть заметному оттенку трагичности, который Жерар придал молодому и наивному лицу. Он сделал это с удивительным мастерством. Неужели я действительно произвожу такое впечатление, думала я.Я прошла вдоль развешанных полотен. Некоторые виды Парижа были восхитительны, но внимание прежде всего привлекали портреты. Со стены на меня взирала мадам Гарньер. Я видела, как она подсчитывает в уме, сколько выгадает на покупках. Мне вспомнилась ее плутоватая ухмылка, когда я уличала ее в жульничестве, а она спокойно отмахивалась от моих обвинений. Вся она была перед нами, со всеми своими пороками и добродетелями. Я начинала понимать, что Жерар очень талантливый художник.Это были волнующие дни. Я часто посещала выставку. Мне было трудно этого не делать. Жерара приводил в восторг мой энтузиазм.О моем портрете много говорили, и в заметках по поводу выставки мне уделялось особое внимание.«Ноэль — гвоздь программы», «Ноэль удержит пальму первенства», «Портрет молодой девушки, которой есть, что скрывать — покинута своим возлюбленным?», «Что пытается объяснить нам Ноэль?», «От этой картины невозможно оторвать глаз».Мадам Гарньер тоже стала объектом комментариев. «Тонко схваченный характер», «Яркая индивидуальность», «Жерар де Каррон значительно продвинулся за последние годы и не должен на этом останавливаться».Мне было приятно узнать, что кто-то хотел купить мой портрет, но Жерар отказался его продать.— Он мой и навсегда останется со мной, — сказал он.Когда выставка закончилась, мы вернулись в Мезон Гриз. Я отправила письмо Лайзе, описав ей мою поездку в Париж. Писем от нее не было уже довольно давно, так что я решила, что она снова вернулась к работе и очень занята.В первый момент после моего возвращения Мари-Кристин держала себя со мной немного отчужденно, но вскоре я поняла — так она показывала, что дуется на меня за мое долгое отсутствие.Однажды, во время нашей прогулки верхом, когда лошади ехали шагом бок о бок по узкой тропинке, она сказала:— Тебе, наверное, больше интереснее в Париже, чем здесь.— Да, мне нравилось жить в Париже, — сказала я. — Но и здесь мне нравится тоже.— Ты ведь все равно не останешься здесь насовсем, да? Ты уедешь?— Я знаю, вы все очень радушно принимаете меня, но ведь я только гость. Это не мой дом.— А у меня такое чувство, что твой.— Что ты хочешь этим сказать?— Мне кажется, что ты часть моего дома, член семьи, более близкий, чем кто-либо другой.— О! Мари-Кристин!— У меня ни с кем раньше не было таких отношений. Ты — как моя сестра. Мне всегда хотелось, чтобы у меня была сестра.Это меня глубоко растрогало.— Ты сказала мне такие хорошие слова.— Это правда. Бабушка хоть и добрая, но она старая, и она никогда по-настоящему не любила мою маму… И когда она смотрит на меня, то думает о ней. Моя мама то обращала на меня внимание, а то как будто бы забывала обо мне. Папа тоже не особенно замечал меня. Маме всегда хотелось жить в Париже. И папа тоже все время был там. Дедушка Робер добрый, но он старый. Я для него просто ребенок. Им приходится заботиться обо мне, но мне не кажется, что им этого очень хочется. Для них это долг. А я хочу, чтобы была семья, чтобы было с кем посмеяться и с кем поспорить. Чтобы можно бьшо все сказать, знать, что они все равно с тобой, как бы ты им не дерзила, они не оставят тебя, потому что они — твоя семья.— Я не знала, что ты так это воспринимаешь, Мари-Крястин.— Вот и ты — тоже. Уедешь. Я знаю, ты уедешь. Также, как ты уехала в Париж. Нам бьшо так весело, когда мы занимались английским или французским. Ты так смешно говоришь по-французски.— И ты по-английски — тоже.— Нет, твой французский гораздо смешнее, чем мой английский.— Не может быть!Она засмеялась.— Вот видишь? Об этом как раз я и говорила. Мы можем нагрубить друг другу, но мы все равно друг друга любим. Вот чего я хочу. А ты уезжаешь в Париж. Наверное, скоро опять туда поедешь.— Ну, хорошо, если я поеду, то не понимаю, почему бы тебе не поехать тоже. Места там в доме предостаточно.— А как же мадемуазель Дюпон?— И она тоже могла бы приехать. Ты бы там готовила уроки. И изучала историю города прямо на месте.— Папа не захочет меня видеть.— Конечно же, захочет.Она покачала головой.— Я напоминаю ему о маме, а он не хочет, чтобы ему напоминали.Несколько минут мы ехали молча. Тропинка кончилась, и Мари-Кристин пустила лошадь легким галопом. Я устремилась за ней. Меня очень взволновал этот разговор, из которого стало ясно, насколько она ко мне привязалась.— Я хочу тебе что-то показать, — крикнула она мне через плечо и резко рванула вперед.Мы подъехали к кладбищенским воротам. Она спрыгнула с лошади и привязала ее к столбу с одной стороны ворот. Я тоже спешилась. С другой стороны ворот был еще один такой же столб, и я привязала свою лошадь к нему Она открыла ворота, и мы прошли на территории кладбища. Мари-Кристин шла впереди по дорожке. По обе стороны располагались могилы с искусно выполненными статуями и обилием цветов.Она остановилась перед одной из могил, увенчанной изваянием девы Марии с младенцем. Я прочла выбитую на камне надпись: «Марианна де Каррон 27 лет Ушла из жизни 3 января 1866 г.» — Здесь похоронена моя мама, — сказала Мари-Кристин.— За могилой хорошо ухаживают.— Мы никогда сюда не приходим.— Кто же присматривает за ней?— В основном, Нуну. Возможно, и тетя Кандис. Но Нуну приходит сюда каждую неделю, по воскресеньям. Я ее часто видела. Она встает на колени и молит Господа, чтобы он позаботился о ее дитя. Она называет так маму — «мое дитя». Я была близко и все слышала. Но я всегда делаю так, чтобы она меня не увидела.Я почувствовала к ней огромную нежность. Мне хотелось защитить ее, помочь обрести счастье.Я взяла ее руку и сжала ее. Несколько секунд мы стояли молча.Потом она сказала:— Ладно, пойдем. Я просто хотела показать тебе, вот и все.Вскоре после моего возвращения в Мезон Гриз приехал Жерар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49